6-го августа. Я долго ждал, ждал целых три недели, возможности передать в дневнике свои последние впечатления. Теперь возможность эта есть, но зато нет ни сил, ни умения выразить словом пережитые ощущения. Одно только могу сказать: я живу в совершенно ином мире, мире настолько фантастическом, настолько странном, что создать его не может даже самое смелое воображение. Но на самом деле все окружающее меня далеко не фантазия, а самая настоящая, живая, реальная действительность. И сам я не грежу, а живу, мыслю и чувствую; я сам несомненный обитатель нового странного мира; короче говоря, я живу на Северном полюсе, среди странных, населяющих его существ.

Что такое полюс?.. Для всякого мало-мальски образованного человека, вопрос этот совершенно пустой, хотя вполне точно и неразрешимый. Прежде всего полюс, конечно, известная математическая точка, частица земли, вращающаяся вокруг самой себя, такое место, где солнце не заходит летом и не показывается зимой ровно по шести месяцев. С физической точки зрения, полюс одно из двух: или море, или суша… Так скажет всякий, так думал и я до тех пор, пока сам не очутился на полюсе.

Как это ни странно, но определения поэтов гораздо точнее и ближе к действительности, — полюс на самом деле есть таинственный фантастический мир, совершенно особый и не похожий ни на что земное…

На другой день после шторма погода была теплая и ясная. Изменявшийся накануне ветер принял снова прежнее северное направление и дул настолько сильно, что, по моим расчетам, мы пролетали в час около сорока итальянских миль. При такой скорости мы ожидали достигнуть полюса в этот же день, и расчеты наши были близки к осуществлению, так как секстан показал нам в полдень, что мы находимся приблизительно на 85°55′ северной широты.

Сначала, с утра, аэростат наш держался на высоте 400–500 футов, но потом, сильно разогретый солнечными лучами, он поднялся на высоту 1.000 футов с лишком. Термометр (Цельсий), показывал в тени +12 и на солнце +20,5.

Вообще, условия полета были самые благоприятные. Конечно, за последнее время мы достаточно уже разуверились в легкости достижения цели, но, тем не менее, надежда не покидала нас, и самочувствие наше значительно улучшилось. После обеда радостное настроение дошло до того, что Френкель стал даже петь.

Голос у него прекрасный, хотя и малообработанный. Мы с истинным удовольствием прослушали несколько номеров соло; затем присоединился Стриндберг и безбрежная равнина океана огласилась впервые, как мы думали, от сотворения мира очень стройным и звучным дуэтом.

Странное впечатление производил этот импровизированный концерт. Внизу — пустынное море, сверху — бледно-синее полярное небо. Нигде ни единого живого существа. И только три человека, находясь в полной зависимости от произвола капризных стихий, дерзко нарушают тысячелетнее спокойствие пустыни своим легкомысленным, почти неуместным весельем. Мне даже грустно стало. Но товарищи мои не унывали и даже предлагали мне спеть вместе с ними трио из «Пророка». Я отказался.

Вскоре за тем мы были обрадованы новым, довольно знаменательным событием. Около трех часов пополудни с аэростатом встретилась небольшая, неизвестного мне вида морская чайка. Птичка направлялась на юг и, вопреки ожиданию, не только не испугалась нас, но совершенно спокойно уселась на край корзины и безбоязненно отдалась нам в руки. Сначала мы думали, что она сильно утомлена противным ветром, но оказалось, что причина ее смелости зависит от другой причины. Выскользнув из рук Френкеля, чайка несколько миль летела вместе с нами к северу, потом описала вокруг аэростата два больших круга и снова уселась на борт. Френкель вздумал ее накормить. К великому удовольствию всей экспедиции, доверчивая птичка совершенно безбоязненно позволяла гладить себя, ела из рук рыбные консервы, размоченные в кофе сухари и даже проглотила предложенный ей Френкелем кусочек сахара.

Вообще птичка эта казалась нам радостным вестником земли, и притом земли не бесплодной, но несомненно заселенной живыми существами.

С другой стороны, можно было наверное сказать, что полярный материк необитаем людьми, иначе милая птичка не проявила бы к нам такого поистине трогательного доверия.

Будущее рисовалось нам в самом радужном свете.

— Если на полярном материке существует жизнь, то, очевидно, физические и климатические условия этому благоприятствуют, — резонировал степенный Стриндберг, — а, следовательно, весьма вероятно, что мы открываем новую арену жизни для переполняющего землю человечества.

Весельчак Френкель, бывший в это время на вахте, по обыкновению подшучивал над мечтаниями Стриндберга, острил и смеялся.

— А что, господа, не основать ли нам на полярном материке совершенно независимую колонию? — предлагал он. — Право, идея недурная… Новое государство, на новых условиях жизни. Как ты думаешь, Стриндберг?

Я невольно взглянул к таинственному неизвестному северу и… чуть не уронил подзорной трубы в море, — под ветром, милях в двадцати перед нами, совершенно явственно обрисовался низкий темный берег.

— Земля!!.. — крикнул я, вне себя от охватившего меня волнения.

— Земля!.. — повторили, как эхо, мои товарищи, хватаясь за бинокли.

Мне кажется, что ни Христофор Колумб, ни другие жаждавшие открытий мореплаватели никогда еще не встречали желанную землю с таким восторгом, с каким встретили ее мы.

В первые минуты после радостного открытия мы почти обезумели. Состояние нашего духа в то время можно сравнить только с ощущением преступника, приговоренного к смертной казни и неожиданно получившего полное помилование.

Между тем, расстояние от нас до земли с каждым мгновением все уменьшалось и уменьшалось. В половине четвертого берег отстоял от нас уже не более чем на пять миль. Принимая во внимание сделанное в полдень наблюдение, скорость и время движения аэростата, можно было с большой вероятностью заключить, что встреченная нами земля (на 20°24′ восточной долготы) начинается с 88 северной параллели, т. е. всего в двух градусах от полюса.

Каждому понятно, с каким интересом рассматривали мы приближающийся берег. Наша лучшая подзорная труба ежеминутно переходила из рук в руки. Всякому хотелось хотя взором проникнуть прежде других в неведомую, вновь открытую страну; всякий чего-то ждал, что-то предвидел и предчувствовал…

Да, мне кажется, что ничем иным нельзя объяснить нашего непостижимого, с каждым мгновением увеличивавшегося волнения, как только инстинктивным предчувствием. Но пока довольно.

7-го августа. В самом деле, чрезмерное волнение наше можно было объяснить только предчувствием.

Берег, как я уже заметил, был низкий и темный. Такой колорит его, оказалось, зависел от массы густой, приземистой полярной растительности. Впрочем, кроме осок, мхов и низкой северной березы, мы, к великому своему изумлению, заметили еще и какие-то, очевидно, культурные растения. Я говорю «очевидно» потому, что растения эти волновались подобно наших колосовым хлебам и, кроме того, росли на правильных, строго геометрической формы участках.

Аэростат перелетел береговую линию в 3 часа 46 минут и 34 секунды пополудни. Среди нашей экспедиции царило самое глубокое молчание. Чувства наши были так потрясены неожиданным открытием, что никто из нас не мог произнести ни одного слова. Да, впрочем, разговоры были совершенно излишни.

— Но где же, однако, хозяева этих полей? — заговорил наконец более других сохранивший присутствие духа Стриндберг.

Френкель, не говоря ни слова, взял его за руку и сделал жест по направлению к северо-востоку.

Там, на небольшом, поросшем низкими деревьями плато, возвышались какие-то удивительные, чрезвычайно странного вида постройки. В общем они напоминали отдельную усадьбу; только предназначенные для хозяйственных целей строения были непомерно велики, а жилой центральный дом чересчур высок и почему-то с башней, видом своим напоминающей вышку метеорологической обсерватории. Башня оканчивалась шпицами, флюгерами и целой массой каких-то неведомых физических приборов. В стороне, на отдельной колонне, помещалось нечто вроде гигантского конденсатора. Все постройки были сооружены из однообразной желтовато-белой массы; только приборы и шпицы, очевидно, были сделаны из металла и ярко горели на солнце, как настоящее, хорошо полированное серебро.