И это белое привидение, этот дух страшной египетской царицы не сон?

Непостижимо…

Вдруг у меня проносится дерзкая, почти святотатственная мысль. А вдруг… вдруг это не дух, не царственная тень великой Клеопатры, а вдруг это…

Я направился к духу.

— Не подходи, несчастный, — закричал медиум.

Все вскочили со своих мест и с ужасом смотрели на меня.

Минута колебания, минута страха и нерешительности…

Еще один шаг…

Призрак почти касается моей головы.

Я оглянулся — и мне стало страшно.

Медиум был близок к обмороку, сановник, бледный, с перекошенным лицом, бросился ко мне.

— Довольно, довольно, — закричала дама.

Медиум сделал несколько пассов и начал шептать какие-то заклинания.

Тень стала уменьшаться. Она как бы таяла в воздухе…

Вот она едва заметным пятном вырисовывается на черном фоне комнаты.

Тень исчезла…

Я попрощался с членами «ложи» и вышел.

Не знаю, может быть, все это было галлюцинацией, может быть, ловкий медиум дурачил всех присутствовавших. Может быть…

Но знаю. Но я испытал какие-то новые, жуткие ощущения.

Я видел необъяснимое…

Был 1796 год. Императрица Екатерина заметно постарела и одряхлела. Несмотря на всю ее выдержку, это бросалось в глаза. На торжественных приемах, в церкви, она заметно уставала. Все реже и реже сзывались гости в Эрмитаж. Характер императрицы тоже сильно изменился: она сделалась подозрительна. Эго была уже не та государыня, которая тридцать лет тому назад созывала депутатов и составляла для них «Наказ». Теперь она тревожно присматривалась к русскому обществу, ей всюду чудились якобинцы. Державин едва не попал в опалу за переложение в стихи одного псалма Давида; Радищев жестоко пострадал за свое «Путешествие из Петербурга в Москву»…

Буря французской революции, страшный 93-й год повергла в смятение венценосцев Европы, в их числе и Екатерину. Кроме того, тяжелой утратой была для нее смерть Потемкина. Все, что было сделано в ее царствование блестящего и великого, все было связано с именем этого замечательного человека. Она не переставала оплакивать его. Она отлично понимала, что она потеряла с ним, и притом, хотя страсть ее продолжалась только два года, ее сердце хранило память о том, чем он был для нее, как для женщины, в расцвете ее сил. Никакая привязанность, никакое новое увлечение никогда не могли вполне вытеснить из ее сердца ее друга, и никогда он не терял своей власти над ее волей и умом. Она сохраняла к нему какой-то культ. И даже Зубов, молодой красавец, последняя, почти больная страсть императрицы, только со смертью Потемкина почувствовал себя полным властелином над сердцем Екатерины, хотя никогда не мог приобрести влияния на ее ум.

Несмотря на такое настроение в наступившую старость, изредка императрица словно молодела, жизнь ярко вспыхивала в ней, и ее изумительный темперамент побеждал и старость и недуги. Тогда устраивались карусели, спектакли, вечера. Бывало, что государыня сама приглашала гостей к кому-нибудь из близких придворных.

В один из обычных вечеров у императрицы, в ее собственных покоях, за игрой в вист, государыня была особенно весела. Ее партнером был ее любимец, известный острослов Нарышкин, а остальные двое — князь Платон Зубов и князь Бахтеев, человек, который, по словам Екатерины, преследовал в жизни только одну цель — разориться и, несмотря на все усилия, не мог достигнуть ее.

— Я слышала, Никита Кириллович, что вы на той неделе хотите у себя маскарад устроить, — с улыбкой обратилась государыня к Бахтееву.

— Как же, ваше величество, — ответил Бахтеев, совершенно не предполагавший никакого маскарада.

— Как это хорошо! — оживленно произнесла Екатерина. — Ну, мы повеселимся…

— Ваше величество, да неужли! — радостно воскликнул Бахтеев. — Да за такое счастье…

Императрица ласково улыбалась.

Ровно в десять часов она встала, дружески поклонилась гостям и в сопровождении Зубова прошла во внутренние покои.

С этого же дня князь Бахтеев стал готовиться к балу, который он хотел обставить самой безумной роскошью, какую только может представить фантазия.

Князь Никита Кириллович был вдовец. Его единственная дочь Варенька славилась своей красотой. Недавно ей исполнилось семнадцать лет, и она была пожалована во фрейлины. Самому князю едва исполнилось сорок лет, а на вид было и того меньше. Он любил хорошо пожить и считался завидным женихом. Но, видимо, не имел ни малейшего желания связывать себя.

Приготовления к балу велись, под его личным наблюдением, с лихорадочной поспешностью. Его дворец на Мойке чистился и снаружи и внутри. Князь опустошил все свои оранжереи в Москве и Петербурге. Из кладовых доставали заветное золото и серебро. Прибор для императрицы с ее брильянтовым вензелем был специально заказан князем. Список приглашенных был составлен с строжайшим выбором из числа лиц, приятных императрице, и своевременно вручен Зубову.

Императрица, не желая стеснять общего веселья, приказала, чтобы начали бал, не ожидая ее, и при ее входе не снимали масок.

Зная привычку императрицы нигде не засиживаться после десяти часов, князь разослал приглашения к шести часам.

Ноябрьский день короток. От самого начала Невской перспективы князь шпалерами расставил своих гайдуков с факелами. По всему пути следования были поставлены столбы, перевитые цветными гирляндами, увенчанные орлами и украшенные щитами с горящим вензелем «Е. II».

Многочисленные и разнообразные экипажи, сопровождаемые форейторами, со всех сторон тянулись ко дворцу Бахтеева; на фасаде дворца ярко горел вензель императрицы и вокруг него красовалась из цветных фонарей надпись: «Бессмертная». Толпы народа издали любовались сказочным зрелищем. Среди двух рядов лакеев гости подымались по мраморной лестнице, покрытой пушистым ковром.

Чудное и живописное зрелище представляли эти рыцари, пажи, пастушки, бедуины и прочие и прочие, беспрерывной вереницей подымающиеся среди редких цветов, отражающиеся в великолепных венецианских зеркалах.

Князь встречал гостей в маленькой гостиной. Гости проходила мимо него, молча кланялись ему и клали на золотое блюдо, стоявшее рядом на маленьком столике, особые, приложенные к пригласительным билетам, карточки.

В зале уже играл струпный оркестр князя. Но ожидание императрицы всех волновало, и веселье плохо ладилось.

Наконец, в восьмом часу, грянул военный оркестр, поставленный князем у начала Невской перспективы, «Славься сим, Екатерина!», раздались крики «ура». Князь выскочил на улицу.

В маленьких санях ехала императрица со своим генерал- адъютантом, князем Зубовым; за ними следовала еще сани, и князь с удивлением узнал цесаревича Павла Петровича с сыном Александром.

У подъезда снова заиграла музыка. С треском взлетели ракеты, и торжествующий князь, с непокрытой головой, в голубом камзоле, подбежал к саням государыни.

Между двух рядов почтительно склонявшихся замаскированных гостей государыня шла, взяв под руку Бахтеева, за нею следовал князь Зубов в атласном фиолетовом камзоле, с брильянтовой звездой и осыпанным брильянтами портретом императрицы на груди. За ним, пофыркивая носом, хмуря брови, в тяжелых ботфортах со шпорами, шел великий князь рядом с сыном. Юный девятнадцатилетний Александр был одет так же неуклюже. На его прекрасном лице, обрамленном мягкими золотистыми кудрями, лежало выражение неловкости и принужденности.

Великий князь Павел Петрович буквально ненавидел всех близких к матери лиц. Особенно ненавистен был ему наглый Зубов.

Он сегодня по делу приехал с сыном к матери. Ему были нужны деньги. Мать обещала ему денег, но позвала с собой к Бахтееву. Предложение было сделано в такой форме, что отказаться не было возможности.