Так, Михей и сам все, кажется, понимал. Подсел на бревно к костру, отложив в сторону свою батожину. Тут к нему Леда и подошла, разломила пополам большой пирожок с творогом, предложила половинку.

– Ну, здоров будь, Михей Потапыч!

Угощенье принял с поклоном, только рыкнул слегка, глядючи исподлобья:

– Сказано тебе было, по батюшке только в крайнем случае зови!

– Хорошо, хорошо! «Можно, подумать, не знаем мы твоего батюшку…»

Легко было у девушки на душе, вместе с Радуней с получасу назад пригубила она смородиновой настойки, что сама Арлета готовила. Всего-то по глоточку каждой досталась, уж больно строга нынче Хозяйка, а все равно греет душу с непривычки  удивительный привкус недозрелого винца, дикими травами оно пахнет, высохшей на солнце корой, молодым березняком и сонными овражками, на дне которых, вдоль ручья, разрослись смородиновые кусты.

– Как она тут? Хоть ряденько меня вспоминает?

Леда пару раз ресницами хлопнула, улыбнулась лукаво:

– Дел полно, может, и  запамятовала уже давно…

Медведь голову опустил, и Леда немедля сжалилась :

– Помнит, помнит, не забыла! Еще и заботушка ее берет, как ты там один, не пристала ли какая хвороба. Или напротив, не оженился ли часом? При твоей-то знающей матушке это успеть недолго.

– Брось шутки шутить! Никто мне теперича не нужен! Ее буду ждать.

Леда вздохнула сочувственно, погладила по крашеному льну, что на крутом плече натянулся туго, в самое ухо шепнула:

– А ежели не отдадут?

– Умыкну! Сама бы того желала. Одна мне теперь радость в жизни и осталась, без нее света белого не вижу. Синицы в ветвях щебечут, а мне смех ее звонкий чудится, косуля мелькнет в кустах, а мне платочек белый мерещится.

Леда даже слов на то не нашла, лишь приподняла изумленно брови и руками всплеснула:

«Надо же, какие медвежьи страсти!»

Рядом на бревно тяжело опустился Годар, с прищуром на гостя глянул:

– Что ж ты, мил человек, хлеб наш в руках крошишь, али не хорош?

– Благодарствую за угощение! Рад ваши празднества разделить по чести.

Хоть кусок в горло не лез, но Князя Михей уважил, проглотил половинку пирога и запил из баклажки, что подал ему Годар. И потеплел взгляд Змея, усмехнулся уже по-доброму, даже пошутил:

– Осталось тебе только через костер с нашей девкой прыгнуть, вовсе приживешься здесь.

– Прыгнул бы и не осрамился, да вот беда, деревяшку свою боюсь опалить. Новую потом строгай… Однако пришел я к тебе Князь не для праздной беседы, а хочу с тобой повести разговор серьезный.

– Это о чем еще?

Михей тут Леду тихонько тронул плечом:

– Шла бы ты, девонька, ко своим подружкам, больно вы все девки болтать горазды.

Леда закусила губу, ладошки молитвенно на груди сложила:

– Ты ж меня знаешь, Михей! Сохраню все секреты свято. Я же за тебя!

Годар ровно озлился на ее слова, даже прикрикнул строго:

– Сказано тебе, ступай! Взяла волю… Мало тебя, видно, дома вожжами учили!

– У меня папенька добрый был, и матушка завсегда жалела! А уж женишок-то до чего ласковый попался, нарадоваться не могу… Соскучилась я по милому, пойду - прогоню от него девчонок, сама на коленки сяду, пускай ладе своей играет. Перед тем как целовать!

Пропела этак притворно сладенько, махнула сарафанчиком перед Князем и убежала прочь. Ой, сердчишко заячье, так и стучит, так и бьется в груди. Это же только подумать, кого принялась дразнить!  Как только осмелилась-то... А теперь даже оглянуться страшно, а ну, как осерчает совсем, да вместе с дурехами непутевыми сошлет в амбар. Нет, не сошлет... И не то бы еще, верно, простил Годар за один ее игривый взгляд, за бойкую улыбку. Не сошлет. Уж больно дорога и нужна самому как воздух. Как вечное небо...

Кругом гомон и смех, то понесутся, то смолкнут песни, а Михей будто бы никого не слышал, потупился в землю, зубы до хруста стиснул. Исхудал Медведь за эти дни, обострились скулы, запали веки… Годар по началу увещевал мирно:

– Ребенок она супротив тебя, добром прошу, не лезь! Ссориться с тобой не желаю, а и зятем не вижу, не обессудь.

– И старше меня юниц в жены берут, так ведь я-то ради нее не спешу, обожду, сколько повелишь. Только не обещай другому – одно прошу!

– Ой, неймется тебе, чую, добром не хочешь остыть, придется тебя остужать иначе…

– А попробуй!

– И на Матушку твою мудреную управу найду, если вздумаешь ею стращать. Сказано тебе, девка мала еще что-то сама понимать, ума не нажила еще своего, так родичей должна слушаться. Я ей заместо отца, мне и ответ держать за нее перед предками.

– Я-то для тебя всем плох вышел, так понимать? А ведь, злата-серебра и у меня кошели найдутся, и дом к первым морозам я завершу, на крышу «коня» поставлю. Не в чаще лесной худая сторожка, а на светлой поляне расписной терем, где рядом ручьи звенят, душу тешат. Дозволь видеть Радуню, пусть сама скажет в лицо, что не мил. Тогда отстану. Тогда мне дорога одна…

Годар только досадливо морщился, поглаживая колено, не хотелось ругаться совсем:

– Другую сыщи. Девчонка смешливая, вертлявая, сегодня ты люб ей, а завтра она плакать будет.

– Зачем ты ее срамишь? Не ладно так! А и сам ты удал, как я погляжу! Даром времени не теряешь - братову невесту заранее обхаживаешь. Диву я дался, как вы сейчас возле леса рука об руку шли, не всю еще солому из волос-то вынул? Хорошо, небось, повалялись, знатно...

– Ах, же ты колченогий колдун! Да я тебя…

Оба в раз поднялись с бревна, только Годар ловчее. И откуда только взялась Радуня, белой пташкой на грудь Медведю упала, обхватила руками шею.

– Дядька, не смей! Не дам обижать, не дам!

И в слезы. Михей ее осторожно обнял одной рукой, второй по русой головушке погладил, сам часто моргал глазами:

– Полно, соловушка, моя, полно, не плачь!

– С тобой уйти хочу, забери! Не любо мне с ними жить. Только ругают.

– Маленькая моя, обождем с годик, а не передумаешь, приду за тобой. Хоть рать поставят передо мной, хоть насыплют каменную гору, все равно приду. А будут добры Боги, так и на двух ногах. Подсказала мне Матушка как здоровым стать, есть у меня задумка. Сюда пришел только Князя просить, чтобы не сулил тебя пока другому. Дай мне время, Змей, схожу в Мертвую деревню, попытаю счастья, авось повезет, наберу водицы из потаенных ключей, лучше прежнего стану.

– Люди оттуда не возвращаются, сам знаешь!

Годар бледен стоял, руки сцепил за спиной у пояса, так и хотелось племянницу бесстыжую от Медведя оторвать да матери под ноги кинуть, вон уже бежит Арлета, подобрала подол.

– Так то люди… А вот я вернусь! Обещай, что неволить за Другого не станешь!

– Обещаю.

– И пред мамкой ее заступись, чую, попадет ладушке за меня. Ну, ступай, ступай, соловушка, свидимся еще, я знаю. Ты мне дороже всего на земле, краше солнышка, слаще лесной ягодки. Ради тебя живу, всегда о том помни, себя береги.

Арлета рядом с Годаром встала, дыхание переводила тяжело, а уж как молнии метала взглядом, готова была на месте Медведя сжечь. Да только вот не пришлось.

Из главного костра, что стоял в центре скошенного луга, вдруг метнулась высоко в небо огненная струя. Ахнул народ, откатился назад и застыл в смятении. Допрежь не бывало такого, что за чудо! К добру ли сей знак? Годар ухватил Радуню за руку, потянул за собой и Арлету.

– Уведите дальше детей! Быстрей ступайте, после обиды вспомянете, не до того.

Теперь костер окружили мужчины, однако, никто не хотел подойти к огненному столбу, что, казалось, упирался в темный небесный свод. Князь и Леду в толпе испуганных девчонок отыскал, одними глазами велел прочь уйти. Сам же вышел вперед, а за плечом тотчас встал Радсей, словно звали его. Только вдруг, неистово рассыпая искры, обрушилось пламя на землю, расступилось и теперь плясало невысоко на мерцающих угольках. А на месте догорающих поленьев показалась рыжеволосая Дева в златотканых царских одеждах. Легко перешагнула неглубокий земляной ров, ограждавший костер и остановилась перед Братьями.