Уильям тоже хлебнул вина и потянулся к паштету:

— Понятно. А я, признаюсь честно, не имею никаких талантов. Родители пытались научить меня пению, искусству стихосложения или хотя бы вышиванию, что, если вы позволите так выразиться, абсолютно не подходит мужчине, а потом наконец-то махнули на эту бесполезную затею рукой.

— А я умею писать стихи, — гордо произнес хозяин замка.

Рыцарь с почтением улыбнулся:

— Не изволите прочесть нам один?

— Нет, конечно, — отказался Эс. — Мои стихи — это великая тайна, и какому-то жалкому ребенку я их не выдам. Ради того, чтобы написать хотя бы строку, мне нужно уединение. Я запираюсь в одной из комнат Кано, зажигаю всего одну свечу, и никто, никто на свете не имеет зеленого понятия, что рождается там, в глубинах моего сознания, и какие страшные сказки я рассказываю сам себе.

Сэр Говард растерялся и принялся изучать свою тарелку. До сих пор ему не попадались поэты, которым просьба познакомить рыцаря с их творчеством не польстила бы.

За милой беседой прохладные осенние часы пролетели быстро, и Уильям обнаружил, что, едва солнце начало клониться к закату, настроение гостя слегка упало. Разумеется, рыцарь, как благородный и вежливый человек, всеми силами старался этого не показывать, но сегодня ему попался проницательный и настойчивый собеседник.

— Что-то случилось? — непринужденно спросил Его Высочество. Сэром Говардом он при этом любовался так дружелюбно, что рыцарь снова покраснел до кончиков ушей.

— Нет, — тем не менее соврал тот. — Ничего не случилось.

И, в сотый раз покосившись на окно, вздохнул.

— Насколько я помню, — протянул юноша, — Кодекс предписывает не лгать особам королевских кровей, даже если это покажется рыцарю высшим благом. Поэтому я повторю: что-то случилось? А ты, будь так любезен, предоставь мне правильный ответ.

Сэр Говард понурился.

— Видите ли, Ваше Высочество…

— Не знаю, как он, а я — вижу, — перебил Эс. — Уильям, неужели не ясно? Господину Говарду пора домой, но, вернувшись без моей головы, он наверняка получит втык от своего дедушки. А я пока что не намерен приносить себя на алтарь счастливой семейной жизни. Безусловно, мне жаль, — он похлопал рыцаря по плечу, — но мы с Уильямом не способны тебе помочь.

— Разве что в Драконьем лесу отыщется иной звероящер, и желательно неразумный, — серьезно кивнул сэр Говард. — Я тысячи раз говорил дедушке: прости, но у меня не получится убить дракона. А он тысячи раз обижался и бурчал, что его внук растет неотесанным болваном, что рыцарь, не рискнувший напасть на крылатого звероящера, не имеет права называть себя рыцарем. У нас из-за этого было столько ссор, что со стен гобелены падали, а прислуга рассчитывалась и уходила куда подальше от таких хозяев. И когда дедушка опять попытался убедить меня в своей правоте, отец приказал ему заткнуться, а сам поставил условие: если до своего двадцать третьего дня рождения я не приеду с головой дракона под мышкой, он сожжет все мои картины и выбросит акварели, а мою комнату отдаст племяннице.

— Ужасно, — содрогнулся Уильям. — Но чего ради ты так стремишься выполнить его условие? Взял бы да переехал жить, к примеру, в Саберну или Вилейн, там для рыцаря всегда найдется работа.

— Ну, — сэр Говард смущенно почесал затылок, — на самом деле родители меня любят. Просто не понимают, что излишняя любовь порой тоже приносит вред. И, что гораздо хуже, — он погладил краешек золотого кубка, — я люблю их не меньше.

Эс раздраженно фыркнул. По его мнению, избавление от родителей было первым условием счастливой и долгой жизни.

И, словно отвечая на его эмоцию, внизу что-то загремело, да так, что все трое оглохли и закрыли уши ладонями, опасаясь потерять слух совсем. Сэр Говард ничем не выдал своего испуга, а вот на лице Уильяма оно проступило так явно, что рыцарь, не мешкая, обнажил меч и приготовился его защищать.

Двери в трапезную распахнулись, и под зеленым знаменем внутрь вошла троица бравых чертей. Все они были волосаты, грязны, рогаты и стучали по мрамору копытами, одновременно издавая мерзкое козлиное блеяние.

— Я знал, что однажды вы придете, — осклабился Эс.

— Еще бы ты знал! — сердито заорал самый широкоплечий черт. — Сыплешь нам в котлы паутину, портишь хорошие зелья, экологию, опять же, загрязняешь… А еще дракон, называется! Ну конечно! Небо ему дорого, а на грешную землю никто гадить не запрещает, да?!

— Да, — согласился хозяин замка.

Алые глазки черта заблестели таким гневом, что Уильям предпочел спрятаться под стол. Длинная скатерть почти полностью скрывала его от посторонних взглядов. Сэр Говард вознамерился было составить ему компанию, но помешали доспехи, и он продолжил стоять, заинтригованно следя за перепалкой двух разных видов нечисти.

— Весь двадцать пятый ярус испоганил, скотина бессовестная! Поезда не ходят, часовая башня остановилась! А пятьдесят четвертый? Женщины боятся из дома выйти, потому что пауки там кишмя кишат, всех местных собак сожрали! И ты осмеливаешься думать, что мы тебя пощадим?!

— Да нет, — пожал плечами Эс. — Я осмеливаюсь думать, что вы — мирное посольство, раз явились под знаменами Измиальта. И ваши военачальники наверняка не одобрят, что вы принесли мой труп, а не привели вполне себе живого меня. К тому же, — он закинул ногу на ногу, всем своим видом намекая, что никуда не пойдет, пока черти не перестанут грубить и шуметь, — у меня есть к ним важное дело.

— Это какое? — предводитель чертей несколько поумерил пыл, но от него так и несло ненавистью.

— Касательно редких видов нежити… и не только. До меня доходили слухи, что граф Шэтуаль, властелин замка Энэтэрье, промышляет их созданием. Если ваши военачальники договорятся о встрече с ним, я немедленно попрошу прощения и перестану сыпать пыль на ваши города.

Он отвернулся и так, чтобы черти не слышали, добавил:

— Другое местечко подберу…

Широкоплечий главарь Адского посольства немного поскрипел зубами, постучал копытами и посжимал кулаки, надеясь, что на дракона падет кара небесная. Сэр Говард устал и опустил меч, шепотом осведомившись у принца:

— Ваше Высочество, он сумеет с ними разобраться?

— Полагаю, да, — заключил Уильям и вылез из-под стола. — Эс, ты отправишься в Ад? Это не какой-нибудь дурацкий розыгрыш?

— Увы, но нет, приятель, — вздохнул дракон. — Кажется, на этот раз они не уступят. Придется идти и объяснять, какого черта я пользуюсь изгоняющими чарами, чтобы не убирать в замке лично. Ты ведь подождешь меня здесь? Вот ужин… вот вино… сэр Говард, наверное, домой не спешит, поэтому вы отлично проведете вечер.

Два уверенных щелчка пальцами, за ними третий — и светловолосый парень исчез, словно его и не было. Черти тоже пропали, но запах серы и полыни, принесенный ими, никуда не делся, и Уильям с отвращением закрылся рукавом. Торопливо открыл окна, впуская холодный ветер и крупные дождевые капли, и вновь опустился в кресло.

— Он прав, — сказал юноша, имея в виду Эса. — В твоем обществе я прекрасно проведу вечер. И пока его нет, — он подался вперед и указал на сэра Говарда вилкой, — я вкратце обрисую тебе выход из твоей беды…

***

Пятьсот лет — солидный возраст решительно для любого, и Эс не был исключением из правила. Его борьба за выживание закончилась, когда дракону в человеческом облике стукнуло пятьдесят, и дальше он просто плыл по течению, игнорируя все обратные принципы. Правда, течением для него стало вовсе не то, что подразумевают люди под таким же понятием.

Обычно драконы забывают о своей человеческой половине сразу после первого убийства. Перед ними ставится вопрос, кем же быть: мудрым крылатым звероящером, способным оказывать влияние на кого угодно, или кровожадным чудовищем, охочим до свежего, а лучше — еще живого мяса? Эсу такой выбор не понравился, и он заявил, что будет собой — как человеком, так и зверем, совмещая две разных половины в одном целом. И ему это неплохо удавалось, несмотря на то, что из драконьих земель его изгнали и окрестили позором драконьего племени.