— С меня хватит, — проговорил он вслух, — пора сматываться отсюда. Немедленно.

Прокатилась новая волна звуков: медленные, нерешительные шаги по скрипящим доскам пола, аккуратное вышагивание босых ног, перемежающееся со скольжением. Тот, чьим шагам сопутствовали эти звуки, очевидно, был обременен вековой усталостью. Не вызывало сомнений, что шагавший находился наверху, — мягкие, глухие шаги мерили потолок. Дом вновь застонал, но сейчас это был экстатический, насыщенный, низкий стон. Брайан приоткрыл дверь спальни и украдкой проскользнул в коридор. Стоны и звук неторопливых шагов слились теперь воедино, превратившись в симфонию ночного кошмара, в двухголосную серенаду ужаса. Затем шум вновь прекратился, и тишина уподобилась фугасному снаряду, готовому разорваться в любой момент. Брайан обнаружил, что, сам того не желая, ждет возобновления стонов и шагов по потолку или чего-нибудь еще более невообразимого.

Он постучал в дверь комнаты Розмари, затем повернул ручку и, держа в высоко поднятой руке свечу, вошел внутрь и позвал девушку:

— Розмари, просыпайся давай, сматываемся отсюда!

Дрожащее пламя свечи проецировало гигантские пляшущие тени на стены и потолок. Ищущий взгляд Брайана обнаружил кровать. Она оказалась пустой. Простыни и одеяла были разметаны и скомканы, подушка валялась на полу.

— Розмари?..

Брайан прошептал ее имя, и дом рассмеялся ему в ответ. Низкий, резкий, булькающий смех заставил его в ужасе выбежать из комнаты, промчаться по длинному коридору, пока он не ввалился в столовую. Оранжевый свет старомодной масляной лампы, стоявшей на столе и едва освещавшей комнату, падал на лицо миссис Браун, восседавшей в кресле и мирно штопавшей носок. Она глянула на внезапно появившегося Брайана и улыбнулась, словно мать ребенку, зачем-то выскочившему из своей уютной постельки морозной зимней ночью.

— Я бы поставила свечу на стол, мой мальчик, — сказала она, — иначе ты заляпаешь воском весь ковер.

— Где Розмари?! — заорал он.

— Нет нужды так кричать. Несмотря на преклонный возраст, я не глухая. — Она перекусила нитку, вывернула носок и с гордостью осмотрела свою работу. — Так много лучше! Карло жестоко обращается со своими носками, — она посмотрела на Брайана с коварной улыбкой, — чего и следовало бы ожидать, конечно. У него такие грубые ноги.

— Где она? — Брайан поставил свечу и придвинулся ближе к миссис Браун, которая уже заканчивала складывать швейные принадлежности в корзину. — Ее нет в комнате, зато там полно следов борьбы. Что вы с ней сделали?

Миссис Браун огорченно покачала головой:

— Вопросы, вопросы… Как охоча до знаний молодость! Ты желаешь знать правду, а скажи я тебе все как есть, ты будешь сильно огорчен. Незнание — благодать, дар богов, так часто ошибочно отвергаемый смертными. Иногда даже мне хотелось бы знать меньше… но… — Ее вздох означал горькое смирение. — Время многое открывает тем, кто живет достаточно долго. Мне надо идти спать, да и молодости нужен отдых.

Брайан подошел еще ближе и заговорил, пытаясь сдерживать эмоции и тщательно выбирать слова:

— Я в последний раз вас спрашиваю, миссис Браун, или как там ваше имя, ЧТО ВЫ СДЕЛАЛИ С РОЗМАРИ?

Она с упреком покачала головой:

— Угрозы? Как глупо! Воробью не следует запугивать орла. Это лишь напрасная трата времени.

Поставив корзинку для шитья на пол, миссис Браун резким, неожиданно твердым голосом позвала:

— Карло!

За спиной Брайана раздалось грозное рычание. Такого рода наводящий страх звук мог быть извергнут либо из пасти какого-нибудь огромного пса, вставшего на защиту своей хозяйки, либо волчицы, спасавшей собственных детенышей.

Но, оглянувшись, Брайан увидел Карло, который стоял в нескольких футах от него. Голова Карло была немного наклонена вбок, и внезапно, обнажив большие желтые клыки, он произвел то самое жуткое рычание. Его поза была нелепой — чуть наклонившись вперед, он будто приготовился к прыжку; пальцы были скрючены так, что вместе с длинными острыми ногтями они были очень похожи на звериные когти; щеки его были втянуты, а волосы на узком черепе откинуты назад, наподобие лоснящейся, черной как смоль гривы.

— Поверь мне, — начала миссис Браун, ее голос зазвучал гораздо мягче и… моложе, — достаточно одного моего слова, и он вцепится тебе в горло.

— Вы ненормальные! — Брайан попятился, преследуемый все ближе подступающим к нему Карло. — Вы оба не в своем уме…

— Ты хочешь сказать, — миссис Браун обошла Брайана и встала рядом с Карло, — что мы ненормальны, по вашим меркам, — в этом я с тобой согласна. Нормальность — это лишь форма безумия, одобренная большинством, но, думаю, пришло время открыть правду, к которой ты так стремился.

— Я хочу всего лишь найти Розмари и убраться отсюда, — сказал Брайан.

— Найти твою маленькую подружку? Возможно. Уйти отсюда? Ах… — Миссис Браун выглядела задумчивой. — Это уже другая проблема. Ладно, идем, тебе еще многое предстоит увидеть. И пожалуйста, без фокусов. Карло начеку. В полнолуние он немного нервный.

Они вышли в холл: миссис Браун впереди, следом Брайан, шествие замыкал хмурый Карло. Справа от лестничного марша находилась маленькая черная дверь. Отперев ее и войдя в комнату, миссис Браун зажгла лампу от свечи Брайана. Свет разгоравшегося фитиля распространился вокруг, освещая дубовые панели на стенах и затянутый паутиной потолок. Комната была пуста, если не считать портрета, висевшего над покрытым слоем грязи мраморным камином. Портрет, подобно действию магнита на булавку, притягивал к себе взгляд молодого человека. На абсолютно черном фоне картины высвечивалось мертвенно-бледное лицо. Огромные темные глаза его светились ненавистью ко всему живому, тонкие губы были плотно сжаты. Портрет был написан настолько живо, что Брайану на миг почудилось, будто эти губы вот-вот разомкнутся.

— Мой последний муж, — сказала миссис Браун, — был любителем крови.

Сказанное не требовало комментариев, и потому Брайан от них воздержался.

— Это было, пожалуй, самое значительное событие за минувшие пятьсот лет, — продолжала миссис Браун. — Я хорошо помню случившееся. Все произошло поздним вечером. Священники, похожие на черных воронов, распевали псалмы. Крестьяне невнятно блеяли и жались друг к другу, словно стадо баранов. Торфяные болота были укрыты пеленой тумана, сгущавшейся над треклятым крестом и тщетно старавшейся защитить нас от исходившей от него угрозы.

Она замолчала, и Брайан вдруг заметил, что теперь миссис Браун выглядит намного моложе. Ее лицо стало более округлым, плечи распрямились.

— Меня не сочли важной персоной, — продолжила миссис Браун, — поэтому просто привязали к дереву и высекли на радость этим скотам в человеческом обличье, для которых не было ничего приятнее, чем глазеть на страдания избиваемой плетью женщины. Но его участь была куда страшнее… Они вырыли яму и, связав его по рукам и ногам, бросили в нее. Затем вбили кол в его сердце. Глупцы.

Миссис Браун смерила слушавшего ее Брайана проницательным взглядом.

— Они сочли его мертвым. Мертвым! Но его мозг продолжал жить. Кровопролитие было символичным. Он сохранил субстанцию, которая являлась и продолжает являться важнейшей из всех, что нам необходимы. В нем осталась сила, которая позволяет душе достигать высот, молот, что способен выковать красоту из самого черного порока.

Она подошла к портрету и руками, ставшими вдруг изящными и утонченными, коснулась бледного, отмеченного печатью зла лица на картине.

— Когда они похоронили его тело, то посадили в землю зерно, из которого вырос этот дом — проекция человека, сохранившая душу.

— Я вам не верю, — тряс головой Брайан, — и ни за что не поверю. Я просто не могу вам верить.

— Нет?! — Она захохотала, а вместе с нею завыл Карло. — Тогда дотронься до стен и почувствуй, какие они теплые и влажные — плоть от его плоти! Флюиды его тела сочатся из их пор, когда он пробуждается. Смотри! — Она указала на огромную двустворчатую дверь в стене. — Посмотри, ведь это рот! Я даю ему через это отверстие пищу — сочную, живую. Всем нам от этого польза. Мне, Карло — потомку здешних обитателей. Иногда я позволяю бедняжке побродить в окрестностях в полнолуние. И, конечно же, Ему — Дому. Ему необходима самая хорошая пища, какую только можно раздобыть. После мяса он засыпает и больше не стонет. Мне не нравится, когда он страдает.