Он уже хлопотал около стола, накрытого на тридцать «персон», и любовался редчайшей фаянсовой посудой Посконина[25], фабрики, уже не существующей почти четыреста лет. Хотя современная посуда, по утверждению знатоков, во много раз превосходила красотою даже древние лиможские майолики и эмали, но комендант не ценил ее. Она была слишком распространена, и он предпочитал в особых торжественных случаях похвастать севром, веджвудом, Поповым[26] и Поскочиным. В граненых хрусталях рдели и играли красные и золотистые напитки. Гармонично пели серебряные фонтаны, трепетали живые цветы невиданной красоты, только что выхоленные искусными садовниками — неожиданные разновидности орхидей и обыкновенных луговых цветочков, доведенных культурой до странных форм и размеров.

— Милости просим, произнес комендант, — церемонно отвешивая поклон вошедшим новобрачным и, в присутствии гостей, которым он указал места, сказал приветственную речь.

Речи, в особенности застольные, были в большой моде, вместе с предупредительностью и утонченной товарищеской вежливостью; но было принято, что больше трех минут речь не должна продолжаться. Общие места, заезженные фразы, повторение и нагромождение доказательств там, где мысль была ясна, не допускались и считались дурным тоном, точно так же, как и длинные стихи, от которых требовалась музыкальная сжатость формы и содержания. Зарвавшегося оратора не прерывали криками «довольно!», но председатель собрания нажимал кнопку, и раздавались оглушительные рукоплескания из горла граммофона. Из особого добродушного отношения к толстому коменданту выслушали до конца его вступительную приветственную речь, затянувшуюся до пяти минут. Платформа в середине стола вдруг выдвинула чудесные, из тончайшего фаянса, на вид настоящие серебряные с матовыми украшениями поскочинские суповые миски и блюда, и комендант, как истый метрдотель XIX века, вооруженный салфеткой, снял крышки и стал, начиная с новобрачных, угощать присутствующих и наливать в бокалы легкие вина.

Весело было всем. Забавляли замечания коменданта, непривычный вкус изысканных закусок и блюд, остроты; чокались, по примеру коменданта, с Ильей и Эрле. А молодой человек, избранный председателем стола, предложил, чтобы речь была сказана каждым, но чтобы длилась не больше одной минуты и чтобы она представляла собой крылатое слово. Если же кто умудрится на речь еще короче, того Эрле поцелует.

— Премия удовлетворяет, товарищи?

— О, мы заранее завидуем счастливому сопернику! Нельзя было придумать лучшей премии! — раздались голоса.

— А товарищ Эрле согласна?

Эрле прикрыла до половины лицо цветком и сказала:

— Согласна.

После белого, как снег, сливочного лебедя из миндаля и сахара — совсем во вкусе московских боярско-купеческих пиров — и искристого розового шампанского — все, все было в древнем стиле! — начались речи гостей.

Кто говорил прозой, кто стихами; были яркие сравнения и бросались блестящие образы. Один товарищ даже пропел приветствие звонким, как стеклянный колокол, тенором; но не было ни одного экспромта, удовлетворявшего одноминутному сроку. Иные растягивались на полторы минуты, иным не хватало нескольких секунд, чтобы удостоиться премии. Очередь дошла до самого Ильи. Он встал и сказал:

— Ровно одна минута! — вскричал комендант, державший хронометр в руке, и ударил, как в гонг, в большое серебряное блюдо (работы древнего фабриканта Сазикова — пояснил он потом)[27].

— Это даже несправедливо! — сказал председатель со смехом. — Товарищу Илье все, и мимо нас скользнул, как быстролетный солнечный луч, никого не задев, поцелуй Эрле!

Эрле, улыбающаяся, бросила взгляд на Вольдемара, безмолвно сидевшего в конце стола. Он не притрагивался к еде, чувствуя себя отверженцем, и только пил. Комендант несколько раз хотел спросить его, кто пригласил его, но некогда было, и мешало хлебосольство.

Встал Вольдемар и сказал:

— Я тоже гость, и мне принадлежит последнее слово. Эрле, разреши!

Эрле кивнула головой.

Тогда Вольдемар вытянул вперед правую руку и откинул обшлаг рукава; позорно засверкало на его руке золото массивного гладкого браслета. Он произнес:

— Мертвый приветствует живых!

— Премия! — вскричала Эрле, побледнев, сама обошла стол, направилась к Вольдемару:

— Учитель, — вот мой поцелуй, — и шепотом прибавила: — и наше прощение.

Он принял поцелуй, низко поклонился ей и всем и исчез в чаще кустарников, которыми зеленел угол эстрады.

Вскоре фигура его мелькнула у решетки воздушного балкона.

Невольно головы пирующих повернулись в ту сторону. Пир затянулся: плыли и клубились предзакатные облака, подобные гигантским опалам. Они удалялись в бесконечность, то и дело меняя одни причудливые формы на другие. То они принимали очертания светозарных призраков — людей и животных, то развалин фантастических городов. Налетом серого пепла постепенно покрывались уже отсветы красной меди, в то время, как еще ярко горели раскаленные края облаков. Веяло беспредельностью и первозданной мощью с тускнеющих небес.

Вольдемара на балконе не было.

Предчувствие не обмануло Эрле. Илья тоже разделял ее сумрачное молчанье, когда они летели обратно в благоуханную летнюю ночь в свое общежитие, сопровождаемые кортежем товарищеских радиопланов, освещавших им путь разноцветными огнями и ракетами.

На другой день, утром, недалеко от реки, на песчаной дюне был найден труп Вольдемара.

Браслет был снят с его руки и поступил в музей Судебного Трибунала. С золота было стерто имя Вольдемара и вновь награвировано: «Браслет последнего преступника».

Это было гордо, самоуверенно и даже заносчиво; но возможно, что Республика Гениев в самом деле не увидит больше преступлений, которыми страдало человечество в старые, страшные, кровавые года.

Дом Книги

1922 г.

В 2010 году, т. е. ровно сто лет спустя после всего «этого» — вы понимаете? — в департаменте по продовольственным делам случилось редкое происшествие.

Младший делопроизводитель прибежал очень бледный в кабинет его превосходительства и, волнуясь, произнес:

— Нашли!

— Кого нашли? — удивился его-ство.

— Мужика! — выпалил младший делопроизводитель.

Его превосходительство поднялся со стула.

— Му-жи-ка? Что это такое?

— Это, ваше превосходительство, то племя, которое…

— Знаю. Помню. Вымершее племя. Обитало вдоль всей Волги, а также и других рек. У нас учитель был очень строгий, историю проходили, как следует. Оттого и помнишь. Но как же? Ведь оно вымерло? Как же вдруг нашли? Где вы нашли?

— В архиве.

— В нашем архиве? Да этого быть не может.

— Живого мужика-с. У нас архив, сами изволите знать, двадцать восемь кубических сажен занимает. Так вот там.

— Что делать с ним?

— Я так полагаю, в музей. Есть такой музей разных ископаемых. Благодарность пришлют. На нужды просвещения, ваше-ство.

— Да, конечно, просвещение, это — полезно. Однако, приведите его сюда.

Через несколько минут странную находку ввели в кабинет его превосходительства. Последний внимательно осматривал ее. В дверях толпились любопытные.

— Послушайте, а это не подделка? — осторожно спросил его превосходительство. — Потому что, бывает, что подделывают. Ваксу, например, шампанское даже.