— А вы? — Возбужденный итальянец рассерженно повернулся к остальным случайным собеседникам.
Бородатый фермер лишь выразительно махнул рукой. Ждать от него каких-то слов было нечего. По-видимому, он полностью соглашался с безработным. Склонившись над притихшим Тони, он прислушивался, уснул мальчуган или еще мается.
Сутулый в вышитой сорочке сперва попытался отвести хитрые глаза от острого взгляда итальянца, но вдруг решительно кивнул головой, кашлянул в кулак и отважился ответить:
— Не скажу, господа, ничего доброго об этом премьере Джоне. Когда-то не знал, что это за фрукт, и считал его порядочным человеком. Когда он к государственному корыту проталкивался, мою голову изрядным туманом накачали землячки-«патриоты». Часто не своими, а их глазами глядел я на свет белый. Впрочем, вижу, вы все не поймете меня. Прошу прощения, но должен рассказать, кто я и откуда здесь взялся.
Вышвырнуло меня бедой на этот берег океана давно. Еще, дай бог память, в десятом году. Все мы люди пожилые. Помните, сколько нас приносило тогда со всех краев мира? Агенты не успевали в табеля записывать.
Будто сегодня вижу: стоит в красных крагах вербовщик, а мы около него тянемся вереницей, табунами. Едва успевает спросить у каждого: откуда, кто? Один назовется шотландцем, второй — испанцем, третий — итальянцем. Так их и записывает. Подошел и я. Говорю: украинец. Пожимает он плечами, рот искривил, будто перед ним не человек, а баран в овчине. Требует удостоверение. Достаю. Прочитал и буркнул: «Так бы ты и говорил — австрияк!» Австриец, значит… Вот и хожу уже полсотни лет в «австрияках», потому что смолоду в Галичине под австрийским цесарем ходил. Правда, меня сразу же отыскали те землячки-«патриоты», чтоб им пан бог пекла не пожалел на том свете! Но я лишь теперь такой стал мозговитый. А тогда верил. Вот они меня и утешали: ты корчуй леса, болтайся в болоте, паши, сей и жни, а мы будем тебе национальное достоинство отстаивать, отвоевывать, и свою державу добывать. От тебя хотим немного — вноси каждый раз свою лепту на наши церкви и издания. Так и обдурили болвана. Всю жизнь из-за колокольного звона тех церквей правдивого голоса о родных краях не услышал. Читал тоже только то, что в «Канадском фермере» или «Украинском голосе» мои «благодетели» писали… Люди добрые, чего-чего только эти «патриоты» не выдумывали! Если бы от лжи руки корчило, то мои «защитники» давно бы не смогли подставлять жадные горсти под наши доллары.
К душе моей подбирались осторожненько, тихонечко. Сперва этак-то жалобно-жалобно завели: «Ох, и бедный ты, Андрух, аж синий!..» Правда, думаю, бедный, аж синий. Как говорят у нас на Украине, прочный злыдень. А они гнусавят свое: «И прав у тебя не больше, чем у зайца в чистом поле. Только удирать от беды можешь, пока ноги носят!» И с этим согласен. Не напрасно же занесло меня за океан-море. От лихой своей бедности метнулся за тридевять земель. А они нашептывают: «Было все это в старом краю. Теперь ты на свободной земле станешь хозяином, добро наживешь и дашь врагам своим через океан здоровенную дулю!» Ага, думаю, ткнуть кукиш тем, кто меня к бедности привел, — дело вроде бы стоящее. Не совсем уже и верю, но уж очень хочется мне этот кукиш ткнуть панам и подпанкам на Галичине, где от моего хозяйства плетня не осталось. А мне все поют: «И это не все, Андрух. Пока ты заживешь здесь в роскоши да научишься хорошо дули сучить, мы тебе сообразим твою собственную национальную державу. Соборную и самостийную Украину соорудим. Перестанешь быть австрийцем. Вернешься в отчий край казаком-украинцем. Вот только не хватает нам державных мужей. Но мы их отыщем. А ты не сомневайся, поддерживай, не жалей долларов для великой цели…»
Ох, и принялись же с меня лупить эти доллары! И на Центральную раду, и на Директорию, и на Петлюру, и на Петрушевича, всех уже и не упомню. Длинная это была акция и грустная. Где-то там, в родном краю, нашего «проводника» с его «войском» валтузят так, что за океан пух и перья летят, а мои наставники печаль слезами заливают, ревут, скулят, будто соревнуются с колоколами, что панихиды за упокой наших атаманов да кормчих вызванивают год за годом. И мне тоже невесело — гибнут «надежды»! Годы шли, а я, словно слепой, за обманщиками тянулся. Верно, понемножку стал разуверяться. От Бандеры, который перед второй мировой войной откуда-то выполз, добра не ждал. Прослышал, что он вместе с гитлерчуками ножи точит на ту же самую «неньку», которая должна голос подать, созвать в свое лоно всех нас, убогих деток своих. А когда узнал, что в старом краю вытворяли бандеровцы, схватился за голову и проклял их вместе с их «богом-фюрером» Адольфом.
Надеялся, что после войны мои «просветители» дадут покой. Не тут-то было. Гляжу, они открещиваются от Гитлера, от его выкормыша Бандеры со всеми его бандеренятами. Раздумываю себе: могли ведь и ошибаться политики, хотя очень уж ревностно восхваляли прежде этих же горлопанов-бандеровцев. Вот так колеблюсь, но против них еще ничего не предпринимаю, а порой еще и верю им.
Теперь они потихонечку-помаленечку так дело поворачивают, будто бы я уже и на чужбине полностью счастливый. И даже своей государственностью могу пользоваться. Точнее, будто Канада уже из мачехи для меня родной мамой становится. Не зря же, мол, ты на чужих праздниках подпеваешь и англо-канадцам и франкоканадцам: «О Канада, страна всех свобод…» И что им, что даже англосаксам и французам, сумевшим лучше нас здесь устроиться, не всегда сладко этот гимн распевать. Мы же еле мурлычем, скривившись. А в жизни иные песни поем, горькие и невеселые. О том, что в Манитобе тяжко людям, как скотам, что не лучше и в Альберте, где все оборванны, как старцы. Сущая правда в тех песнях, люди добрые. Если взять меня и большинство таких, как я, прибившихся сюда в разное время из Галичины, из Буковины, из Закарпатья, с Волыни, то нет нужды искать больших злыдней. Разве лишь чуть получше эскимосов и индейцев справляемся. Так те ведь и вовсе гибнут от нужды в нашей «стране всех свобод».
А «патриоты» все продолжают баламутить мою душу, чтобы случайно не опомнился: «Гей-гей, Андрух, не знаешь ты, кому хуже всех на свете живется!» И уверяют, что в старом краю поныне мучаются мои братья и сестры, да пострашнее, чем когда-то. Письмам, получаемым с той стороны, не верь, мол. Им, дескать, не велено писать правду о коммунистическом режиме. Если бы теперь встретил кого-нибудь из тамошних, ужаснулся бы. До того там измучены и стар и мал, до того «омоскалены», что нет уже надежд жизнь дожить. Вот так и скулили из года в год, что и впрямь слезы у меня покатились. Почти поверил, телепень старый. Но послушайте же, куда они меня снова толкают. «Стар уже стал ты, Андрух. Подтоптался. Сам, по всей вероятности, в далекий поход не годишься. Но сыновей своих благослови. Пусть готовятся понести из-за океана счастье братьям на Украину полными торбами. А волю им добудут острыми клинками!» Вот такую муть развели.
И беспокоит их будто бы единственное: слишком уж далека и темна дорога. Но даже из этой сумятицы выход ищут. Сболтнет что-то воинственное президент или какой-то генерал в Соединенных Штатах, а у них глаза горят от радости. Еще бы, значит, вскоре вспыхнет где-то пожар и осветит им ту темную дорогу. Или затрясет бомбой Аденауэр в Бонне, Франко в Испании или какой-либо Чан Кай-ши, и они землю под собой каблуками роют: недолго, мол, ждать. Скоро в поход тронемся.
Теперь вернусь к нашему премьеру Джону Дифенбейкеру. Может, притомил вас своими побасенками? Прошу прощения! Хочется выложить все, что на душе накипело. Едва Джон захватил федеральную власть, наши «патриоты» еле не полопались от восторга: «Вот этот наконец сумеет поджечь мир!» А я не поверил. Наслушался в предвыборной кампании славословия этого самого Джона. Но вдруг узнал, что в Объединенных Нациях наш Джон такую врезал речугу насчет Украины, которую могли продиктовать только «патриоты». Эге, думаю, а твое какое собачье дело совать свой длинный нос в украинские наши дела? Неужели нет у тебя иной заботы, кроме чесотки всяких «освободительных походов» на землю моих братьев? Может быть, они и вправду так там избедовались, что просили тебя помочь? Так нет же, не было такой просьбы. Многие пытались принести им «волю» отсюда, из-за морей-океанов. А где они теперь? Кто в земле истлел, а большинство обратно драпанули и постепенно издыхают здесь, завывая на луну, словно волки. И вновь не тороплюсь с выводами. Просто очень уж удивил меня Джон своей брехней.
