Хейлинг был холостяком и жил с племянницей и экономкой. В быту он был человеком приятным, и с ним можно было прекрасно ужиться — если ничего не знать об антропологии, тотемах и тому подобном. Мэри Хейлинг отвечала этому требованию. Она, как полагалось, говорила «Да, дорогой дядюшка» и «Нет, дорогой дядюшка», а когда он начинал поносить Симкокса Смита, Робинса-Гюнтера или Уильямса, всегда становилась на сторону Хейлинга и произносила: «Какой позор!»

— Что за позор? — спрашивал Хейлинг.

— Не знаю, дорогой дядюшка, — отвечала Мэри.

И Хейлинг смеялся.

Экономка была красивой, дородной и румяной, с очень веселым нравом, хоть и поеживалась при виде черепов, костей и образцов в банках. Она ничего не знала о них и удивлялась тому, что хозяину эти вещи казались ценными. Она также не понимала, почему мистер Хейлинг впадал в ярость и ругался по поводу мнений других об этих жутких предметах. Однако она не принимала домашние порядки близко к сердцу и ворчала только тогда, когда шкафы с коллекциями переполнялись и очередные черепа по необходимости требовалось выставить на всеобщее обозрение. Некоторые даже заняли полки в коридоре и горничные не желали вытирать с них пыль, что было только естественно. Хейлинг на это сказал, что пыль с черепов вытирать не к чему — но могла ли добропорядочная экономка позволить себе нечто подобное? Поэтому она заставляла девушек протирать черепа и даже стеклянные банки с ужасными предметами внутри.

Убирая кабинет мистера Хейлинга, экономка и горничная открыли шкаф и наткнулись на руку. Девушка издала жуткий вопль. Экономка с опаской ощупала руку.

— Господи, мэм, что это? — спросил Кейт.

— Не будь дурой, девочка, — с дрожью в голосе сказала миссис Харвелл. — Это всего лишь рука.

— Всего лишь… О Боже! Я к ней не прикоснусь, — заявила девушка. — А рядом с ней дохлая мышь.

— Тогда убери мышь, — распорядилась экономка. Девушка так и сделала, захлопнула дверцу шкафа и заперла ее. Мышь была маленькой, несчастной и иссохшей, и ни Кейт, ни экономка и понятия не имели, какой интересной она показалась бы покойному Симкоксу Смиту. Мышь отправилась в помойное ведро, точно никогда и не была свидетельством ужаса.

В тот же день миссис Фарвелл поговорила с Хейлингом.

— Видите ли, сэр, в шкафу лежит рука, и я не смогла заставить Кейт вытереть с нее пыль.

— Рука? Ах да, припоминаю, — сказал Хейлинг. — Эта девушка глупа. Неужели она думает, что рука причинит ей какой-то вред? И откуда ей известно, что там лежит рука? Она была завернута. Кто-то совал нос, куда не следует.

— Я так не думаю, сэр, — с достоинством сказала миссис Фарвелл. — Девушка слишком напугана и не стала бы копаться в шкафу, как и я.

— Вы глупы, миссис Фарвелл, — сказал Хейлинг.

— Благодарю вас, сэр, — сказала миссис Фарвелл и выплыла из комнаты.

Хейлинг открыла шкаф и увидел руку из африканской посылки.

— Кто-то явно здесь копался, — прорычал он. — Делают вид, что страшно боятся, а сами рыскают, надеясь отыскать что-то сенсационное. Знаю я их. Дикари, как и все мы. Цивилизация!

Он фыркнул при мысли о цивилизации. О ее антропологических, а не теологических аспектах.

Хейлинг вновь осмотрел руку и заметил кое-что любопытное.

— На вид она стала немного меньше, — заметил он. — Кажется, пальцы чуть сжались. Неравномерное высыхание. Да, любопытно. Покажу-ка я ее Саккони.

Он завернул руку в рогожу и листья и в тот же день повез ее к Саккони.

Хейлинг верил в хиромантию. Как я уже говорил, это была его единственная слабость. Во всяком случае, так мне казалось, когда мы с ним спорили, но сейчас я начинаю сомневаться. Саккони взял высохшую кисть в свои красивые белые руки, повернул ее ладонью вверх и странно, непривычно вздернул брови. Хейлинг спросил, в чем дело.

— Это… ах… ох, — сказал Саккони. Его настоящее имя было Флинн. Он приехал в Лондон из Лимерика. — Это до крайности странно… очень странно… очень…

— Очень — что? — спросила Хейлинг.

— Ужасно. Все это очень ужасно, — сказал Саккони.

— Но вы можете прочитать линии ладони?

Саккони крякнул.

— Могу ли я прочитать «Таймс»? Могу, но не читаю. Я не склонен читать по этой руке. Она слишком ужасна, Хейлинг.

— Черт возьми, — сказал Хейлинг. — Что вы имеете в виду?

— Это рука негра.

— Любой дурак это видит, — грубо заметил Хейлинг.

— Рука убийцы.

— Весьма вероятно, — сказал Хейлинг.

— Рука каннибала.

— Да что вы говорите! — сказал Хейлинг.

— И еще хуже.

— Что может быть хуже?

Саккони рассказал ему многое. Хейлинг счел его слова выдумкой. Наверное, так оно и было. И однако…

— Я бы это сжег, — сказал Саккони, с дрожью возвращая Хейлингу отрезанную кисть, и поспешно вымыл руки. — Да, сжег.

— В вас есть чертова слабина, Саккони, — сказал антрополог.

— Может быть, — ответил Саккони, — но я бы ее сжег.

— Чушь собачья, — сказал Хейлинг. — Зачем мне ее сжигать?

— Я верю во многие вещи, в которые вы не верите, — сказал Саккони.

— А я, в отличие от вас, не верю в кучу вещей, — возразил Хейлинг.

— Понимаете, я немного ясновидящий, — сказал Саккони.

— Я уже это слышал, — сказал Хейлинг и распрощался.

Вернувшись домой, он положил руку в шкаф, но забыл запереть дверцу. Ложась спать, он случайно запер в кабинете кошку.

Посреди ночи раздались ужасные кошачьи вопли — но в такое время года это было делом обычным.

Утром, открыв дверь кабинета Хейлинга, Кейт увидела руку на каминном коврике и испустила жуткий крик. Миссис Фарвелл прибежала из гостиной, а Хейлинг выскочил из ванной, завернутый в купальное полотенце.

— Что за черт… — сказал Хейлинг.

— Что случилось, Кейт? — воскликнула миссис Харвелл.

— Рука! рука! — кричала Кейт. — Там, на полу!

Миссис Фарвелл приблизилась и увидела руку. Хейлинг надел халат, спустился вниз и тоже увидел.

— Рассчитайте эту дуру в конце месяца, — сказал Хейлинг. — Она снова рылась в шкафу.

— Нет, — всхлипывала Кейт. — Я к шкафу даже не подходила!

И тогда миссис Фарвелл заметила кошку, растянувшуюся под столом Хейлинга.

— Руку стащила кошка. Вон она, — сказала миссис Фарвелл.

— Черт бы побрал эту кошку, — сказал Хейлинг. Он взял щетку Кейт и подтолкнул кошку.

Кошка была мертва.

— Я не буду ждать до конца месяца, — вся дрожа, сказала Кейт. — Я ухожу.

— Выпроводите дуру, — сердито сказал Хейлинг. Он поднял кошку, которую очень любил, вынес ее за порог и захлопнул дверь кабинета перед носом плачущей девушки и миссис Фарвелл. Затем поднял с пола и осмотрел руку.

— Весьма странно, — сказал Хейлинг.

Он снова осмотрел руку.

— Весьма мерзко, — сказал Хейлинг. — Предположим, виновато мое воображение.

Он еще раз осмотрел руку.

— Выглядит свежее, — сказал Хейлинг. — Я заразился от этих женщин глупыми суевериями.

Он положил руку на стол рядом с очень любопытным черепом маори и поднялся наверх, чтобы завершить утренний туалет.

В то утро доставили последние выпуски научных журналов, и Хейлинг, с головой уйдя в чтение, совершенно забыл о руке. В одном из журналов была опубликована его статья с нападками на Робинса-Гюнтера, чьи взгляды на антропологию были окрашены религиозным фанатизмом. «Можно ли представить, что подобный человек считает себя научным авторитетом?» — задавался вопросом Хейлинг. Было приятно зарезать Робинса-Гюнтера на алтаре науки, и Хейлинг чувствовал, что принес оппонента в жертву возмущенному божеству Истины.

— Это резня, — сказал Хейлинг, — это не критика, а натуральная резня.

Он сказал: «Ха-ха!» и поехал в город послушать, что скажут другие. У них было много что сказать, и Хейлинг пробыл в клубе допоздна, выпив при этом, пожалуй, многовато вина. А может, виски с содовой. Дверь кабинета он оставил открытой и незапертой.

Кейт ушла, пожертвовав двухнедельной зарплатой. Миссис Харвелл заметила, что та поступает глупо. Кейт ответила, что предпочитает вести себя глупо подальше от этого дома. Она также сказала много глупых вещей о руке. Как еще она могла объяснить произошедшее ночью? Кейт заявила, что дьявольская рука — живая и что это рука убила кошку. Необразованные и суеверные деревенские девушки часто несут разные глупости. Но глупости Кейт оказали на миссис Фарвелл поистине дурацкое влияние. Она была женщиной нервной и уснула только после возвращения хозяина.