И вот все теперь пресмыкались перед ним, как чиновная мелюзга перед важным сановником. Потому что он грабил и убивал.
Я заметил, однако, что пресмыкались перед ним отнюдь не из-за одного только страха. Они совершенно искренне его уважали и им восхищались. «Дерзкий!» – как-то донеслось до меня. И с каким выражением это было сказано!
Я ждал в пустом коридоре, пока не покажется Володя, одновременно нервничая и из-за его возможного появления, и из-за появления кого-нибудь непрошеного, что сорвало бы мне все дело. Почему-то я был убежден, что должен сделать это в одиночку – постоять за свою честь; я считал себя униженным Володиным поведением, пусть даже меня он практически игнорировал, а помыкал лишь своей «братвой». Все равно! Мне было страшно, но вместе с тем я ощущал нечто вроде гордости – ведь несколько дней я обдумывал этот шаг и наконец-то на него решился!
Володя не замедлил появиться, я бросился на него с кулаками – и тут же оказался на полу, даже не поняв, ударил ли меня Володя или просто толкнул. Я видел, как Володя заносит ногу – я тупо пялился на нее, ожидая удара совершенно равнодушно, – но Володя немного пооглядывался, подумал – и поставил ногу на пол. Потом, мельком глянув на меня, последовал было по назначению, но неожиданно вернулся, сделав пару шагов назад. Он нагнулся ко мне, взяв за лицо, приподняв его, обратив к себе.
– Что с тобой? – с брезгливым сочувствием поинтересовался он.
Я молчал, стремясь сохранить как можно больше достоинства. Он все с тем же выражением изучал меня.
– Ты хоть знаешь, на кого лезешь?
– Да, – твердо ответил я, как можно спокойнее и нейтральнее.
Молчание.
– Ну ты валет… – он засмеялся, толчком отпустив мое лицо, и ушел на этот раз окончательно, еще и громко зевая по дороге, и я точно знал, что это не представление для меня, меня он уже почти забыл и окончательно забудет, когда дойдет до сортира. Ему, как оказалось, было туда.
Какой, однако, снисходительный убийца… Как он, должно быть, упивается, что «помиловал» меня! Какая честь и милость. (Я совершенно не подумал, что все это происходило в стенах заведения, где не любят беспорядков.)
Я пошел в свою палату, лег на кровать и повернулся лицом к стене.
И так и лежал.
Другой день начался как ни в чем не бывало, но за обедом один все же завел (в его голосе звучало неподдельное благородное негодование):
– Ты что, вообще нюх потерял… – но тут же был оборван царственным Володей:
– Он же дурик, посмотри на него. Чего об него руки пачкать, геморроя больше, – он кивнул куда-то в сторону, как бы наружу, – ладно, стоп, проехали.
И разговор перешел на другую тему.
Все-таки под конец трапезы Володя сказал мне:
– Слушай, батя. Ты так больше не фаршмачь. Не доводи до греха.
Я смотрел в его темные, как бы сгустившиеся глаза и согласно и вдумчиво кивал, очень спокойно. За столом, кстати, никого уже не было, мы были одни.
Володя еще немного посидел, все так же глядя на меня, потом резко встал и вышел из столовой.
…До меня дошло, что я только что услышал, как коротко скрежетнул по полу стул, когда Володя резко поднялся.
Больше я Володю Володей не называл. Только Сережей.
Интересно, я неожиданно обнаружил у Володи короткие, густые, плотные брови, на которые раньше не обращал внимания; они смотрелись несколько странно, чтобы не сказать «несколько нелепо» на его бледноватом лице; вероятно, из-за них он всегда казался слегка принахмуренным, не вполне довольным, что в его положении было скорее преимуществом.
Ко мне все обращаются «старый». Или «батя». Признаюсь, меня это задевает: так ли уж я стар? В конце концов, я не настолько старше Володи. И вообще…
Борча недружелюбен со мной. В ответ на мое приветствие он едва кивает, а то и вовсе не реагирует. Меня изводит чувство вины, хотя виноватым я себя не считаю, – но ведь именно из-за меня он попал в передрягу, едва не стоившую ему жизни. Мне необходимо добиться его прощения. Постоянно думаю об этом.
Я сделал открытие: наша старшая сестра, здоровая бабища, одновременно грудастая, задастая и голосистая, есть не кто иная, как мать Володи. Догадка пришла ниоткуда, но я сразу же твердо уверился в ней. Теперь мне стало понятно, почему Володя иногда задерживается у ее поста, почему иногда они негромко говорят в сторонке. Получается, что в этом заведении я встретил не только единственного сына Бога, но и его мать. В высшей степени любопытно.
Уж я-то понимаю, почему они не афишируют свои отношения!
Вот они, полюбуйтесь. Бойцы вспоминают минувшие дни. Громче – нет, не громче, а слышнее и разборчивее других доносится Володин голос, он единственный, кого не перебивают.
– Я по старой памяти винт с джефом смешал, жахнулся – так не то что мозги, диван подо мной перевернулся!
– Ну ты пипец Гагарин!
– Я тебе говорю: на «Майбахе» ездят только с шофером! Только с шофером!
– …да ссыкотно вообще-то…
– Я с двух ударов людей убирал! – ну, понятно, это Володя.
– …так его и взяли. Прямо мордой в пол ткнулся между мешками, так и дрых. Ну, мусора подваливают, думают просто бухой типа, разбудили там, как, чего, а у него мешки.
– Все, короче, уехал Вася.
– Ну да, два киляка вез, блин, ну можно не бухать хотя бы…
– А я, когда с зоны съезжал, так уходить не хотел. У нас хата была… Я ментов спрашиваю: а можно мне еще немного остаться, а они: ну, накосорезь, мы тебя в карцер закроем. Да не, говорю, спасибо, не надо на хер. Вот так в жизни бывает.
Опять я слышу уверенный голос этого, без сомнения, сильного человека. Мне надоедает, и я отключаюсь…
Между прочим, всякому известно, что Володя так и останется Володей, сколько бы раз его ни назвали Сережей!
Ненависть к Володе так и жила во мне, хотя, постоянно оказываясь рядом то в столовой, то в месте для курения, с того инцидента мы не сказали друг другу и двух слов.
Но в книге моей жизни, которая вновь появилась у меня (я придирчиво проверил шифр, опасаясь подмены, – все оказалось в порядке, это было мое личное число – 52 677), я нашел комикс с картинкой, говоривший о том, что Володю убьют. На картинке был изображен автомобиль, и совсем рядом с ним прямо, вытянуто лежал Володя. Автомобиль стоял как раз у меня под окном, боком к стене, почти впритык к ней, и Володя лежал на узком промежутке между автомобилем и стеной. Еще в комиксе было показано окно с круглым пулевым отверстием – я почти слышал отдаленный звон пробиваемого стекла. Я сразу же догадался, что стреляли из какого-то неизвестного окна нашего же заведения; кто-то хитростью выманил Володю на улицу, он безрассудно побежал и там нашел свою смерть. Узкая полоска асфальта, покрытая грязным, бугристым, кое-где и вовсе протаявшим льдом – вот где его настигла пуля; я не знаю, что его туда привело. Его курточка казалась такой жалкой на этом льду.
Значит, настанет и на моей улице праздник! Сама судьба покарает его, отомстит за меня. Я знал, что это должно произойти со дня на день, и места себе не находил от нетерпения. На картинке из комикса было темно, подразумевалось, что убийство произошло или вечером, когда совсем стемнело, или же вовсе глухой ночью. Каждый вечер, дождавшись темноты, я прижимался лбом к стеклу моего окна, опасаясь продавить его, и смотрел, смотрел вниз, стараясь разглядеть поверженного Володю, который должен был обнаружиться у самой стены. Но Володи там не было. Автомобиль был. Я изо всех сил пытался разглядеть труп между автомобилем и стеной, иногда мне даже казалось, что мне это удалось, но, дав отдохнуть глазам или вглядевшись попристальнее, я убеждался, что зрение меня обмануло. Я подходил к окну по пять, десять, пятнадцать раз и под конец уже и сам не понимал, видел ли я то, что так жаждал увидеть, или нет.
