– Кушать, однако, хотца…
Наташа почти обернула свое гибкое тело вокруг костра, чтобы сохранить тепло. Блики прыгали по ее блестящей шкуре.
– Тебе проще, – отметила я. – Ты вполне можешь выйти на охотничью тропу и показать дичи кузькину мать.
– Не пори чушь! Я не могу вот так с ходу жрать сырое мясо! – тоном примадонны заявила подруга.
– Разумеется, – миролюбиво согласилась я, обхватив руками колени, – ты предпочитаешь дождаться момента, когда разница между мной и местной фауной для твоего организма исчезнет. Станем героями недолговечной сенсации. Газеты введут рубрику под названием «Из жизни русских каннибалов», где будут публиковать материалы следствия. И все будут давать в суде показания, какая милая и вежливая девочка ты была, какой подающий разнообразные надежды специалист… Даже жаль, что я этого не увижу… Хотя, если призадуматься, тоже мне, супер-новость.
Наташа фыркнула. Через несколько секунд мы ржали обе, потом я продолжила:
– Вообще-то мы могли бы и пожарить то, что ты словишь, никто не просит тебя есть это сырым. Смех смехом, но мне почему-то кажется, что твоему организму требуется намного больше энергии, а значит и жратвы. Эти твои пиротехнические эффекты…
– А что, если рыбу попробовать ловить? – тоскливо предложила Нашка. – Вот только чем? Ягоды еще можно собирать. Коренья там всякие. Не обязательно же на оленей охотиться. А вообще, – она встала и потянулась, – давай подождем до утра.
– Ты надеешься, что у нас коллективная галлюцинация и утром мы проснемся каждая в своей кровати безо всяких лисьих ушей и чешуи? – усмехнулась я.
Нашка обиженно засопела и заняла свою начальную позицию, обернувшись кольцом вокруг костра.
Я вздохнула и, достав нож, отправилась на поиски елок. Потому как если на еловые лапы постелить мою куртку, надеть теплые носки и накрыться свитером, то сны мне будут сниться вполне сносные.
Вот тут я ошиблась. Снилась мне какая-то тягомотная ерунда. Будто нашла я клад и бегу с ним по бескрайнему полю, чтобы кому-то передать. А за мной мчатся почему-то размахивающие сачками люди, чтобы его отобрать. А я бегу и бегу и никак не могу вспомнить, кому же должна отдать ценный приз. И все это продолжается бесконечно долго – я даже поняла, что сплю, разозлилась, развернулась к своим преследователям, состроила рожу и исчезла. Проснулась от холода и с затекшими ушами – оказывается, я спала, уткнув в них руки, а локти уперев в свой импровизированный растительный матрас. Неудивительно, что мне приснилась какая-то чушь.
Да, Нашкины надежды на фата-моргану не оправдались. В чужом мире было раннее-раннее утро, даже мягкие лапы тумана еще только-только робко поползли по низине в нашу сторону. Наташа спала, свернувшись тугим непонятным клубком, из которого вертикально, как флагшток, торчал хвост. Я не стала ее будить: тихонько набрала веточек, развела костер и задумалась на животрепещущую тему питания. Если время здесь идет так же, как у нас, ни о каких ягодах-грибах скорее всего не может быть и речи. Но, с другой стороны, а вдруг нет. Судя по вчерашней температуре, здесь могла быть и середина лета. Мои вялотекущие мысли прервало сонное бормотание:
– Ма, закрой окно, холодно.
– С удовольствием бы закрыла, деточка, – притворно ласково сказала я, – только вот тут с окнами туго. Как только найдем хоть одно, я его сразу закрою, не сумлевайся. И даже запру на оба шпингалета.
Нашка высунула из клубка голову и нехорошо уставилась на меня сонно сощуренными глазами:
– Грр… Рене… с каких пор ты по утрам так болезненно болтлива? Обычно ты в такое время суток издаешь фразы не больше, чем из трех слов. Включая междометия…
– Обычно я вообще не просыпаюсь в такое безбожное время, тем более посреди леса в компании с депрессивной рептилией.
– С депрессивной от голода рептилией, – удрученно отметила Нашка, похлопав себя по блестящему брюшку. – Впрочем, я себя просто накручиваю. Не было в моей жизни диетических подвигов, что ли?.. Говорят, делать паузу в еде вообще полезно. Стимулирует что-то там…
– Вот поскольку нам обеим сие переживание не в новинку, предлагаю направить наши стопы в произвольном направлении. Еду поищем, посмотрим местные достопримечательности.
– Ну, конечно, – фыркнула Нашка. – Слабо надеюсь, что земля и здесь довольно круглая, в крайнем случае вернемся на то же самое место. Впрочем, если тебе все равно, пошли под горку. Что-то неохота на пустой желудок альпинизмом заниматься.
Мы прибрались и пошли.
Редкий лесок сменился некошеным лугом, потом березовой рощицей и снова лугом. К счастью, никаких видимых аномалий с окружающей природой, помимо второго солнышка, не наблюдалось. Полянка – лесок, лесок – полянка. Вполне благополучная с точки зрения экологии местность: ни малейших признаков человека. Хотя для нас это скорее был минус. Вдруг это вообще необитаемый континент. Или еще хуже, тут обитают какие-нибудь злобные туземцы. А колдун-молдун, который нас сюда приволок, сидит себе спокойно дома в другом полушарии, пьет коньяк, закусывает пельмешками и в ус не дует.
Пока я размышляла над нашей незавидной долей, мы снова оказались в лесу, на сей раз состоящем из гигантских ясеней. Основательные пожилые деревья были столь педантично расположены в шахматном порядке, что возникало подозрение о воле какого-либо сапиенса.
– Эльфийское королевство, – пробормотала Нашка, все еще находящаяся под впечатлением от недавно прочитанного Толкиена.
– Что-то мне пока неохота встречаться с теми эльфами, – ответила я, с неудовольствием вспоминая, что этот волшебный народ ловко стреляет из луков и, кажется, страдает обостренной ксенофобией.
Впрочем, никаких иных признаков присутствия разумных организмов не наблюдалось. Дороги не было – мы прокладывали свою собственную. Упрямые плети колючего вьюнка норовили ухватиться за ботинки. Откормленные разноцветные пичуги, которых я не могла опознать, спускались почти к самому носу, чтобы изучить странных посетителей. Если бы не наше странное положение, я могла бы только радоваться такому отпуску. Впрочем, чем дальше мы шли, тем больше растворялись мои «бы», потому что вместо озабоченной состоянием собственного маникюра и банковского счета Рене, тихой сапой образовалась какая-то новая личность. И у нее были совсем иные ценности, никак не связанные с пятном от машинного масла на джинсах. Кажется, даже слуховое и зрительное восприятие мира изменилось. Нет, не просто изменилось: как будто сравниваешь здорового человека и слепоглухого с нарушенным обонянием. Кто бы мог подумать, что человеческая природа настолько ущербна.
Я замерла. Нашка впереди неспешно двигалась, шурша палой листвой, кажется, даже навывая себе что-то такое лирическое. Значит, не показалось, действительно изменилась я. Сотни незнакомых запахов и звуков накинулись на меня как рой диких ос. Слабые и сильные, приятные и не очень, они, не считаясь с моими желаниями, заталкивали в меня информацию о ДНК чужого мира, которую я пока не взялась бы расшифровывать. Все предметы, ближние и дальние, приобрели небывалую четкость: можно было увидеть блестящую росой паутинку на папоротнике метрах в пятидесяти или затаившуюся под листом крошечную землеройку, почти неразличимую в тени, но вполне различимую для меня. «Похоже, именно это называется соколиным зрением», – отстраненно подумала я. Разумом я понимала, что это довольно странно, но удивиться по-настоящему так и не смогла, и, как ни старалась, воспринимала все происходящее как должное. Я «должна» именно так чувствовать, а то, что было до того – не более чем досадное недоразумение, в результате которого какой-то раздолбай-демиург не обеспечил мне нужной чувствительности. Но теперь-то эта ошибка исправлена.
Кроме обновленных трех чувств добавилось еще что-то, что, за неимением лучшего слова, можно было бы назвать усовершенствованной интуицией. Вот, например, Нашка, моя любимая одноклассница, полтора десятка лет знакомая, ведро соли вместе сожрано, вызывала у меня чувство опасности. Причем не умозрительное, а вполне конкретное, сопровождаемое графично-неаппетитными подробностями того, что она может со мной сделать, буде я ее основательно разозлю. И если бы где-то на дне сознания не копошилась та Рене, которой я была меньше суток тому назад, я бы, не задумываясь, шмыгнула в кусты и только меня и видели.
