Шаворский также готовился к приему Максимова. Все у него шло как по маслу. На приглашение собраться атаманы ответили согласием. Воздержался пока один Заболотный, но Шаворский был уверен, что и он приедет. В эти дни он впервые в разговоре с Алексеем упомянул о своей агентуре в губчека.

Случилось это так.

На авиационном заводе «Анатра» чекисты арестовали за саботаж нескольких инженеров. Один из них был членом организации Шаворского, состоял в пятерке.

Вечером того же дня на квартире у вдовы какого-то издателя, где иногда Шаворский ночевал, он говорил Алексею:

— Все дело в системе. Она проста и логична. Это — цепь, крепкая, как железо, и эластичная, как резина. Большевики уже опутаны ею с ног до головы, но пока еще не чувствуют этого. Почувствуют, когда она затянется у них на горле!

Разговор велся в большой уютной комнате с лепными карнизами, портретами на стенах и роскошной мебелью цвета «птичий глаз». Шаворский был в стеганой кофте с галунами и в домашних туфлях покойного издателя. От него снова попахивало спиртом. Время от времени в комнату заглядывала хозяйка дома, плоская блондинка с восковым лицом и неестественно белым носом.

— Тебе ничего не нужно, Викки? — спрашивала она фистулой, надменно обходя взглядом Алексея.

— Благодарю, ничего, — холодно отвечал Шаворский.

Когда женщина исчезала, он зябко передергивал плечами, вздыхал, как бы ища сочувствия.

— Вот оно, главное неудобство конспирации!.. — и возвращался к прерванному разговору. — Разорвать эту цепь большевики не в состоянии. За примерами недалеко ходить. Сегодня чека накрыла одного из наших. Ну и что? Чего они добились? Пятерка, в которой он состоит, не пострадает. Прикончат одного, на том и облизнутся.

— Почему одного? А где остальные?

— Остальных им не найти: члены пятерок знают только своего руководителя, а тот еще за сутки был предупрежден об аресте.

У Алексея пересохло во рту. Он спросил как можно Небрежней:

— Как так?

Шаворский снисходительно опустил веки. Он достал из кармана пачку папирос — таких же, какие были у Микоши («Сальве», десять штук, табачной фабрики братьев Поповых), закурил и, выцедив дым сквозь зубы, негромко сказал:

— Неужели вы думаете, Седой, что мы могли бы столько времени держаться, не будь у нас источника информации в самой что ни есть чекистской утробе? Хм… Уже по крайней мере два или три раза чека ничего не стоило раздавить нас в порошок. Давно бы мы гнили с вами где-нибудь в яру с пулей в затылке. Как видите, живем. Более того, в настоящее время для нас даже не слишком опасны агенты, которых засылает Немцов. да вот хотя бы с элеватором: кто-то ведь пронюхал о поджоге и стукнул в чека… Да, да, был донос! И что же? Всевидящий Немцов узнал о нем только через сутки. А мы покамест успели ликвидировать единственного свидетеля, который мог навести чекистов на след! Вот как надо работать, уважаемый!.. — Он сделал еще несколько затяжек, воткнул папиросу в розовую морскую раковину и позвал хозяйку, — Седой здесь переночует, — сказал он ей, — сооруди ему ложе. — И Алексею: — Завтра встречать этого «щирого» хохла Нечипоренку…

Нечипоренко прибыл к нерубайскому попу Никодиму точно в назначенный срок, переодетый в крестьянскую одежду — армяк, выцветший синий картуз и обмазанные дегтем сапоги с укороченными голенищами, на которых пластом лежала коричневая дорожная пыль. Сопровождал его здоровенный бородатый галичанин, облаченный в скуфью и монашескую рясу.

Галичанин был необыкновенно молчалив. За весь вечер он произнес не более трех слов. Но зато маленькие, глубоко упрятанные глазки его неотступно, пособачьи ловили каждое движение атамана.

Охранять дом Дяглов выделил двух бандитов, командовать которыми поручили Алексею.

Для обработки атамана собиралась вся «тройка».

Нечипоренко провели в чистую, пахнущую лампадным маслом горницу, усадили под образа, как дорогого гостя. Нарядная пышнотелая попадья подала на стол «что бог послал». А послано нерубайскому попу было немало: самогонпервач, наваристая уха, поджарка из свинины, оладьи, пшеничный хлеб, яйца, редис в сметане, — все это в нескольких верстах от изнывающей от голода Одессы…

После трапезы батюшка с супругой удалились, и Шаворский открыл совещание. Он торжественно приветствовал Нечипоренко как «одного из первых вождей украинского национального движения, осознавших необходимость единения с российскими антибольшевистскими силами…» В полуверсте отсюда, сказал он, — господин полковник может в том сегодня же убедиться — размещено в катакомбах около тысячи убежденных противников большевизма, готовых в любую минуту выступить плечом к плечу со своими украинскими единомышленниками. И это главное! Перед фактом такого горящего стремления к единству любые спорные вопросы кажутся легко разрешимыми…

Атаман промычал в ответ, что нынче не до споров, «большевиков треба зныщить». С этим все согласились. Затем Нечипоренко рассказал о парканской организации, о том, сколько у него людей в отряде сейчас и сколько примкнет после, когда начнется восстание. Ничего нового к тому, что уже было известно Алексею, он не добавил.

Перешли к обсуждению плана совместных действий. И тут разговор потек не так гладко. Разногласия возникли по вопросу, кому раньше начинать. Нечипоренко требовал, чтобы в Одессе началось по крайней мере за два дня до того, как он перейдет границу с отрядом, сформированным в Бендерах. Это, мол, отвлечет вниманке красных и позволит ему в короткий срок захватить весь Тираспольский уезд.

Отвечал ему Дяглов — специалист по военным делам.

— Странные у вас рассуждения, пан полковник! — скрипел он, тараща на Нечипоренко тусклые выпуклые глаза. — Или вы считаете, что Тирасполь важнее Одежды? Да я не отдам ее за сорок таких уездов, как ваш! Это же порт, морские ворота…

— А там — кордон с Румынией, — возразил Нечипоренко.

— Кордон и с Польшей есть, а помогло это вашим землякам? Покамест пан Петлюра собирался в поход, в Киеве уничтожили «Всеукраинский повстанком»! Вы того же хотите? Чтоб нас здесь грабанули, а после за вас принялись?..

По-видимому, слухи о разгроме «Всеукраинского повстанкома» еще не доходили до Нечипоренко. У атамана вытянулось лицо.

— С чего вы взяли, добродию, про «Всеукраинский повстанком»?

— Накрылся ваш повстанком, — заметил Сиевич, дергая бородкой. — В одиночку хотели большевиков одолеть! Вояки…

Шаворский положил руку на плечо Нечипоренко:

— К сожалению, это действительно так, Степан Анисимович. Мы всеми силами стремились объединиться с ними, действовать совместно. Приезжал их представитель. Я уже его и так и этак уламывал, доказывал, ничего не вышло. И вот результат! В Киеве чека захватила почти всю организацию, и в том числе Шпака, Гаевого и Лозовика — самых видных руководителей движения.

Он сказал это таким тоном, из которого можно было заключить: неудача постигла киевский повстанком только оттого, что петлюровцы отвергли его, Шаворского, участие и руководство.

— Лозовика взяли?.. — пробормотал Нечипоренко. Лысина его покрылась испариной.

— Всех! Надеюсь, вы понимаете, что глупо повторять их ошибки? Именно поэтому мы стремимся объединить повстанческое движение, создать могучий кулак, который сокрушительно ударит по большевикам. Мы связались со всеми атаманами, действующими в губернии. Через несколько дней они соберутся в Одессе, приедут Палий, Гуляй-Беда, Заболотный…

— Заболотный приедет? — усомнился Нечипоренко.

— Во всяком случае, он не отказался.

Нечипоренко поерошил усы и брюзгливо спросил:

— А на кой ляд сдался вам Гуляй-Беда? Разве он человек? То ж бродяга: и у Григорьева, и у Махно служил. Дерьмо собираете!

— Личные отношения придется на время отбросить, Степан Анисимович. Сейчас дорог каждый, кто поддерживает нас.

— У Гуляй-Беды три сотни сабель, не хвост собачий! — заметил Дяглов.

По лицу Нечипоренко было видно, что компания Гуляй-Беды ему вовсе не по нутру, но от спора он и на этот раз воздержался.