Седые профессора мечтали иногда, как самые зеленые юноши. Они строили воздушные замки и в грезах полновластно уже царили в них. В этих случаях они испытывали неземное счастье. Лишенные домашнего очага, они вели жизнь аскетов. Ничего не добиваясь лично для себя, они неустанно трудились для пользы и счастья человечества. Оба товарища были редкие идеалисты в век торжества грубого материализма.

В этот раз ученые так увлеклись опытом, что совершенно забыли о времени, пище и отдыхе. Время летело для них, как на крыльях. Только по окутавшей их темноте они догадались о наступлении вечера. Отвернув электричество, они снова забыли о времени. Когда вставшее солнце начало мешать электрическому свету, они поняли, что наступил другой день. Несмотря на усиленную и лихорадочную деятельность, профессора не чувствовали усталости. Только лица их сделались мертвенно-бледны да на лбу проступил пот от сильного напряжения. Зато выражение их не поддавалось описанию: от высокого внутреннего подъема они расцвели какой-то особенной духовной красотой, причем глаза горели чисто юношеским огнем.

Надежда, столько раз мерцавшая им лишь болотным огнем, вдруг посулила им действительный успех.

— Открывает глаза! — захлебывающимся шепотом сообщил лысый ученый товарищу.

Тот бросил реторту с какой-то смесью и подбежал взглянуть на труп. Вдруг заглушенный крик вырвался из его груди:

— Вздохнул!.. Вздохнул!..

Удалившийся было другой ученый в один прыжок очутился снова возле стола.

Слегка поднявшаяся рука мертвеца пошевелила металлический покров. Сердца профессоров усиленно забились в груди. Старики предупредительно сняли сетку и поставили ее к стене. Когда они вернулись к столу, то лежавший уже шевелил ногами, словно бы они у него затекли.

Светлая и могущественная радость поднялась со дна души ученых и разлилась по всему их существу… Еще бы: ведь это оживал не вчерашний мертвец, а в мертвую форму воплощались их собственные мысли, мечты и желания, владевшие ими много лет. Над осуществлением их проведено столько бессонных ночей, потрачено невероятное количество жизненной энергии!.. Вернее — отдана вся жизнь… И вот это новое существо, призываемое к жизни — награда им за все!.. В одну минуту забыты все жертвы и жизнь показалась ученым восхитительной поэмой, полной глубокого смысла!.. Ключ к мировой тайне найден… Открыт философский камень, над которым тщетно бились алхимики!.. С этой минуты наука по произволу будет распоряжаться жизнью!.. И это их первое дитя сердца, рожденное ими в долголетних муках страдания, они — отцы его!

А новое существо, которому ученые еще не придумали имя, взмахнуло руками. Обступив стол, согнув слегка колени, профессора сложили руки как бы в молитвенном экстазе и впились жадными взорами в лицо «возрождавшейся материи».. Они видели и не верили еще своим глазам.

Вдруг из горла Нового Человека вырвался какой-то неопределенный и резкий звук… Существо разом поднялось и село на своем ложе. Потягиваясь, оно принялось страшно зевать.

Сон сбылся наяву! Воплотилась самая смелая мечта дерзкого ума… Отныне человек будет не только царем на земле, но и неограниченным владыкой жизни!

Профессора не могли вместить в себе охватившего их безумного восторга и вдруг запрыгали на месте, словно дети, испуская дикие крики радости. Затем они бросились в объятия друг другу, проливая слезы от счастья.

На минуту оба как бы лишились рассудка.

Новый же Человек не обращал на них ни малейшего внимания.

Перестав зевать, оживший вдруг весь съежился и, задрожав от холода, обхватил себя руками.

Когда профессора пришли наконец в себя и поняли, что существо озябло, они принялись спешно одевать его. Существо не выказывало сопротивления. Очевидно, ему было приятно согреться в суконном костюме, приготовленном для него заранее. И лишь когда профессора несколько неумело застегивали ему подтяжки, то Новый Человек, сделав гримасу, издал неопределенный звук недовольства.

— Мы вас не будем беспокоить долго, — ласково сказал лысый ученый, суетясь возле своего детища и натягивая на него теплый пиджак.

Предупредительность профессоров была так велика, что они не забыли даже положить в карман пиджака чистый носовой платок.

Профессора снарядили ожившего как куклу и не могли налюбоваться на него, до того он казался им милым и симпатичным. Они с восторгом заключили бы его в свои объятия, сгорая жаждой расцеловать его, но боялись потревожить, не зная, как это отзовется на нем, и восхищение только лилось из их глаз, которые сияли у обоих друзей, как звезды.

— Садитесь, пожалуйста! — необыкновенно любезно предложили они Новому Человеку.

Но он стоял, как истукан, с неподвижно устремленным перед собой, как бы ничего не видящим взором, и не слышал или не понимал речей своих отцов.

От прежней интеллигентности в его лице не осталось и следа. Физиономия его сделалась глупой и неприятной. Бесконечно милой она могла казаться только влюбленному взору товарищей-профессоров.

Странное дело: Новый Человек имел весь облик красавца-художника, умершего накануне. И в то же время все лицо его изменилось до полной неузнаваемости. Из него совершенно исчезли выражения мысли, одухотворенности, тонкой нежности и изящества. Их сменили тупость, как бы сомнамбулический автоматизм и животная грубость в выдавшейся вперед нижней челюсти.

— Должно быть — он глух, — тихо заметил седой.

— Или не понимает еще человеческой речи, как существо первобытное, — извиняющим тоном отозвался добряк лысый. — Как это поучительно видеть пред собой первобытного человека!.. Но он будет быстро прогрессировать в современных условиях!

Существо начало разевать рот, показывая, что у него там все пересохло.

— Он хочет пить! — догадался лысый и поспешил налить стакан воды.

Новый Человек выпил ее залпом.

Седой подвинул ему кресло, слегка толкнув им ожившего. Колени последнего подогнулись и он непроизвольно упал на сиденье.

Немного погодя существо страшно зачавкало челюстями.

Ученые всполошились.

— Он хочет есть! Как мы не догадались!

— Я побегу распорядиться! — крикнул на ходу лысый, исчезая за дверью.

Через несколько минут он уже вернулся со сторожем, который нес прибор и судок с кушаньем.

Все это было тотчас же размещено на небольшом столе, придвинутом к Новому Человеку.

Пристально приглядевшись к последнему, сторож произнес:

— Оживел-таки!.. вишь, какой стал!

Сторож покачал головой с видом соболезнования.

Профессора не стали посвящать его в свою тайну и отпустили его.

Вкусный пар пищи раздражил обоняние Нового Человека, который накинулся на нее, как голодный зверь. Он низко склонился над тарелкой и схватил котлету прямо зубами, по-собачьи, лишь придерживая ее руками.

Седой хотел обратить его внимание на вилку и нож, но тот зарычал на него, словно боясь, чтобы у него не отняли пищу. Затем он вылакал из тарелки суп и руками же стал набивать рот пшенной кашей. Он весь вымазался едой, имея самый отвратительный вид.

При всей своей благосклонности, профессора брезгливо отстранились от него.

— Он жрет, — сделал седой лаконическое определение.

— Да, ест как животное, — согласился с ним коллега.

Покончив с кушаньями, Новый Человек принялся отдельно за черный и белый хлеб, который он засовывал в рот огромными кусками и ел давясь, отчего на глазах даже проступили слезы.

Пищи было принесено в изобилии; ее могло хватить на пятерых, но Новый Человек поглотил ее всю один. Уничтожив все, он громко икнул и тогда откинулся на спинку кресла. Желудок его заметно оттопырился, а дыхание стеснилось в груди. Он принялся зевать во весь рот.

— Ах, как мы оплошали, — воскликнул лысый ученый, — не поставили здесь кровати!

Но Новый Человек уже сполз с кресла и растянулся навзничь на полу.

Профессора поспешили отодвинуть от него стол с посудой и кресло, чтобы спящий не ушибся.