Когда счет будет идти на секунды, никто не захочет уступать. Никто. Стало страшно и тоскливо за свою семью. И я открыл глаза. Тьфу ты, черт! Мысли о неприятностях уже затрахали! Надо с этим что-то делать? «Веселая» вода – не выход. Так и спиться можно. Тем более, что я еще так ничего и не сделал. Ничего особенного. А пора бы уже. Все-таки 36.

В связи с этим возникает еще один вопрос. А стоит ли вообще кому-то рассказывать о допельдоне. И как это сделать? Не подойдешь же к кому-то просто так и не спросишь: «А ты знаешь, что такое допельдон?» Ведь это будет практически третьим рождением слова. Или нет, чем-то другим. Свадьбой, после которой рождения просто не может быть.

Человек, который узнает от меня это слово, пусть пользуется им по своему усмотрению. И если это будет хороший человек, то у него это слово будет с хорошим оттенком, а если человечек так себе не очень, то у него слово будет с плохим оттенком. А с каким оттенком у меня? Представил лист бумаги и попробовал написать на нем все смыслы и значения, которые я придумал своему слову за три дня. Получилось, что всего приблизительно поровну. Значит, я ни плохой, ни хороший человек. Я что-то среднее. Как на весах. Баланс.

Значит, к выбору человека, которому я подарю свое слово, нужно подойти ответственно. Кстати, действительно это будет подарок. Настоящий. Взамен ведь вряд ли кто-то подарит мне другое новое слово. Вряд ли. Поэтому к выбору человека, которому будет подарено слово, надо отнестись ответственно.

Кому? Марине? Она, конечно, меня поймет. Должна понять. Она всегда меня понимает, но… она сочтет это забавной штукой. Не более. Она не сможет отнестись к этому серьезно. Ольге, моей жене? Она уже давно относится к моим идеям снисходительно. Мол, что с него взять. Если так разобраться, то у меня нет тех, с кем можно было бы поделиться таким серьезным делом как новое слово. Пожалуй, только одному человеку я могу доверить его. Моему сыну. Он, конечно, парень современный, и для него слово имеет меньшее значение, чем цифры 0 и 1, основа компьютерного кода, но, тем не менее, мне кажется, что сын сможет меня понять. И потом он еще учится, а значит, ему можно будет объяснить, что это за слово и научить, как им пользоваться.

От этой мысли становиться светло и радостно. И сразу хочется поделиться с кем-то своим радостным настроением. Мое тело оживает, и я кладу руку на бедро Марины.

За окном начинает орать автомобильная сигнализация. Долго, нудно. Потом пик-пик. И снова тишина. Блин, наверное, половину дома перебудила, а мой медвежонок даже на другой бок не повернулся. Спит. Вот что значит сова. Но мое прикосновение к ее телу запускает часовой механизм, и я уже не могу остановиться. Прижимаюсь к ней грудью и тихонько на уху шепчу:

– Медвежонок! Просыпайся!

– Сейчас, сейчас, еще минуточку… – бормочет спросонья Марина. – Сколько время?

– Уже десять часов!

– Что? – Марина вздрагивает и пытается открыть глаза. – Правда!?

Но организм не обмануть. Ему нужно спать еще, как минимум, час, поэтому, увидев на часах 8:05, она бессильно падает головой на подушку и недовольно ворчит:

– Зачем ты обманываешь?

– Я тебя не обманываю, – шепчу я Марине, нежно касаясь губами мочки уха. – На Сахалине сейчас вообще вечер.

– Ну, так то на Сахалине, – отвечает Марина и, повернувшись, пытается «зарыться» мне под мышку. – Ну, пожалуйста, пожалуйста, давай еще поспим чуточку?

– Давай! – соглашаюсь со своей принцессой.

Сейчас я уже могу положить руку ей на грудь и начинаю поглаживать сосок.

Через несколько секунд, когда я чувствую, что он набух и затвердел, моя рука медленно сползает по бедру, пытается проникнуть в ложбину между ног, но они еще крепко сцеплены, и это не совсем удобно, поэтому я возвращаюсь назад. Одновременно с этим движением, принцесса снова разворачивается ко мне спиной, но на этот раз ее бедра прижимается ко мне так плотно-плотно, что мой жезл, к тому моменту еще лишь слегка набухший, оказывается между двух половинок ее попы. Это похоже на «хот-дог» в микроволновке.

Мысль о том, что я нахожусь практически в ней, а также ее жаркое тело мгновенно разогревают меня до нужной кондиции. Это такое блаженство – целовать Марину в шею, гладить грудь и прижиматься сзади. Грудь у принцессы большая и спелая, как груша, полностью умещается у меня в руке, и я не могу до конца насладиться той радостью, что держу ее в ладони. Пальцы горят. Какое-то время мы лежим, практически не двигаясь. Потом я начинаю совершать легкие колебания бедрами, Марина также еле заметно отвечает мне.

Она, конечно, уже не спит, но еще окончательно не проснулась. Я слышу, как изменился ритм ее дыхания, Марина поймала мою руку и уже сама просит, чтобы я поласкал ее там, внизу, между ложбинок. И на этот раз моя рука проникает в таинственную пещеру без труда. Принцесса впускает меня туда и издает легкий сладкий стон. Моя рука увлажняется. Я понимаю, что Марина готова принять меня по-настоящему. Отстраняюсь, и принцесса откидывается на спину.

Глаза Марины закрыты. Она заводит руки за голову, а всем телом тянется навстречу. Предлагая его мне. И я не выдерживаю, набрасываюсь на принцессу с неистовством отдохнувшего зверя. Утренний забег всегда мой. Причем этот забег не на марафонскую дистанцию, где надо экономить силы и растягивать удовольствия. Скорее всего, утренний бег похож на спринт. Резкий, взрывной, короткий, как выстрел. Когда нужно успеть выложиться, выплеснуть энергию жизни в максимально короткий срок.

Марина это знает, чувствует и ничего не имеет против. Я отжимаюсь на руках и врываюсь в нее как можно сильнее. Потом подгибаю колени и, схватив ее за бедра, тяну, тяну на себя, будто хочу разорвать пополам. С высоты моего роста я вижу ее мягкое розовое тело и еще больше возбуждаюсь. За короткое время безопасное кольцо одето. Она ворчит: «Не смотри на меня!» – затем, не открывая глаз, хватает меня за плечи и рывком прижимает к себе. Наваливаюсь на нее всем телом, так, чтобы между нами не осталось и миллиметра свободного пространства. Она сводит ноги и зажимает мое естество в узкий, горячий туннель. Даже через латекс я чувствую каждую клеточку ее тела, все ее напряженные мышцы и практически мгновенно, через нескольких коротких и глубоких рывков взрываюсь. Взрываюсь в буквальном смысле этого слова, потому что мне сейчас горячо и внизу в паху, и в голове, где бегают красные точки.

Без сил падаю Марине на грудь и замираю, шепча в подушку:

– Извини, что думал, только о себе!

Она целует меня в шею и тоже шепчет:

– Я хотела бы так просыпаться каждое утро!

Молчу, потому что невольно, я понимаю, что это невольно, в порыве страсти Марина наступила на скользкий лед наших отношений. И от этого льда сразу повеяло холодком.

Впрочем, этот холодок нам сейчас нужен. Потому что утро, потому что ровно через пятнадцать минут раздастся телефонный звонок и нетерпеливый начальник Марины будет интересоваться, собирается ли сегодня его бухгалтер на работу. Но это будет через пятнадцать минут, а пока мы лежим как тюлени и не шевелимся. Остываем. Приводим температуру своего тела в рабочую норму. Я сполз на подушку рядом, лежу на животе, Марина достала сигарету и курит. Докурив, наклоняется, целует меня в плечо и бежит в ванную.

У меня есть еще минут десять. Марина всегда долго умывается, приводит себя в порядок. Конечно, можно было бы встать и приготовить для любимой кофе, но наличие на кухне электрического кулера и растворимого кофе сводят этот ритуал благодарности к минимуму. Даже чайника ставить не надо. Поэтому я лежу и тупо смотрю в черный экран телевизора.

Странно! Вместо обычной утренней бодрости я ощущаю усталость – и снова хочется спать. Впрочем, так всегда бывает после утреннего секса с принцессой. Марина, как большая планета, забирает себе всю энергию. Всю без остатка. Будто в доказательство этому в комнату возвращается принцесса, смешно качает бедрами и бросается на меня. Она вся будто светиться изнутри. Целует меня и пытается снова завести. Мне уже не хочется ее, но я знаю, что если Марина сделает еще несколько поцелуев, я напрягусь, снова оживу, но после этого буду точно выжатый как лимон. Секса не хочется, ну ни в какую, и я мучительно соображаю, как об этой ей сказать.