И в этот самый, вроде бы, наиболее кульминационный для российских войск момент, когда полный разгром чеченских бандформирований уже виделся лишь делом времени (каких-то, считанных часов), генерал Лебедь вдруг подписывает в Хасавьюрте соглашение о полном выводе войск из Чечни.

Дикость, абсурд, нож в спину, да всё что угодно, ведь те многочисленные жертвы и невероятные усилия, одним махом, одним небрежным росчерком пера были пущены генералом коту под хвост. Героизм и мужество, проявленные в бою за Грозный, оказались попросту не востребованы. И, самое главное, никому ненужными. По сути, «генерал без армии» предал всех солдат и офицеров, воевавших в те дни на Кавказе.

Назвать то бегство плановым выводом войск, честное слово, язык не поворачивается. Отряды боевиков входивших в город, буквально наступали на пятки спешно покидавшим республику российским подразделениям.

Через оптику армейского бинокля Князев видел, как на многострадальную площадь «Минутка» вдруг закатились «люди с гор». Полтора года назад, эта площадь была усыпана телами российских солдат и офицеров, отдавших свою жизнь за Президентский Дворец. В буквальном смысле насквозь она была пропитана кровью молодых, крепких и преданных России мужчин. И на этом самом месте (считай, на костях тех самых бойцов) боевики принялись отплясывать свой истеричный зикр.

Для тех, кто не в курсе, зикр – это чеченский танец, представляющий собой нечто среднее между ритмичным топотом и ускоряющимся бегом на месте. В общем, никакой красоты и уж тем более, ни о какой эстетики не может быть и слова.

Именно в те августовские дни, многие российские офицеры (для которых честь и совесть, по-прежнему являлись не абстракцией или пустым звуком), пожалуй, впервые, всерьёз задумались об увольнении с военной службы. Та же мысль посетила тогда и Князева. Чем он займется на «гражданке», майор не имел ни малейшего преставления. Однако терпеть дальнейшие унижения, быть оловянным солдатиком или, того хуже, «пушечным мясом», Князев вовсе не жаждал.

В свой родной город, по вполне понятным причинам Валерий вернулся почти на месяц раньше установленного командировкой срока. Просто-напросто война, по распоряжению Кремля, уже окончилась.

Будто испытывая личную вину за случившееся на Кавказе, Князев шел по знакомым ему улицам, прикрываясь сдвинутым на глаза козырьком армейской кепки. При этом, во взглядах прохожих, периодически попадавшихся ему на пути, он непременно читал немой упрёк в свой адрес: дескать, что же вы, военные, так бездарно просрали Афган, а теперь ещё и Чечню? Задарма отдали победу выродкам-бандитам.

Успокаивало лишь одно, очень скоро он встретится с семьей. И хотя бы на время забудется весь былой позор и внутренние душевные терзания с ним связанные.

О своем досрочном возвращении Князев предпочел не оповещать. Не хотелось Валерию, чтоб кто-то из друзей или знакомых, ни дай-то Бог, вдруг устроил ему нечто похожее на торжественную встречу. Ну, не было нынче повода, для какого бы то ни было, всеобщего веселья.

В его дорожной сумке, конечно же, болтались кое-какие заранее купленные подарки – некая дань принятым в их семье традициям. Тогда как неожиданное возвращение и лишние тридцать дней, проведенных в кругу семьи (по крайней мере, вместе с сыном; потому как с супругой у Князева всё ещё оставались натянутые взаимоотношения) и должны были стать главным подарком. А там, глядишь, и с Лариской всё притрется и образуется.

Короче, Князев готовил сюрприз. Потому и замок квартиры он открыл почти беззвучно. Вовнутрь вошел на цыпочках. По коридору двигался тихо, ступал осторожно, заранее зная, какая из половиц может скрипнуть. Едва дыша, заглянул в дальнюю комнату, где горел свет, и откуда доносились звуки, свидетельствовавшие о некоем присутствии…

«Предательство» и «измена» – как известно, понятия одного ряда. По своей подлой сути, они являются практически синонимами. Ведь как одно, так и другое – выражают крайнюю степень попрания верности чему-либо или кому-либо.

«Уж лучше б я сдох в Чечне!..» – именно эта грешная мысль мелькнула в голове Князева, когда заглянув в комнату, он застал врасплох свою супругу в постели с мужчиной. И не просто с мужчиной…. Когда-то Валерка считал его своим другом. Это был тот самый Сашка, неизменно флиртовавший с его Лариской на их семейных вечеринках.

Факт, как говориться: был на лицо.

И, тем не менее, увидев в дверном проёме Князева, Лариска лишь вызывающе усмехнулась. Тогда как Сашка мигом вскочил на пол. Смущённо натягивая на себя штаны – то ли из страха, то ли по совести – он всё пытался и пытался чем-то оправдаться перед нежданным гостем.

– Ты, Валерка, не подумай ничего плохого. Это получилось у нас впервые и чисто случайно. И вообще, мы только целовались. Ну, а о том, чтобы согрешить и вовсе не думали…

Уж лучше б он помалкивал.

Отчаяние, бессилие, некая тоска и внутренняя боль – всё это и многое другое, накопившееся за последнее время, вдруг залпом выплеснулось из Князева наружу.

Бил больно…. Нет, не бил. Скорее, он их молотил. Молотил больно, безжалостно и чрезмерно жестоко, невзирая на хруст костей, на крики и мольбы о пощаде. Словно расправлялся он сейчас вовсе не с теми, кто совсем недавно был ему дорог, а с самыми настоящими чеченскими отморозками, только-только отплясавшими на его кровати свой безумный зикр.

Лариска, Сашка, чеченские боевики – все они нынче были для Князева врагами, без каких-либо отличий и разницы. Потому и не было в нём ни жалости, ни послаблений.

Когда же запал злости иссяк, вернувшийся с войны офицер сгреб свои самые необходимые вещи и покинул: в прямом и переносном смысле, свой разбитый семейный очаг.

Всю свою сознательную жизнь майор был твердо убеждён в том, что поднять руку на женщину – самое последнее для мужика дело. Однако в тот пасмурный осенний вечер, Валерий вдруг понял, что и в этом, казалось бы, непререкаемом правиле, возможны свои исключения. Отчасти, он успокаивал себя ещё и тем обстоятельством, что руку он нынче поднял вовсе не на жену и не на женщину, а на последнюю тварь.

Остаток вечера Князев провел в близлежащей дешёвой забегаловке, заглушая душевную боль изрядным количеством водки. Он коротал время в ожидании наряда милиции. Отчего-то, майор был абсолютно уверен в том, что за нанесение тяжких телесных повреждений, его обязательно «закроют».

«Лариска, баба мстительная. Кто-кто, а она уж точно не упустит шанса со мной поквитаться. Да, и плевать…»

Свою жизнь, майор считал уже конченой. Он не видел в ней никакого смысла.

Быть может, из чисто спортивного интереса он задавался сейчас несколько иным вопросом. «Интересно…. Впрягутся за меня наши?.. Попытаются ли чем-то помочь? Возможно, ребята-сослуживцы ещё подсуетятся… А вот начальство – нет. Эти предпочтут, остаться незапятнанными. Как говорится: вовсе ни «при делах». Они, скорее уволят меня задним числом и сдадут ментам со всеми потрохами. Уж слишком много врагов, я успел нажить за последнее время».

Тем не менее, ни сегодня, ни завтра, ни в последующие дни – майора так и не «забрали». То ли Лариска побоялась «строчить» на него заявление в милицию, то ли Сашка, чувствуя за собой крайнюю степень вины, сумел-таки, отговорил её от этой грязной затеи.

Забегая вперёд следует отметить и то, что чуть позже, на адрес своей войсковой части Князев получил письмо от того самого побитого любовника. Именно этим посланием, майор и ставился в известность о том, что застигнутая на адюльтере парочка, прихватив с собой Валеркиного сына, выехала за пределы Российской Федерации. Квартиру они оставляли майору. Все хлопоты по оформлению развода и иным бракоразводным мелочам, ему предлагалось решить самостоятельно, по его же личному усмотрению.

С тех самых пор, какая-либо связь с «бывшей», у майора окончательно оборвалась. Князев не знал ни города, ни страны, в которой нынче проживал его сын. Тогда как наводить справки, бегать по инстанциям или обращаться к кому-то с личной просьбой – Валерий посчитал ниже своего достоинства.