Однако звуки с крыши никуда не исчезли. Цай Юйчжэнь посветила фонариком в сторону чердака, но, кроме подпорок для черепицы и досок, ничего там не увидела. Тут ей показалось, что с крыши звуки переместились вниз и спрятались в шкафах. Одну за другой она стала открывать дверцы всех шкафов, но так ничего и не нашла. От шорохов пробудился только что уснувший Ван Лаобин. «Тебе жить надоело? Я с таким трудом уснул, а ты меня снова разбудила», – недовольно проворчал он. В это время вдруг наступила удивительная тишина. Цай Юйчжэнь нерешительно топталась на месте, изо всех сил стараясь больше не шуметь.
Тут Цай Юйчжэнь услышала, что Ван Лаобин подзывает ее к себе. «Иди-ка сюда, помоги мне подняться, пойдем вместе поищем, что это за звуки и где они прячутся», – сказал он. Цай Юйчжэнь толкнула Ван Цзякуаня, но тот перевернулся на другой бок и продолжил спать. Тогда она подошла к кровати Ван Лаобина, помогла ему подняться, и они вместе вышли из дома. В ночной тьме гулял сильный ветер.
Постояв перед дверью и хорошенько прислушавшись, они решили, что странные звуки раздавались из-за дома. Они направились в ту сторону и вошли в персиковую рощу, что росла на заднем склоне горы. И тут Цай Юйчжэнь увидела Ян Фэнчи: та стояла на коленях под персиковым деревом и деревянной палочкой била по дну перевернутой фарфоровой чашки, она и издавала эти пронзительные звуки. Луч фонарика был направлен прямо на Ян Фэнчи, но она, ничего не замечая, крепко закрыв глаза и сомкнув губы, продолжала что-то бормотать себе под нос. Цай Юйчжэнь и Ван Лаобин услышали, как Ян Фэнчи проклинает Ван Цзякуаня. Она говорила, что Ван Цзякуань довел до смерти Чжу Лин, и пророчила ему мучительную смерть и гибель всей его семьи.
Цай Юйчжэнь со злобой пнула фарфоровую чашку, и та отлетела на приличное расстояние. Ян Фэнчи, открыв глаза, увидела яркий свет и в испуге чуть ли не на карачках побежала вон из рощи. «Она помешалась, – сказал Ван Лаобин, – мертвых допрашивать бесполезно, вот она и поливает Цзякуаня. От нищеты и голода мы не помрем, а вот во всей этой грязи можем и утонуть. Лучше нам переехать, и как можно дальше».
Ван Цзякуань, поддерживая Ван Лаобина, перешел небольшую речушку и стал карабкаться на противоположный берег. Цай Юйчжэнь, взвалив на плечо мотыгу и лопату, следовала за ними. Напротив их деревни по ту сторону речки находилось кладбище. За исключением праздника Цинмин[2], народ сюда приходил редко. Ван Лаобин пересек реку и, ориентируясь по памяти, направился к могиле своего деда Ван Вэньчжана. Этот отрезок пути дался ему уверенно и легко, словно он и не был слепым. Ван Цзякуань не понимал, зачем Ван Лаобин привел его сюда.
«Отец, что ты собираешься делать?» – спросил Ван Цзякуань. «Мы раскопаем могилу твоего прадеда и устроим здесь новый дом», – откликнулся Ван Лаобин. Цай Юйчжэнь стала изображать Ван Цзякуаню, как копают землю, и тот подумал, что отец решил подправить место погребения прадеда.
Ван Цзякуань подравнял с боков могильный холмик Ван Вэньчжана, выдернул из него сорняки, но Цай Юйчжэнь стала показывать ему мотыгой, что могилу следует разрыть. Ван Цзякуань побелел от страха, увидав, как от мотыги Цай Юйчжэнь отваливаются комки и как в одно мгновение холмик наполовину разрушился. Он с серьезным видом отобрал у Цай Юйчжэнь мотыгу, взял лопату и стал методично приводить могилу в порядок.
Ван Лаобин, который перестал слышать характерные звуки раскопок, обратился к Цай Юйчжэнь:
– Почему перестала работать? Здесь хорошая почва, устроим наше новое жилище прямо здесь. Когда умер мой дед, я уже кое-что смыслил. Я видел, что вместе с дедом закопали две фарфоровые вазы, они старинные и стоят де нег, их надо выкопать. Копай же! Тебе, наверное, Цзякуань не разрешает? Так пусть посмотрит на меня.
С этими словами Ван Лаобин стал изображать, как работать лопатой. Его движения были решительными и твердыми и выглядели как приказ.
– Отец, ты просишь меня раскопать могилу? – догадался Ван Цзякуань. Ван Лаобин утвердительно закивал.
– Зачем? – спросил Ван Цзякуань.
– Копай, – откликнулся Ван Лаобин.
Тогда Цай Юйчжэнь подняла с земли мотыгу и передала ее Ван Цзякуаню. Но, вместо того чтобы взять ее, он присел у воды и уставился на деревню за речкой и на черепичный карниз их дома. Он смотрел, как над каждым жилищем поднимался дымок, отчего утреннее небо подернулось синевой. Кто-то выходил из деревни пасти скотину. Чья-то курица взлетела на крышу дома Лю Шуньчана и теперь горделиво расхаживала то в одну, то в другую сторону.
Ван Цзякуань обернулся и увидел, что у могилы уже отхвачен целый угол, рядом лопата за лопатой ложилась сырая земля. Цай Юйчжэнь напоминала муравья, пристроившегося у огромной хлебной лепешки. Ван Лаобин нащупал лежавшую на земле мотыгу, медленно поднял ее и так же медленно опустил. Мотыга ударилась о булыжник и, отскочив, чуть не оттяпала ему ногу. Ван Цзякуань убедился, что решение раскопать захоронение было принято окончательно и бесповоротно. Тогда он взял у отца мотыгу и, крепко закрыв глаза, вонзил ее в могильный холм. Он делал это против своей воли, поэтому предпочел закрыть глаза. Ему казалось, что если бы отец не ослеп, то не стал бы разрушать это святое место, где они молились и отбивали поклоны.
Они продолжали трудиться полдня, пока холм не сровнялся с землей, но ни гроба, ни костей так и не обнаружили. Ван Цзякуань объявил, что в могиле ничего нет. Это чрезвычайно поразило Ван Лаобина. Он потрогал выкопанную землю, взял в руки комок, приложил к носу и несколько раз его понюхал. «Я своими глазами видел, как хоронили деда, – подумал он, – видел, как в гроб положили две красивейшие вазы, куда же все могло пропасть, причем вместе с телом?»
Близился конец лета. Ван Цзякуань и Цай Юйчжэнь выстроили на противоположном деревне берегу небольшой глинобитный дом из двух комнат. Старый дом они разобрали, а черепицу с крыши перенесли на другую сторону реки. Так что теперь их прежнее жилище стояло под солнцем совершенно беззащитное.
В день переезда Ван Цзякуань выбросил кучу всякого старья. Он разломал старый залитый маслом алтарь, расколол в щепки несколько тяжеленных ящиков. Ко всем этим вещам он испытывал какое-то отвращение. Словно путник, собравшийся в дальнюю дорогу, он решил отправиться налегке, поэтому взял с собой лишь самое необходимое.
Разбираясь с кроватью отца, он обнаружил под ней две изящные фарфоровые вазы. Он собрался их выбросить, но Цай Юйчжэнь его остановила. Протерев вазы полотенцем, она передала их Ван Лаобину. Тот, едва прикоснувшись к вазам, изменился в лице. «Это же они, именно их я искал. Я точно видел, как их положили в гроб деда, откуда они могли взяться?» Те, кто помогал им переезжать, стали объяснять, что эти вазы Ван Цзякуань вытащил из-под кровати. Но Ван Лаобин никак не желал в это поверить.
Выпрямив спину, Ван Лаобин сидел на солнышке, не выпуская вазы из рук, пока мимо него, словно растаскивающие припасы муравьи, сновали люди. Уставившись в сторону опустевшего дома, он смеялся во весь рот, когда слышал рядом чьи-то шаги.
В тот вечер семейство Ван Лаобина окончательно покинуло старое жилище. Когда все помощники разошлись, Ван Цзякуань зажег факел от старого очага, и из глаз его полились слезы. Взяв факел, он пошел впереди, Ван Лаобин и Цай Юйчжэнь следовали за ним. Ван Лаобин прижимал к себе две фарфоровые вазы, а Цай Юйчжэнь осторожно поддерживала Ван Лаобина.
Перейдя через небольшой деревянный мостик, Ван Лаобин попросил Цай Юйчжэнь остановить Ван Цзякуаня, чтобы все они как следует вымыли в реке ноги. «Хорошенько обмойте ноги, чтобы смыть всю грязь, все злоключения, все, что было в прошлом», – сказал Ван Лаобин, и при свете огня шесть ступней погрузились в воду. Цай Юйчжэнь заметила, с каким остервенением Ван Цзякуань принялся тереть подошвы, казалось, он собирался избавиться от всех мозолей и натоптышей.
Деревенские стояли на порогах своих домов и провожали взглядами эту троицу, пока та переходила через реку. Факел в руках Ван Цзякуаня напоминал блуждающий фосфорический огонь, который безмолвно в одиночестве перемещался на противоположный берег. Церемония переезда завершилась, когда вспыхнул новый очаг. Соседи, прожившие вместе с Ван Лаобином не один десяток лет, наблюдали, как из деревни уходит тот, кто прежде всегда был рядом.
