И они отправлялись в путь. Олаф носил длинное свободное одеяние из белой шерсти, стянутое на поясе ремешком. На нем были грубые башмаки и кожаные штаны. Его шею охватывал железный обруч, сделанный так, что мужчина не мог его снять. На нем были странные знаки, называемые рунами. Надпись гласила: «Олаф, раб Хальфдана».

А одежды Харальда были нарядными. Его плечи покрывала накидка из серого бархата, которая крепилась на груди большими золотыми пряжками. Когда она развевалась на ветру, становилась видна ярко-алая подкладка и красная куртка из дорогого сукна. На ногах – серые шерстяные панталоны[1]. Золотые шнурки обвивали ноги от лодыжек до коленей. Длинные светлые волосы были перевязаны золотой лентой.

Эти двое шли по неизведанной, дикой стране. Они забирались на крутые скалы, где среди камней лишь изредка попадались небольшие участки земли и со всех сторон вздымались гигантские валуны, из трещин которых росли деревья. Некоторые камни откалывались и скатывались вниз, к подножию горы.

– Их сломал Тор, – говорил Олаф. – Он разъезжает по небу и швыряет свой молот в тучи и горы. Поэтому бывает гром и молния, трескаются скалы. Его молот никогда не промахивается и всегда возвращается ему в руку, готовый снова лететь, куда пожелает хозяин.

Добравшись до вершины горы, они оглянулись. Далеко внизу расстилалась зеленая долина. С одной ее стороны море врезалось в землю, образуя фиорд. По обе стороны фиорда возвышались отвесные скалы – из-за них вода казалась черной, укрытой тенями. Всю долину окружали высокие горы, склоны которых поросли соснами. Вдали тоже виднелись горы. В долине располагались дома Хальфдана.

– Какими маленькими кажутся наши дома отсюда, – сказал Харальд. – Но я почти могу – да, я могу разглядеть красного дракона на крыше большого зала. Ты помнишь, Олаф, как я забрался на него и уселся ему на голову?

Мальчик рассмеялся, притопнул и бросился бежать. Наконец они добрались до скалы Эгира и остановились на ее плоской вершине. Харальд подошел к краю и посмотрел вниз. Он увидел лишь неровную каменную стену и далеко внизу черную воду фиорда. Олаф некоторое время наблюдал за ним, а потом сказал:

– Ты совсем не побледнел, Харальд. Это хорошо. Мальчик, который может спокойно смотреть на стену скалы Эгира, не побоится заглянуть в лицо смерти на войне, когда станет мужчиной.

– Эгей! Я не боюсь войны! – закричал Харальд. Он отбросил накидку и достал из ножен, висевших на поясе, маленький кинжал. – Смотри, разве он блестит не так же, как меч? И я ничего не боюсь. Хотя это, разумеется, только игрушка. Когда мне будет восемь лет, я получу настоящий меч, острый зуб войны.

Он отбросил накидку и достал из ножен, висевших на поясе, маленький кинжал

Он взмахнул кинжалом, словно это был длинный меч, после чего подбежал и сел на камень рядом с Олафом.

– Почему это место называется скалой Эгира?

– Ты знаешь, что на небесах есть Асгард, – сказал Олаф. – Это чудесный город, где золотые дома богов стоят в золотой роще. Его окружает высокая стена. В доме Одина, отца всех живущих, есть большой зал для пиршеств – больше, чем вся земля. Он называется Валгалла. В нем пять сотен дверей, а вместо балок – копья. Крыша покрыта мечами. На скамьях латы. На высоком троне сидит Один, на его голове золотой шлем, в руке – копье. У его ног лежат два волка. Справа и слева от него сидят боги и богини, зал полон тысячами и тысячами воинов, храбрейшими из храбрых, павших в боях. В Валгалле хорошо. Там варят лучшую медовуху, которая никогда не кончается. Там много скальдов, которые поют чудесные песни, – ничего подобного люди не слышали. Перед дверями Валгаллы раскинулся чудесный луг, где воины каждый день сражаются и покрывают себя славой. Они получают раны и наносят их. А ночами они пируют, и их раны заживают. Но в Валгаллу попадают только те мужчины, которые храбро приняли смерть в бою. Мужчины, умершие от болезней, отправляются вместе с женщинами, детьми и трусами в Нифльхейм. Там богиня Хель глумится над ними, ужасный холод пробирает их до костей, они садятся и замерзают.

Много лет назад Эгир был великим воином. Его называли Эгир Большие руки. Его меч побывал во многих сражениях, и не счесть, сколько воинов он отправил в Валгаллу. Мечи других мужчин задевали его плоть и оставили на ней шрамы, но ни один из них не нанес ему смертельную рану. Его волосы побелели, руки стали тонкими и слабыми. В стране был мир, и Эгир с сожалением сказал: «Я стар. Сражений нет. Неужели я должен умереть в постели, как женщина? Неужели мне не суждено увидеть Валгаллу?» – Но Один когда-то постановил: «Если мужчина стар, чувствует близость смерти и не может умереть в бою, он должен принять смерть, совершив храбрый поступок, и тогда он будет пировать вместе со мной в Валгалле». И однажды Эгир пришел на эту скалу.

– Чтобы совершить храбрый поступок и попасть в Валгаллу! – воскликнул Харальд.

– Да. Он достал меч, взмахнул им над головой, поднял щит и прыгнул с этой скалы в воды фиорда.

– Здорово! – вскричал Харальд и вскочил на ноги. – Думаю, Один встал со своего трона, чтобы приветствовать этого храброго человека, когда он вошел в двери Валгаллы.

– Так поется в песнях, – ответил Олаф. – Скальды до сих пор поют об Эгире по всей Норвегии.

Как-то раз Харальд спросил:

– Из какой ты страны, Олаф? Ты всегда был рабом?

Глаза раба вспыхнули.

– Когда ты станешь мужчиной, – сказал он, – и отправишься, как викинг, в Данию, спроси у жителей, слышали ли они об Олафе Хитреце. Там, далеко отсюда, моя страна. Нас разделяет холодное море. Мой отец – Гудбранд Большой. В его зале пировали две сотни воинов, а потом шли за ним в бой. Рядом с ним сидели десять сыновей. Я был самым младшим. Однажды отец сказал: «Все вы – взрослые мужчины. Здесь у нас нет места для стольких вождей. Старший сын унаследует мою ферму, когда я умру. Все остальные должны стать викингами». У него было три корабля. Их он отдал моим братьям. А я остался той весной и построил себе лодку. Лодка была рассчитана только на двадцать весел. Я думал, что за мной никто не последует: ведь я был слишком юн, мне было всего пятнадцать лет. Я построил лодку, похожую на дракона, – драк-кар. На носу я вырезал драконью голову с открытой пастью и высунутым раздвоенным языком. Глаза я сделал красными от злости. «Будь здесь, – сказал я, – и шипи на моих врагов». На корме я сделал место для кормчего и прочный румпель для руля. На бортах я вырезал драконью чешую. Потом я выкрасил мое творение в черный цвет и на каждой чешуйке поставил золотую отметину. Я назвал свою лодку «Бегущая по волнам». Она неслась по волнам на удивление быстро. Ничего подобного мне не доводилось видеть.

В ночь, когда постройка была завершена, я пришел к отцу на пиршество. Когда мясо было съедено и рога с медовухой пошли по кругу, я встал, высоко поднял свой рог и сказал: «Вот моя клятва: я поплыву в Норвегию, разорю побережье и наполню свою лодку сокровищами. Тогда я найду подходящую ферму и стану зимовать на этой земле. Кто пойдет со мной?» Один из мужчин сказал: «Он еще ребенок и не понимает, что говорит, замахивается на многое, но ничего не добьется». Но зато другие встали и подняли свои рога, наполненные медовухой. Тридцать мужчин, один за другим, сказали: «Я пойду с этим пареньком и не отвернусь от него, пока мы оба живы».

На следующее утро мы сели в мою лодку-дракона и отплыли от берега. Я сидел на месте кормчего. Когда моя лодка неслась по волнам, я сочинил песню и запел ее: «Дракон летит, куда лежит его путь? Там мечи будут петь, копья кусаться, а я – смеяться». И мы направились к побережью Норвегии. Мы побывали незваными гостями за столами многих жителей. У некоторых людей, по нашему мнению, было слишком много золота, от которого их следовало освободить. И я сказал: «Брюхо моего дракона никогда не наполняется». Для золота в нем тоже нашлось место. Лучше жить на море, а другие пусть выращивают урожай и заботятся о припасах. Дом пахнет дымом, а корабль – весельем. Из дома можно увидеть только закопченную крышу, а с корабля видна Валгалла.