Кристина

Я касаюсь его мягких светлых волос. Затем, удобно устраиваю голову на его плече. Мы с ним смотрим на океан. Я просто кожей ощущаю свежий морской воздух. И так спокойно, как всегда рядом с ним.

— Знаешь, мне так хорошо с тобой, — признаюсь я.

— Знаю, — выдыхает. Осторожно и очень нежно целует меня в висок. — Но тебе пора.

Открываю глаза в полной темноте. Что-то тихо пищит. Поворачиваю голову и обнаруживаю в кресле очертания мирно посапывающей женщины. Потом замечаю медицинскую аппаратуру. Поднимаю руку, оказывается, я вся в проводах. Итак, я в больничной палате. Что случилось? Закрываю глаза. Дождь… лил дождь… из темноты резко ослепляет свет и, словно наяву, я слышу скрежет тормозов. Я попала в аварию? Так банально? Серьезно? Но я хорошо вожу. Вроде бы. Вытягиваю свою руку в темноте. И что-то слева начинает громко пищать.

На кресле, наконец, просыпается тело. Включается приглушенный свет и передо мной появляется круглое лицо женщины лет за пятьдесят.

— Как ты себя чувствуешь?

— Воды, — прошу охрипшим голосом. Он мне кажется совсем чужим, будто и не мой вовсе. Через мгновенье мне подают стакан.

— Пей маленькими глотками, — советует женщина, — я сейчас позову врача.

Я делаю глоточек.

— Где я? — успеваю спросить.

— Это больница, солнышко, «Элит — Медика»… Не волнуйся, о тебе позаботятся.

Это название мне ничего не говорит.

— Что произошло?

— Ты не помнишь?

Слегка хмурю брови. Я Кристина Маршал. Мне девятнадцать лет. Учусь в закрытом интернате, моя специализация — переводчик. Практически в совершенстве владею английским и знаю французский…кажется даже испанский. Моя мама…. Мой папа… Ее зовут…Его? Сестра? Брат? Друзья? Ничего не помню. Ничего и никого. Мерзкое чувство, аж мурашки по коже. Похоже, я даже себя не помню. Хотя стоп. Мои волосы черные, прям иссиня черные. Это точно.

В палату торопливо заходит врач. Невысокий пожилой мужчина в очках, с небольшой седой бородкой. Он мне тут же напоминает одну из картинок в детской книжке, где изображен доктор Айболит.

— Кристина, здравствуй, — он мне улыбается, и от этой улыбки невозможно ничего почувствовать, кроме доброты, — а мы тебя совсем заждались.

— Заждались? — переспрашиваю, переводя взгляд то на сиделку, то на врача.

— Да, милая. Полтора месяца лежишь, отдыхаешь, — он мне подмигивает. Что? Сколько? Ничего себе поворот. — А так хоть познакомимся, наконец. Я Аркадий Викторович.

— Эм…ого, — произношу я, пока врач прослушивает меня, — я многого не помню…это нормально?

Аркадий Викторович внимательно смотрит мне в глаза. Достает маленький фонарик и начинает светить сначала в один глаз, потом в другой.

— А что ты помнишь?

— Свое имя, сколько мне лет, где я учусь и цвет волос. Это все.

— И какой же цвет твоих волос? — спрашивает мужчина, нащупывая мой пульс.

— Черные?

— А какого цвета глаза?

— Синие. Как у папы, — на автомате отвечаю и удивленно смолкаю. Этого, кажется я не знала.

— Видишь, а говорила это все, — врач снова ласково мне улыбается, — видишь ли, милая, наша память это…

Двери в палату отворяются и вбегают двое: это высокий худой мужчина в деловом костюме и миниатюрная блондинка в красивом красном платье, на огромных шпильках и со шлейфом дорогих духов.

— Кристина, Боже, детка! Ты вернулась!

Женщина бесцеремонно отталкивает врача и обнимает меня. А я могу чувствовать лишь нарастающую панику. Бросаю полный мольбы взгляд на мужчину. Он хмурит темные брови и мягко отстраняет женщину от меня. Бесконечная ему благодарность.

— Вета, ты ее пугаешь, — проговаривает он.

— Что ты болтаешь? Как мамочка может пугать свою доченьку… Да, Кристиночка? — она снова делает ко мне рывок, заставляя меня вздрогнуть. Это ее останавливает. Она смотрит на врача. Потом вновь на меня. — Ты боишься меня, детка?

Итак. Это моя мама. С ума сойти какая красивая. И чужая. А это, останавливаю свой взгляд на высоком брюнете, судя по всему, папа. Это странно: я для них родная, а они мне совершенно чужие люди. Словно, прохожие.

— У вашей дочери частичная потеря памяти, — объясняет Арсений Викторович, — Кристина, ты помнишь своих родителей? — спрашивает он.

Я ещё раз вглядываюсь в лица только что зашедших людей. Но они словно стерты из моей памяти.

— Извините, — выдыхаю.

— О, милая, милая наша доченька! — женщина не выдерживает и утыкается в грудную клетку мужчине с всхлипом. Мне ее даже где-то жаль. Но что я могу сделать?

— Это пройдет? — спрашивает высокий брюнет — папа.

— Вы понимаете, я не могу ничего утверждать, пока Кристина не пройдет ряд тестов и анализов… однако, опираясь на свой опыт, могу предположить, что вскоре память восстановится… возможно, за исключением того, что ее может привести к стрессу, — доктор подходит к двери. — А теперь, пройдемте в мой кабинет. Думаю, Кристине нужно отдохнуть.

Брюнет-папа осторожно отцепляет от себя свою жену и подходит к моей кровати. Проводит рукой по моим волосам. И мне явно по душе этот жест.

— Увидимся завтра, — произносит мужчина и ласково улыбается. Я лишь могу подарить улыбку ему в ответ.

— Ты совсем потерялась — говорит он. Я смотрю на травинку, сорванную мной мгновенье назад, и слегка пожимаю плечами.

— Ага, — грустно выдыхаю.

— Может, ты ему признаешься?

— Такие как я и такие, как он… мы по разные стороны.

— А такие, как я?

— А такие, как ты — на вес золота. Все решено. С завтрашнего дня мы вместе навсегда! — решительно встаю на ноги.

— Крис…

— Всё. Никто никогда не узнает. А то, что я тебя люблю это всем и так очевидно, как Божий день… пошли, пока нас не хватились…

Через неделю, после тщательного обследования, меня уже выписывают. Кроме потери памяти ничего иного не обнаруживается. Аркадий Викторович оказался прав, были проблески воспоминаний. Вот даже за эти семь дней, я вспомнила некоторые моменты из детства, где были мама и папа. Но большой люби к ним я так и не почувствовала. Хотя они оказались, вроде так ничего. Папа, правда, вечно на телефоне, видимо у него хорошая должность, хотя это и так очевидно по вещам мамы и его собственным. Я откуда-то точно знаю, что на них настоящие лейблы. Мама всегда очень громкая и суетливая. И жутко красивая. Ну, очень. Глаз не отвести.

Мы спускаемся к большой черной машине. Выглядит она огромной и дорогой. Не знаю ее марки, возможно, я не разбираюсь в машинах или не помню. В салоне папа поворачивается ко мне и улыбается. Всегда, когда он смотрит на меня, на его губах появляется улыбка. Ласковая. И мне она по душе.

— Волнуешься?

Я лишь слегка пожимаю плечами. И это искренне. Не испытываю сильного волнения. Но и что я спокойна, сказать нельзя.

— Конечно, волнуется! — восклицает мама и даже всплескивает руками, едва не двинув мне по носу, — как может быть иначе! Она, считай, едет с незнакомыми людьми… ничего, милая, — она слегка надувает свои губы, без того пухлые, когда обращает на меня свои глаза, и это всегда так. Ну, по крайней мере, эту неделю, — все будет хорошо. Боже! Ты не можешь представить как я безмерно рада, что ты к нам вернулась!

Ее шикарные длинные ресницы дрогнули, и по щеке побежала одинокая слеза. Оказывается, плакать тоже можно красиво. И уже в следующее мгновенье меня окутывает ее дорогой парфюм. Я позволяю эти обнимашки, только потому, что не хочу ее огорчать. Кажется, моя мама не умеет сдерживать эмоций. И, кажется, это не приводит меня в восторг. Или просто я не помню.

Дом, к которому мы подъезжаем, не оставляет сомнений, что мы — богаты. Двухметровый забор из белого камня, ворота с кодовым замком и швейцар или кто бы он ни был, открывающий дверь, когда мы заходим вовнутрь.