Соседями оказались американец, немец, швед и голландец, наперебой пытавшиеся завладеть вниманием очаровательной россиянки. Делали они это крайне печальным для Инны образом – задавали вопросы о внутренней российской политике. Попробуйте-ка по-русски ответить на вопрос: «Почему не выбирают президентом Явлинского?» Получится либо долго и нудно, либо совсем коротко и очень по-русски. А тут приходилось пользоваться исключительно языком Кэрролла и Диккенса, активируя весь лексический стабфонд выпускника журфака МГУ, сдобренный профессиональной деликатностью «а-ля Познер».

Между официальными мероприятиями удалось выкроить утро для полноценной экскурсии по Лондону на традиционном двухэтажном автобусе. С детских пор он был для Инны столь же экзотичным и значимым, как австралийский кенгуру или изваяния острова Пасхи.

Только-только забралась наверх, традиция проявила себя целиком – заморосил столь же знаменитый лондонский дождь. Зонт не спасал. Пришлось сбежать вниз в салон. Но – нет худа без добра – через две остановки Инна вдруг осталась вдвоем с гидом, худощавым симпатичным старичком. Сработали ненастье и то обстоятельство, что билет на экскурсию действителен в течение всего дня – входи, выходи, глазей, обрастай пакетами с марками магазинов, садись на следующий автобус…

Старичок привычно взял было в руку микрофон. Затем огляделся, поймал взгляд единственной пассажирки, улыбнулся. Инна подсела к гиду, познакомились. Дальнейший путь журналистка из далекой Москвы проделала в режиме личного такси. Сэр Герберт (это имя ему удивительно шло) вполголоса увлеченно и гордо рассказывал историю Лондона от кельтов до наших дней, а микрофон использовался лишь за тем, чтобы время от времени командовать темнокожей девушке-шоферу: «Молли, стоп! Молли, пожалуйста, дальше!» Так по Лондону, пожалуй, не ездил даже Абрамович!

А вообще-то по Лондону ездить нельзя, надо только ходить. Даже на каблуках. Даже через Темзу. И приятнее, и полезнее.

Ни метро, вагончики которого кажутся по сравнению с нашими этакими подгулявшими тинейджерами, беззаботными недорослями, еще не вставшими на твердый жизненный путь и не набравшими нужные габариты, но уже бурно отметившими выпускной, ни городские автобусы, в смиренном хадже отвоевывающие метры у уличных пробок – расположения Инны не вызвали.

Да и что там ездить? Риджент-стрит, Оксфорд-стрит, Бонд-стрит, Пикадилли… Секрет один – не пытаться обойти Гайд-парк с неудобной стороны. Стоит только двинуться обратно на площадь Виктории справа – так обязательно дождь и соответствующий концентрат недоумения в породистых глазах джентльменов и выгуливаемых ими пинчеров – такая леди и пешком?!

Так получилось и в последний день. Нагрузившись прощальными сувенирами и по ходу убедившись, что абсолютно все представленные в витринах пышноголовые гвардейцы и лорды – исключительно выходцы из Китая, вдруг обнаружила, что вовсе не оставила денег на возвращение в отель. Пришлось идти увешанной хоть и не тяжелыми, но достаточно пышными пакетами. Кажется, где-то здесь родилось это понятие для носителей рекламы – человек-бутерброд. Так вот Инна в тот день, наверное, являла собой более совершенный и яркий подвид человека-пиццы. Благо еще, несколько пакетов были украшены схемой города – не собьешься, если коленкой как боевой пилот планшетку, на ходу приподнимешь нужный.

Уже совсем недалеко было до контрольного перекрестка, когда в полусотне метров впереди остановилась кавалькада шикарных лимузинов. Ну, остановилась и остановилась. Инна, спустя два часа отчаянного пилигримства нашедшая самый энергосберегающий темп ходьбы, спокойно продолжала движение.

Пятнадцать метров… Церемонно распахнулись двери дворца-особняка. Десять метров… Вышли мужчины во фраках и расшитых мундирах с орденами, очень похожие на тех сувенирных, что трепыхались в тот момент в ее сумках, и дамы в сверкающих диадемах с высоко парящими близорукими взорами. Между ними и лимузинами, чьи дверцы уже чинно распахнули шоферы, – метров восемь. А механически двигающейся Инне оставалось… ну, может быть, семь. Процессия приостановилась, чуть дольше положенного позагорала под неуемными вспышками фотокамер. И едва только категорически не замеченная Инна прошла, церемония, как ни в чем не бывало, продолжилась.

Наутро она прочла в нырнувшей под дверь номера газете, что финиш ее марафонского забега совпал с финалом приема в честь очередного отпуска шефа гвардейского полка, кого-то из герцогов королевской крови. На приеме присутствовал весь высший свет британской столицы.

«Попробовал бы некий праздно-опакеченный турист в родной Москве пересечь млечный путь какого-нибудь заместителя мэра, главы фракции или даже префекта…» – подумалось тогда. Увы, наша демократия бережно подхватила именно то, от чего расточительная и чопорная монархия давно гуманно отказалась, подхватила и залпом освоила, как завистливый официант бокал элитного вина, недопитый ушедшим клиентом.

И даже там, в Лондоне, мысли снова вернулись к мигалкам на Рублевке, к последовавшему затем внушению от начальства.

Поэтому новый нежданный зов в печально знакомый кабинет ну вот никак не ассоциировался со светлым будущим.

Наскоро совершив традиционный намаз, этакий покаянный вариант макияжа, она поднималась на начальственный этаж, и уже не торопясь, как на монтажном столе, проматывала в голове последние свои сюжеты, вышедшие, смонтированные и задуманные.

Останкинские просторы, напичканные всевозможной техникой, по преданиям, обладали способностью транслировать руководству самые сырые замыслы сотрудников. Можно, конечно, это объяснять и тем, что сырость вообще способствует проводимости. Но предания эти были старые, еще «догорбачевские», и потому явно грешили недооценкой человеческого фактора.

Некоторые из старейших весталок эфира, возможно, более посвященные в эффекты и телевидения, и телепатии, и телепортации, упорно твердили о привидениях, о неких фосфоресцирующих туманных дамах, на чьих могилах был якобы некогда заложен телецентр. Впрочем, отдельные привидения могли быть и значительно свежее – немалое число дам уже в новейшее время легло костьми, чтобы как можно дольше задержаться в эфире. Разбуженные и пронизанные всевозможными силовыми полями души обретали подобие плоти и мстили обитателям монтажных, кабинетов и студий откровенным вмешательством в служебные интриги. Так или иначе, но некоторые хитроумно открытые начальством материалы затем надолго консервировались именно на этом этаже, за что и прозванном острословами «консерваторией».

Так и не найдя за собой никакой провинности, Инна под плавный кивок секретарши взялась за ручку начальственной двери.

В просторном кабинете, напоминающем запасник процветающего провинциального музея, кроме хозяина обнаружился еще один, доселе незнакомый Инне человек. Впрочем, она не сразу разглядела его между полутораметровым макетом морского спасателя «Павлик Морозов» и невообразимо ярким африканским тамтамом, сантиметрах в двадцати ниже копии картины Тернера «Пожар парламента». Сначала просто догадалась о его присутствии, поскольку улыбка привставшего со своего кресла шефа была непомерно велика для нее одной. Подозревать старейшего телезнатока в том, что этимологию слова «радушие» он ведет от «рад до ушей», было бы крайне опрометчиво, но захлебывающаяся интонация фразы «А вот это и есть наша Инна Иволгина!» явно была заимствована из очередной киноэпопеи Светланы Дружининой.

Молодой человек в четко разлинованном, как судьба, костюме, энергично встал и, в свою очередь, улыбнулся вошедшей, с демократичной игривостью чуть склонив при этом голову к плечу. Инне бросилась в глаза аккуратная, будто мушка светской красавицы, родинка на правой щеке. На правой? Кажется, на куртуазном языке восемнадцатого века это было знаком девы. Ну как тут не улыбнуться в ответ?

Шеф мог бы уже и не представлять гостя. Инне давно казалось, что, экономя бесценное время юных вершителей судеб и заботясь об их круглосуточном международном имидже, в период ежегодной диспансеризации в ЦКБ их просто подвергают эпиляции, избавляя от необходимости ежедневного бритья. Может быть, эту процедуру придумали и сами изнывающие от скуки врачи. Вместе с давно привычным контингентом, ощущавшим холод Мавзолея не только в государственные праздники, сановные эскулапы, что ни говори, утратили и заметную часть своей исторической значимости для судеб планеты. В прежние времена попадание к ним одного из членов политбюро или союзного министра сразу означало возможность нового кремлевского пасьянса. Поколение юных управленцев было патологически здорово и оттого достаточно снисходительно, если не пренебрежительно по отношению к предписаниям медиков. Энергичные, бликующе лоснящиеся, тонким благом ухающие и в то же время эдакие диатезно беззащитные…