– Госпожа желала меня видеть? – привычно спросил карлик, входя в слабо освещенные покои графини.

– Да-да, мой верный слуга, входи! – подняла голову задумчивая Анна: – Садись, и говори со мной как друг, мой мудрый шут!

– Я не посмею, сударыня! – усмехнулся Енот, садясь.

– Ты? Брось! Я в самом деле намерена просить у тебя совета!

– О, что это за времена, когда пресветлая графиня совета просит у шута! – стихотворно воскликнул человечек, подняв в потолок глаза и воздев руки.

– Ах, Енот, Енот! Да ведь я серьезно! А ты даже при добрейшем моем расположении к тебе ни на минуту не забываешь, что ты шут! Но ведь здесь, в моих покоях, ты гораздо больше, чем смешная вещь, годная лишь для развлечений! Ведь вот сколько уже дел, готовых разразиться скандалом, улажены миром только по тихому твоему совету! – горячо проговорила Анна, подаваясь вперед: – Так не смей же и сегодня оставить меня без доброй помощи!

– Не посмею, графинюшка! Так что ж на этот раз? – и шут закинул ногу на ногу и весело глядел на хозяйку блестящими хмельными глазами.

– Я хочу говорить с тобой о сыне… Мальчик сердит на то, что я стала слишком уж весела для вдовы… Э, посмотри-ка на меня, да ты пьян! – воскликнула здесь она, всплеснув руками. На это шут, дурачась, поклонился, едва не свалившись со стула, и развел руками:

– На все воля Божья, ваше сиятельство! Да не хмурьтесь, ведь как скоро на голову нормальных размеров вино оказывает одурманивающее воздействие, столь скоро на мою, неположенно маленькую, оно дает прямо противоположный эффект, просветляя мысль и наставляя на путь истинный!

– Ах ты, богохульник! – только и смогла, что рассмеяться на забавную тираду Анна: – Однако ж, я продолжу! Готлиб-Ян утвердился в мысли о грешности его матери, не соблюдающей положенного вдовства – я собираю балы и охоты, навещаю соседей и даю ужины. Ко всему прочему, охотнее чем, скажем, еще полгода назад окружаю себя мужчинами, бываю весела и бросила плакать по ночам и ходить в отвратительном черном! Ну как ему объяснить, что рана моя кровоточит, но я еще молода, и не умерла тогда с храбрейшим отцом его, и несомненно имею право на дальнейшую жизнь до глубокой старости, в радости и покое, хотя и чтя память мужа! – Анна перевела дыхание, и поймала взгляд шута, щурившегося на свечу со значением, будто что-то замышлявшего.

– Ну, что ты мне посоветуешь? К тому же он сделался болезненно ревнив к сестре своей, прелестной Марихен, ведь девочка расцвела весенней розой, и все охотнее принимает внимание богатых женихов!

При этих словах шут вздрогнул как от мухи, переводя глаза на Анну, и промелькнуло в них что-то темное, что ее насторожило.

– Говори же, что ты там думаешь, ну! – прикрикнула она на шута, тот покачал головой:

– «Дурень думкой богатеет!» Полезней всего, сударыня, здесь будет несколько бесед, исподволь и ненавязчиво.

– Что именно говорить?

– Говорить я буду по ситуации, мягко взывая к чувствам, ведь разум в этом возрасте мятежен!

– Ты?! Ты будешь говорить с ним сам? Но ведь здесь как раз еще одна проблема – он не выносит тебя, разве не заметил? Считает, что ты, подло обольстив меня, завладел моим разумом, и через то осуществляешь реальное правление в землях наших, которые по достижении им совершенных лет перейдут в его законное управление. А ему мерзко будет править там, где пользуясь глупой симпатией его матери, распоряжался шут!

Все это Анна выдала так эмоционально, что Енот откинулся назад, и смотрел на нее с некоторой иронией.

– Я сумею справиться, поверьте мне! – и улыбнулся одной из своих хитрых, интригующих улыбок. Анна поняла – так оно и будет!

– Ах, ну что бы я без тебя делала?

С утра моросил дождь, один из тех неприятных, сеющих как сквозь мелкое сито, серых осадков, что так изматывают душу. Двор раскиселился, сад стоял, понурив листву, хмурый и унылый. Графиня сидела в гостиной, ожидая, когда накроют стол, и дети выйдут к позднему завтраку. Оцепенение сошло на весь замок, и Анна, не имея сил ему сопротивляться, лениво следила, как Енот вяло перебирает в руках цветные веревочки, плетя крестьянские браслетики, по заказу Марихен. Он делал это молча – Анне даже его слышать не хотелось. Скрипнула дверь, графиня, будто проснувшись, подняла голову. Хмурый и дурно причесанный Готлиб-Ян подошел и поцеловал ее руку:

– Доброе утро, матушка!

– Доброе утро, дитя мое! Ты дурно спал? У тебя нездоровый вид!

– Да матушка, я не совсем здоров. Голова что-то кружится! Но лекарь мне не нужен вовсе! – поспешил он опередить готовое вырваться повеление матери. Она отчего-то смешалась и замолчала.

– А чем это так занят наш любезный шут? – неожиданно мягко спросил он, садясь в кресло рядом с матерью.

– Исполняю повеление сестры Вашего сиятельства, плету браслеты из вышивальной нити – мулине.

– А ну, дай-ка посмотреть! – и граф с интересом поднес к глазам разноцветное плетение: – И что, это носят на грубых руках ваши крестьяночки, деревенские красавицы? – лукаво спросил он.

– Брось, Готлиб-Ян, какие же они красавицы? – удивленно подняла брови Анна: – Они грубы и неотесанны, ходят в серых платьях, гадость! – и поморщилась.

– Оттого и стремятся они сделать серую жизнь свою ярче хотя бы на ширину тонких полосочек, тяжким трудом добывая цветное мулине! – резонно ответил шут, и тихо добавил графу: – Они хоть и грубые, да ласковые!

Тот усмехнулся:

– А не скажите, матушка, среди этих грубых девок, как вы изволили выразиться, попадаются очень даже отесанные и прехорошенькие! – кошачьим огоньком блеснули глаза юного графа.

– Фи, Готлиб-Ян, как не гадко! – нарочито скривилась Анна и махнула рукой: – Не будем об этом!

– А что, много в деревне твоей хорошеньких крестьяночек, Енотская морда? – не унимался подрастающий господин.

– Да, есть, есть, как же без них! – криво усмехнулся шут, не отрываясь от рукоделия и покосился на подростка. Достаточно и юных невест, только и ждущих сеньора, готового воспользоваться своим исключительным правом…

– Енот! – очнувшись, крикнула Анна: – Ты перегибаешь палку! Мой сын еще слишком юн для подобных богопротивных разговоров!

– Матушка, он не сказал ничего особенного! Разве же он говорит не о законом закрепленном праве сеньора…

– Доброе утро, матушка! – чудесный голосок остановил слишком далеко зашедших в словоблудии шута и господина. Все головы обернулись к Марихен.

– Доброе утро, дочь моя! Что-то ты бледна, моя маленькая графиня!

– Я не очень хорошо спала! Доброе утро, любезный братец!

– Доброе утро, любезная сестрица! – и дети поцеловались, под довольным взглядом матери.

– А, Енот, и ты здесь… – как-то вдруг смутилась, порозовев, девочка, и мать с неприятным удивлением отметила это смущение: «Что бы вдруг такое с ней?»

– Осанна Вашей красоте! – вскочил карлик и с поклоном протянул Марихен цветные веревочки: – Я исполнил Ваше желание, а любое из них свято для меня!

– Ах ты моя радость! Есть ли что-то, чем ты не владеешь!

И внимательный взор матери поймал, какими затаенно нежными взглядами они обменялись.

«Что за чушь?» – пронеслось в ее голове, но она списала все на чуткость души обоих – ведь как не отозваться сердцу на красоту и кротость ее дочери, и доброту и понимание шута! «Они же оба просто дети!» – успокоила она себя мыслью, и встала:

– Ну что ж, друзья мои, к столу!

Со времени ночных сетований Анны прошло уже больше четырех месяцев, близилось пятнадцатилетие Готлиба-Яна, и, значит, его отъезд в университет. Благодаря стараниям ученых преподавателей, он был вполне к этому готов, но сердце матери болело – готова ли душа расстаться с родным гнездом, с родовым замком и поместьем, с матушкой и сестрой, без которых он не прожил и дня в короткой своей жизни! И пуще того, беспокойно присматривалась она, не увезет ли ее мальчик злобы в сердце, затаенной обиды на мать за следование советам шута и легкомысленное вдовство? И чем дальше, тем с большим облегчением отмечала она, что проныра Енот не обманул, пообещав исправить дело, излечив страдание и злобу в сердце мальчика. Она не знала, что и как сделал мудрый скоморох, но вся исполнилась благодарностью к нему, видя, как любимое дитя ее переменилось. Маленький граф и в самом деле стал спокоен и мечтателен, гордыня его и злословие растворились в добрых беседах с шутом. Он больше не бил безответного Локи, и не отдавал бессмысленно жестоких приказаний слугам, охотнее участвовал в забавах матери и даже почти уже признал ее право на повторное замужество. Но особенно ласков стал юный граф с Енотом, и воскликнул однажды: