На ужин у нас — жареная картошка с луком и грибами. За день я оголодал так, что желудок сводит. Пока Олька с мамой накрывают на стол, я кручусь около плиты в надежде слямзить хотя бы кусочек картошки. Но дедов неусыпный глаз следит за мной с удвоенным вниманием, поэтому мне остается только глотать слюну, вдыхать аромат картошки и надеяться, что мы сядем за стол раньше, чем поседеем.
Чтобы не изводить себя запахом картошки, я выхожу на крыльцо терраски. Небо, затянутое желто-розовой дымкой, пропускает последние лучи заходящего солнца. По земле ползают липкие сумеречные тени. Скоро совсем стемнеет, и на небо выкатятся крупные звезды. В деревне они гораздо больше, чем в городе, и в августе часто падают с неба. Несколько раз я даже их видел, но желание загадать не успел, а потом долго ругал себя и называл «тормозом». Олька бы тоже сказала, что я тормоз, но не потому, что желание не загадал, а потому, что поверил дурацким россказням. Такая вот у нас Олька материалистка. И все «розовое» ей чуждо. Не чуждо одно только фиолетовое, судя по тому, как часто она его упоминает…
— Эй, мил-друг, к столу-то пойдешь? — окликает из гостиной дедушка.
Я хочу ответить радостным «да», но меня отвлекает чей-то ужасно знакомый силуэт, движущийся в сторону нашего дома. Силуэт немного грузный и, кажется, женский. Походка уверенная, твердая, в каждой руке по сумке.
— Бабушка! — оповещаю я домашних. — К нам бабушка приехала!
Спиной чувствую, что дед хмурится, а мама натягивается, как леска на удочке. Не то чтобы мама не любит бабушку, нет, просто, наверное, сейчас не лучший момент для ее появления. Папа еще не приехал, и маму с каждым часом все больше тревожит его отсутствие, а воображаемая Лерочка, видно, так и не выходит у нее из головы. А тут еще и бабушка, которая очень любит напоминать маме, что мужчинам (даже моему папе!) верить нельзя.
Бабушка машет мне рукой, и я бегу за сумками. Чмокаю ее в щеку, удивительно мягкую и свежую — на «масочки» и всякие примочки бабушка тратит вряд ли меньше времени, чем мама на работу.
— Васечка… — умиляется бабушка. — Вот помощничек-то растет…
— Как раз к ужину, ба! — кричит с террасы Олька. — Ты прям угадала…
Бабуля знает, кто готовит в нашей семье, поэтому особенной радости ужин у нее не вызывает. Она всегда жалуется маме, что дедушка Семен готовит «жирную и совсем не полезную пищу».
— Здравствуйте, Полина Ивановна, — вежливо здоровается дедушка.
— Здравствуйте, Семен Арсеньевич… — елейно улыбается бабушка, недоверчиво рассматривая деда.
Иногда мне кажется, что эти двое просто играют роль непримиримых врагов. Враждовать им надоело давным-давно, а сменить гнев на милость не позволяет привычка. Мама, правда, говорит, что они никогда не помирятся. Потому что разные они, как собака и кошка.
Из-за дедовой широкой спины выглядывает мама. Улыбка на ее лице натянута так, что кажется, вот-вот лопнет.
— Ланочка… — обнимает ее бабушка, как будто они не виделись год, не меньше. — Ну как вы тут? А я подумала: дай-ка приеду, помогу по хозяйству… А Витечка? Витечка еще не добрался?
Я вижу по маме, что этого вопроса она боялась больше всего. Из-за него и натянула эту дурацкую улыбку. Улыбка лопается, как воздушный шарик, и лицо стареет на глазах. Даже сеточка морщин проступает на нижних веках. Мне становится жалко маму, и я злюсь на бабушку за ее дурацкий вопрос. Ну, подумаешь, папа еще не приехал? Приедет. Он ведь обещал…
— Витя еще не добрался, бесцветным голосом отвечает мама. — Наверное, дела задержали…
Бабушка язвительно хмыкает. У нее свое мнение по поводу всяких дел. Вот ее бывший муж, мой второй дедушка Федор Петрович (которого я ни разу не видел), однажды не вернулся из такой командировки. Он познакомился в другом городе с красивой девушкой, лет на десять моложе моей тогда еще не старой бабушки, и обзавелся новой семьей. Бабушка воспитывала маму одна, так и не решившись выйти замуж во второй раз…
Эту печальную историю мы все знаем наизусть, потому что бабушка в назидательных целях рассказывает ее всегда, когда оказывается у нас в гостях. В стотысячный раз повествуя о своих злоключениях, бабушка выразительно косится на маму, как бы говоря ей: «Не забывай, это может случиться и с тобой». А мама старательно не забывает: сидит на своей утомительной диете, сочиняя фантастические истории про Лерочку и папу. Странно, что она до сих пор не написала об этом в своей газете…
Воцаряется неловкая пауза, которую прерывает дед:
— Может, поедим, наконец? Полина Ивановна, проходите. Ну что вы стоите на пороге, как бедная родственница?
— Вовсе я не бедная, — раздраженно бормочет бабушка, поднимаясь по ступенькам терраски. — Знала бы, что так встретите, не приехала… Как будто не рады…
— Мама, ну что ты ерунду говоришь? Конечно, рады. Просто устали как собаки. Дорога-то долгая…
— На ужин — картошечка с грибочками, овощной салатик и соленые огурчики, — оглашает меню дедушка. — Стопочку водки не желаете, Полина Ивановна? С такими-то разносолами?
— Небось жирная картошка? — недовольно ворчит бабушка. — А водку я не пью, Семен Арсеньевич, вы же знаете.
— А самогоночку?
— У соседа разжились?
— А то ж…
Бабушка задумчиво молчит, взвешивая про себя все за и против. С одной стороны, ей хочется попробовать деревенской самогоночки, с другой — не хочется соглашаться с дедом. Что перевесит?
— Холодненькая — я в морозилку убрал, — наносит окончательный удар дед, и бабушка сдается:
— Ну ладно, уговорили. Смотрите у меня, Семен Арсеньевич… Если желудок заболит после вашей картошки, за доктором в город сами поедете…
— И поеду, — обиженно отвечает дед. — Что ж вы думаете, я вас отравить хочу, Полина Ивановна?
Милые семейные посиделки грозят превратиться в поле боя воинствующих стариков. Мама погружена в себя, ей сейчас не до перепалок. А я еще не научился говорить так же хорошо, как думаю. Поэтому на поле битвы заскакивает Олька и машет что есть сил белым флагом:
— Ба, дед, ну хватит вам уже! Давайте хоть поедим спокойно!
Бабушке и дедушке становится стыдно за то, что Олька отчитывает их, как маленьких детей, и они, присмиренные, садятся за стол. Дед, потирая руки, открывает запотевшую бутыль с самогоном. Мрачная мама раскладывает по тарелкам картошку, ароматную, поджаристую. У меня уже слюнки текут, и, не дождавшись, пока мне дадут вилку, я лезу пальцами в тарелку, беру дымящийся золотистый ломтик, дую на него и засовываю в рот. Кто-кто, а мой дед умеет жарить картошку! Я даже глаза закрываю от блаженства — вкусно!
— Васька! — возмущается мама, и мне приходится открыть глаза. — Сколько раз тебе говорила — не ешь руками! Ты их хоть помыл после жуков своих?!
Руки я конечно же не помыл, но киваю, хотя все прекрасно понимают, что я вру.
— Вася, еще и врешь… — с укоризной говорит мама.
— Да не вру я… Честно. И жуков я не трогал… — А вот здесь я точно не соврал — только лягушку…
— Ага, — ехидно качает головой дед. — Ты ври красиво, чтоб повторить просили…
— Да, правда, не трогал я жуков… — краснея, оправдываюсь я.
— Ну что вы на ребенка напали! — вмешивается бабушка. — Оголодал, Васечка? Небось весь день не кормили? А тебе, Ланочка, давно пора усвоить: вначале приносят столовые приборы и только потом накладывают еду…
— Мама…
— Что — мама? Сколько лет повторяю, а толку? Как об стенку горох… И вообще, выключили бы свою шарманку, — тычет бабушка пальцем в сторону телевизора. — Даже врачи говорят, что есть и смотреть телевизор — вредно.
— А мы и не смотрим. Мы разговариваем, — раздраженно замечает мама.
— И разговаривать, Ланочка, вредно. Когда я ем — я глух и нем…
Чтобы снять всеобщее напряжение, дед разливает самогонку. Олька не пьет, а мне пока не предлагают. Хотя, сказать по правде, мне не очень-то хочется пробовать это пойло с едким запахом, чем-то напоминающим денатурат. Очередь доходит до мамы.
— Светик?
