Вечер был прекрасным, и ничто не предвещало беды, вдруг в дверь кто-то постучал. Папа был со мной в комнате, а мама готовила ужин. «Я открою!» – крикнула она и, сполоснув под краном руки, вытерла их о полотенце. На пороге стояла она – такая же холодная, строгая, худая и высокая, с черными волосами, туго завязанными в хвост, в черном кашемировом пальто. Мама говорила, что когда увидела ее, то сразу поняла, что все будет кончено в этот момент. Надя прошла в комнату и молча осмотрелась.

– Может, чаю? – проговорила мать сухим, сдавленным голосом.

– Собирайся, – ответила Надя уверенно.

Отец молча смотрел исподлобья, застыв в ожидании дальнейших действий мамы.

– Собирайся! – повторила мегера.

Мама покорно опустила голову и взяла меня на руки, чтобы начать одевать.

– Ты поедешь одна, – тут же возразила она.

– Я не оставлю сына, он поедет со мной.

– Оставишь, – повторила она твердым голосом.

Что заставляло мать подчиняться, не было известно даже ей самой, может, это свойство ее характера, и именно за это она была так востребована коварной женщиной.

Дальше вступился отец – он метнулся на кухню и схватил со стола нож.

– Уходи! – кричал он. – А не то я сейчас…

Все произошло в одну секунду: Надя попыталась увернуться от острия ножа, в то время как в ее руке было орудие защиты – баллончик с кислотой, она направила его прямо в лицо отцу, но в этот момент мама схватила ее руку и отвела в сторону. Кислота выплеснулась и попала на стену, маме на ногу и мне на лицо, а острие ножа вошло прямо в живот этой женщины, чуть ниже грудной клетки, искусно и аккуратно распоров сначала одежду, затем кожу, а после все ее внутренние органы.

Следующие полгода мы провели в больнице, а отец – в тюрьме. Хоть это и была самозащита, судья все же дала ему год строгого режима.

После тюрьмы отец долго не мог найти себе пристанища, скитался по городам, искал работу, но оставался незамеченным и невостребованным, до тех пор, пока не обзавелся новыми друзьями, которые и научили его жить – то есть воровать. Он погряз в этом мире с головой, оправдывая себя тем, что более ему ничего не светит. Мама осталась такой же – мягкой и бесхребетной, она принимала его из тюрьмы и вновь провожала обратно, до тех пор, пока он не умер. Но и с его смертью ничего сильно не поменялось – у нас поселился ее любовник, который через некоторое время угодил за решетку по обвинению в грабеже и мошенничестве.

Витя замолчал, его рассказ прервал женский голос за стеной. О чем шла речь, Таня не расслышала из-за глухих стен, но оно ей было и не нужно вовсе, она думала о чае с ромашкой и мятой, который уже заварился к этому времени у нее на кухне.

– Я пью чай, – сказала она, войдя в комнату через некоторое время, медленно и аккуратно переступая, чтобы полная до краев чашка не расплескалась.

– С мятой, – одобрил Витя, – я тоже люблю чай с мятой.

Таня поставила чашку и развела руками.

– Я с радостью угощу тебя, как только ты захочешь этого, – она ни секунды не сомневалась, что он откажется. – Знаешь, я много занимаюсь, – похвасталась она, – думаю, что к началу сезона я буду в полном порядке и всех удивлю своей подготовкой. На растяжку у меня уходит по 4–5 часов в день. Хорошо, что я здесь, – дома я бы нашла кучу причин для того, чтобы отложить тренировку, а тут, у сестры, царит победа над ленью.

Таня устроилась на полу и хлебнула чай.

– Я рад за тебя, буду следить за твоими успехами, – очень искренне порадовался собеседник.

«…Наступил долгожданный день моего визита в больницу, приготовления к которому заняли немало времени. Волосы у меня отросли за это время чуть ниже плеч и завились на концах. Мне хотелось коротко постричься, но все отговаривали, убеждая меня в том, что такая прическа очень подходит к моему типу лица. Когда мы приехали в больницу, в холле меня уже встречала медсестра с коляской, чтобы отвезти на рентген, – меня загрузили на ледяной железный стол и сделали несколько снимков, а после врачи в белых халатах и шапочках долго что-то обсуждали за стеклом, разглядывая полученные фотографии. После серии осмотров, со всеми заключительными результатами, мы подъехали к процедурному кабинету, где мне предстояло встретиться с Андреем Сергеевичем.

Дверь распахнулась, и меня встретила его широкая белозубая улыбка.

– Добрый день, прекрасная леди! – сказал он.

– Здравствуйте, – ответила я и сразу почувствовала стук своего сердца, будто бы оно забилось именно сейчас, а прежде – затаившись – молчало и не подавало никаких признаков жизни.

– Как ваша нога? – спросил он.

Я протянула снимки в тот момент, когда медсестра подвезла меня к его столу и быстро удалилась, закрыв за собой дверь.

В голове прокрутились разные варианты ответа, но озвучила я совсем не то, что спланировала.

– Моя нога хорошо, просто прекрасно. А ваша? – тут же продолжила я.

Андрей Сергеевич засмеялся и одобрительно кивнул, показав тем самым, что оценил мое чувство юмора, хотя шутить я вовсе не собиралась и сама не ожидала от себя такого ответа.

– Обе мои ноги прекрасно бегают, – ответил он, – и твои, судя по снимку, тоже выйдут из моего кабинета сами.

Я удивленно посмотрела на него:

– Сами? Но я практически ничего не чувствую.

– Это не страшно! – Андрей Сергеевич встал, обошел свой стол и протянул мне руку: – Вставай!

– Нееет! – тут же возразила я и вцепилась в кресло.(Я труп, я не могу ходить и тем более протягивать при этом руку мужчине, при виде которого мое сердце начинает биться быстрее.)

– Нет, нет! – еще раз с уверенностью повторила я.

Тогда доктор подошел еще ближе и поднял меня за талию, попытавшись поставить на ноги. Я встала на здоровую ногу, а больную продолжала поджимать, словно цапля, но с глазами испуганного лемура. Впервые я увидела его лицо так близко, что мне показалось, будто мое отражение появилось в его зеленых, как изумруд, глазах, тело стало невесомым, и я коснулась пола обеими ногами.

– Не страшно? – спросил он, отпуская меня.

– Страшно! – уверенно ответила я, желая остаться в его объятиях как можно дольше, он отдалился на расстояние, позволительное для доктора и пациента, но продолжал поддерживать меня.

Вместе мы сделали несколько шагов вперед – сначала он, а я за ним, вцепившись в его горячие руки. Если бы в этот момент заиграла музыка, то наши па напомнили бы танец. Я уверенно встала на обе ноги и ослабила руки, боль, словно электрический ток, ударила в поясницу и, отскочив от позвоночника, понеслась в ногу.

– Будет больно! – с сожалением констатировал Андрей Сергеевич и заставил меня сделать несколько шагов самостоятельно.

Я старалась шагать, несмотря на нестерпимую боль. С уверенностью заявляю, что никогда я не сделала бы это ради себя, скорее бы я сидела в каталке, упорно продолжая изображать труп. Все мои усилия были только ради него – ради его триумфа в битве с моим недугом, но ему это было неведомо.

– Вы замечательный доктор! – сказала я и обернулась, услышав стук в дверь.

Медсестра вошла с костылями в руке и стала примерять их под мой рост, так обыденно и не эмоционально, что мне стало жалко себя. Это был следующий этап, с которым пришлось смириться.

Я не сдержалась и заплакала в голос:

– Нет, пусть лучше я буду трупом, буду тихо лежать в своем склепе вечно, не подавая признаков жизни! Я буду висеть на Мишиной спине, я лучше умру вовсе!

Этими словами я глушила воспоминания о прошлой жизни – душила, топила, гнала. Так громко и прилюдно выдавать себя я позволила себе впервые.

– Это временно! – повторял Андрей Сергеевич, пытаясь прорваться через мой грозовой фронт, но мне нужно было время – просто время, латающее дыры в моей душе, памяти и ноге.