Результаты оказались плачевными – ни один хултианин завербован так и не был. Но аналитики трудились в поте лица, пытаясь по крохам, по обрывкам информации вычислить: что же происходит там, на хултианских планетах? Плоды их трудов тоже не радовали, слишком уж скудны оказались те крохи…

Но в любом случае вся работа по хултианскому направлению была одним из наиболее оберегаемых секретов Отдельного корпуса.

Имелись подозрения, что и иные родственные службы предпринимают аналогичные попытки, тоже в глубокой тайне, разумеется. И вот теперь барон фон Корф – после проверки на сочувствие коммунистическим идеям – выкладывает на стол этакую карту… Джокера, который может обернуться хоть тузом, хоть задрипанной шестеркой.

Несвицкий изобразил простодушное лицо и не сказал ничего. Хултиане, дескать? Ну и ладно, не мой профиль, а давний рескрипт двадцать седьмого года все поголовно офицеры Корпуса помнить не обязаны.

Барона показное равнодушие собеседника не обмануло.

Несколько секунд он внимательно вглядывался в лицо Несвицкого, затем произнес с легкой улыбкой:

– Сейчас и здесь говорят не просто капитан второго ранга фон Корф с полковником Несвицким, – но Отдельный корпус с Управлением разведки и контрразведки космофлота.

– Увы, я не имею полномочий для подобного разговора, – немедленно парировал жандарм.

– Однако донести его содержание до руководства не просто уполномочены, но и обязаны? – вновь улыбнулся фон Корф.

– Допустим, – сухо откликнулся Несвицкий.

– Допустим… – согласился кавторанг. – Тогда можно допустить и другое: ваше начальство весьма заинтересовано услышать отчет – пусть даже краткий и весьма неполный – о мерах, предпринятых Управлением РК космофлота по хултианскому направлению?

– Допустим и это.

– Ну тогда слушайте…

Кое-что из сообщенного бароном вслед за тем Несвицкий знал и ранее. Например, тот факт, что язык, на котором общаются меж собой хултиане, прибывающие на имперские планеты Эридана, в корне отличается от того, что служит средством общения для аборигенов Мнаурха. Собственно говоря, хултиане никогда и не предлагали учить их языки: вэйэ ду, дескать, – все их представители более чем сносно владели русским. Однако лингвисты Корпуса (после долгой и кропотливой работы с многочасовыми аудиовидеозаписями разговоров гостей между собой) более или менее изучили их язык, и подготовили нескольких переводчиков… Увы, ни слова из разговоров жителей Мнаурха те переводчики, включенные в состав делегаций, не могли понять. И как теперь выяснилось, флотские специалисты независимо от коллег проделали ту же самую работу.

– Не исключено, что язык, на котором говорят между собой хултианские офицеры и дипломаты, – это их вариант нашего французского, – высказал полковник предположение, в которое сам не верил. – Чужой, не родной язык, используемый для общения представителями высшего класса. Или же некий эквивалент наших мертвых, но все же употребляемых языков: латыни, которой пользуются юристы и медики, либо английского, без которого программные инженеры едва ли поймут друг друга.

– Почему тогда на нем никто не говорит на Мнаурхе? – парировал фон Корф. – Там ведь живут и представители высших сословий, и врачи с инженерами.

Несвицкий пожал плечами. Он хотел услышать информацию от барона, но отнюдь не желал делиться наработками Отдельного корпуса по хултианской проблеме.

Не дождавшись ответа на свой вопрос, капитан второго ранга продолжил:

– И французский, и латынь, и английский некогда были живыми языками. Наши же специалисты пришли почти к единодушному мнению: хултианский язык изначально мертвый. Вернее, искусственный.

– Кажется, нечто схожее было и на Земле, как же он назывался… – Несвицкий порылся в памяти, но так и не вспомнил название.

– Эсперанто, – подсказал фон Корф.

– Вот-вот… Но отчего вы решили, Николай Оттович, что хултиане общаются на аналоге эсперанто?

– Ну… Я не филолог… Но специалисты утверждают: любой живой язык, или бывший некогда таковым, несет в себе массу исключений из правил. Неправильные глаголы, например, спрягаются иначе, чем остальные. У так называемого хултианского этих неправильностей не наблюдается.

Полковник согласно кивнул, вспомнив, сколько неприятностей доставляла в свое время в кадетском корпусе зубрежка неправильных французских глаголов… Но затем усомнился:

– Хултиане, они такие… – Несвицкий на секунду замялся, подбирая наиболее точное определение, – …педантичные, что вполне могли провести кардинальную реформу языка, ликвидировав все исключения.

– Могли… – не стал спорить барон. – Я ведь говорил: мнение почти единодушное. Но кое-кто высказал те же соображения, что и вы, Михаил Александрович. Однако помянутые соображения ни в коей мере не объясняют, отчего никто на Мнаурхе этот язык не употребляет. Логичнее было бы предположить, что представители высшего общества будут общаться на нем не только в гостях, но и у себя дома. Не так ли?

– Резонно, – согласился полковник. – Изучить аналогичным способом язык Мнаурха вы пробовали?

– Михаил Александрович… Мне кажется, вы знакомы с проблемой в достаточной степени. И должны представлять, с какими сложностями связано упомянутое изучение.

Несвицкий представлял. С эриданскими представителями принимавшие их хултиане на Мнаурхе общались на русском, а между собой, но в их присутствии, – все на том же языке, не то на мертвом, не то на искусственном. А разместить стационарную записывающую технику где-то вне стен посольства и двух представительств не представлялось возможным… Объем случайных фраз, записанных мобильной, на себе носимой аппаратурой, позволял сделать вывод: язык не тот. Но не позволял его изучить.

– Не предполагаете же вы, – сказал жандарм, – что искусственный язык создан ради нас? Единственно для того, чтобы нас дезинформировать?

Рапорт, в котором излагался именно такой вывод, отправил по инстанции коллега Несвицкого, занимавшийся хултианами, – штабс-ротмистр Панаев-четвертый. Назад рапорт вернулся, украшенный краткой, но емкой резолюцией: «Бред!», и размашистой подписью генерал-майора Григоровича…

Капитан второго ранга промолчал, сочтя вопрос риторическим. Или просто не пожелал делиться умозрительными предположениями. Несвицкий продолжил:

– К тому же, согласитесь, Николай Оттович, подозревать хултиан в каких-либо злоумышлениях трудно, – после той помощи, что они оказали в критический момент, когда вопрос стоял о самом существовании Империи.

– Оказали, – не стал спорить фон Корф. – Но, во-первых, не безвозмездно. Во-вторых, помощь предоставлена в достаточно ограниченном объеме: Империя устояла, но подавить мятеж одним сокрушительным ударом сейчас не способна… Нам грозит затяжная война, и нет уверенности, что в ходе ее наши противники – когда окажутся на грани окончательного поражения – тоже не получат помощь, и тоже весьма вовремя и весьма дозированную… Допустим, от человекоподобной расы, встреченной разведывательными кораблями Союза где-то среди межзвездных просторов. Не стану утверждать, что гипотетические союзники мятежников будут разговаривать между собой на каком-либо искусственно созданном для того языке. Но исключить такую возможность не могу.

Вот оно и прозвучало, – то главное, ради чего затеян разговор.

Жандарм встал, сделал несколько шагов по каюте. Вновь опустился на стул. Произнес медленно, негромко:

– Если здесь и сейчас в самом деле беседуют Управление и Корпус, то Управление должно иметь очень веские резоны для последних ваших слов, Николай Оттович.

– Помилуйте, Михаил Александрович! Разве для интуитивных подозрений нужны резоны? Достаточно чувства смутной тревоги… И бездоказательных ощущений: что-то здесь не чисто. Я, напротив, очень надеюсь, что веские резоны были у вас. Когда вы сообщили мнаэрру Гнейи – а значит, и всем хултианам – новое местонахождение генохранилища. Должен признать, Управление РК недооценило вас, коллеги. Мы были уверены, что эта информация принадлежит исключительно нам. Иначе наш с вами разговор состоялся бы до военного совета.