– Надо было Рамштайн ставить, – заметила Катюша.

– Кать, может, все-таки проедем? – я попытался усадить ее на место, потому что мне после ее поцелуев еще надо было как-то машину вести.

– Перебьется. Подождет еще пять минут.

Она зарылась теплыми ладошками мне под рубашку, и мне даже любопытно стало, что она собирается за эти пять минут сделать. Но теперь непреклонным был я:

– Все! Сядь на свое место. Далеко сядь, – на радость стоящего позади я таки проехал вперед на те самые два метра.

– Зануда ты, Никитин… – фыркнула Катя, собирая заколкой ворох медно—золотых волос. – А этому… я сейчас устрою! Сейчас достану свое следовательское удостоверение – спорим, что сразу заткнется?

– Ага, только помаду сначала поправь, следователь, – усмехнулся я.

– Ты тоже! – огрызнулась Катюша и бросила в меня влажную салфетку из своей косметички. – Кстати, а куда ты меня везешь?

– К себе. А ты имеешь что-то против?

– Да нет, но мне нужно сегодня встретиться со следователем по делу Аленкова…

– С Зайцевым? Так он по понедельникам только с двух часов принимает. У нас уйма времени.

Катя слегка нахмурилась и насторожилась, словно стирание помады было очень интеллектуальным занятием:

– А откуда это ты так хорошо знаешь его график? Ты что разговаривал с ним? – в голосе ее был неподдельный ужас.

– Катюш, конечно разговаривал. Ты же сама хотела, чтобы я разузнал, какие слухи ходят об этом деле.

– Так слухи, а не информация из первых уст!.. Так, и в качестве кого ты с ним общался? Леша, только не говори, что ты защищаешь интересы Аленкова.

Ненавижу, когда она задает провокационные вопросы… Я действительно был адвокатом Аленкова, но, когда подписывал договор, представить себе не мог, что мне придется соперничать с Катькой.

А ей словесного подтверждения от меня и не требовалось – она уже все поняла:

– Леш, ты хоть понимаешь, что ты сделал? Я же рассказала тебе практически все, что мы в Старогорске нарыли по этому делу, а теперь ты собираешься эту же информацию пустить против меня?! Ты вообще в курсе, что это тайна следствия, что за ее распространение тебя могут засудить!

– Ерунда, кто меня засудит? Я не подписывал никаких бумаг о неразглашении… – машинально ответил я и тут же об этом пожалел.

Катя дернула ручку дверцы, чтобы выскочить из машины, благо мы опять стояли, но я успел нажать блокиратор:

– Кать, не валяй дурака! Я взялся его защищать только потому, что Аленков действительно невиновен! Да ты сама будешь его допрашивать и поймешь, что к твоей краже он никакого отношения не имеет!

– У меня есть свидетельница, которую Аленков соблазнил, и с ее помощью получил доступ к квартире Фарафоновых. Выпусти меня из машины. Я не хочу, чтобы нас видели вместе – я вообще не имею права с тобой разговаривать в нерабочее время.

Ну что я мог на это ответить? Катя вышла из автомобиля, огляделась и бодро зашагала вдоль дороги. Самое досадное, что я опять не знал, когда увижу ее: может быть еще через полгода, а может, она позвонит мне к вечеру и извиняющимся голосом скажет, что вспылила – я не могу предугадать ее действий. Странно, что даже в этой ситуации у меня и мысли не мелькнуло отказаться от защиты Аленкова.

***

Не успел я выбраться из пробки, как на сотовый мне позвонили – отобразился номер следователя Зайцева. Он почти торжественно объявил мне, что в двенадцать часов дня начнется допрос моего подзащитного Аленкова по делу о причастности его к квартирной краже в Старогорске. Я мысленно поаплодировал Катерине – чтобы уговорить Зайцева начать рабочий день на два часа раньше, определенно нужны способности.

Допросный кабинет Крестов, наглухо запертый снаружи, казалось, был изолирован от всего мира. В отдалении лязгали решетки, трещали с потолка лампы дневного света, но в кабинете все равно царил тоскливый полумрак. Катя сидела вполоборота ко мне, закинув ногу на ногу, и покачивала носком туфельки. Она, хмурясь, листала протоколы предыдущих допросов и делала вид, что в упор не замечает моих взглядов. Между нами сидел не менее хмурый Зайцев, сосредоточенно глядел в компьютер—наладонник и, несмотря на вырывающиеся оттуда веселенькие электронные мелодии, занимался, конечно, важным делом.

Аленков держался сегодня намного лучше, по крайней мере, безысходности в его взгляде не было – только ленивая усталость, с которой он отвечал на вопросы Катерины. Занервничал он лишь раз, когда Катя упомянула, что она "по другому делу". О чем конкретно Катя собиралась говорить с Аленковым, я понятия не имел, а начала она издалека: полное имя, где родился, чем зарабатывает на жизнь, и все в таком духе. Наконец, пошли вопросы о Гришином знакомство с Дарьей Мерешко – это девичья фамилия его жены.

– Мы познакомились в Австрии, в Вене, в июле прошлого года. Даша там отдыхала, а я был на конференции археологов, представлял свою недавно вышедшую монографию. Называется «Аналитический метод в исследовании монет Восточной Европы XVII века». Между прочим, ее очень хвалили и мне настойчиво предлагали вести курс лекций.

– Григорий Григорьевич, – любезно спросила его Катя, – значит, вы монетами увлекаетесь, правильно я вас поняла?

Аленков, по-моему, смутился:

– Ну, есть немного. Теме исследования средневековых монет я посвятил девяносто восемь больших статей и две монографии. Третья пока в производстве.

– Наверное, у вас и коллекция монет имеется?

– Конечно, имеется. Совсем небольшая, правда, но у меня есть несколько довольно редких экземпляров. Кстати, в монографии, которую я сейчас пишу, я упомяну одну из своих монет.

– А монет времен Екатерины II у вас случайно нет?

– Екатерины? Нет… я российские монеты не коллекционирую. Но в моей новой монографии я обязательно затрону и тему российских монет…

– Времен Екатерины?

– Да нет же! Но она и без Екатерины, я уверен, произведет фурор в нумизматической науке… если я отсюда когда-нибудь выйду, конечно.

Он тяжело вздохнул, но по изумрудным Катиным глазам я видел, что на фурор в науке ей плевать, она хочет Аленкова как раз засадить на всю жизнь.

– Мы говорили о вашей супруге, – напомнила она.

– Даша тоже увлекалась монетами, – снова вздохнул Аленков. – Отдыхала она вообще-то в Бад—Киссингене, в Германии, но, узнав о конференции археологов, специально поехала в Вену. После моего доклада она подошла, мы разговорились…

– До этого вы с Мерешко никогда не встречались?

– Нет, конечно.

– Ясно. А где жила Дарья до вашей встречи?

– В Петербурге, кажется.

– Она коренная петербурженка?

Гриша ответил не сразу:

– Понятия не имею… – страдальчески морщась, признался он. – Коренная—некоренная – какая теперь уж разница?

– Разница есть, Григорий Григорьевич. Вспомните, пожалуйста, наверняка Дарья рассказывала что-то.

– Я не знаю. Мы с ней об этом не говорили. Подождите, у неё мать ведь жила в Московской области, кажется. Она ещё к ней уехала… тогда…

– Когда – тогда? – быстро спросила Катя.

Гриша замялся.

– Вы крупно поссорились с Дарьей, и после этого она уехала к матери, так? – ответила за него Катя. – А как назывался этот город. Вспомните, пожалуйста.

– Послушайте, что вы ко мне в душу лезете! – взбесился вдруг Гриша. – Какая разница, что это за город… Какое вам дело до наших с ней отношений! – Гриша привстал и густо покраснел от гнева.

Я поспешно придержал его за рукав и в полголоса попытался утихомирить. Когда Гриша успокоился и сел на место, Катерина Андреевна принялась учить его жизни:

– Я процессуальное лицо, Аленков, и имею право задавать любые вопросы, которые сочту нужными. Так вы никогда не были в родном городе вашей жены и не виделись с её родственниками?

– Нет, – сквозь зубы ответил Гриша.

– Хорошо. На что жила Дарья до вашей встречи? Она работала?

– Не знаю.

– Она знакомила вас со своими друзьями, родственниками?

– Нет.

В абсолютной тишине под треск лампочек Катя записала подробности диалога в протокол, после чего, слегка прищурившись, спросила: