Это может показаться невероятным, но любое из его исследований тесно связано с другим, и все они нашли свое отражение в его живописи. «Я полагаю, что, хотя воздух кажется нам голубым, – написал он однажды, – на самом деле это не его настоящий цвет, на него влияют влажность, тепло, мельчайшие испарения и неощутимые частицы». Его прославленное сфумато[14] – это не что иное, как результат наблюдений за атмосферными явлениями: лишь один из множества примеров того, как функционировал разум Леонардо. Для него не существовало исследования, результаты которого нельзя было бы воплотить в живописном полотне или рисунке.

Ни один из интеллектуалов до него не отводил образу более важную роль, чем слову. Его рисунки – подробнее, чем его описания, и прежде всего они непосредственнее, чем его высказывания, зачастую кажущиеся непривычными, неграмотными, загадочными, как пророчества греческого оракула. Почти все его записи читаются как разговоры с самим собой: кажется, что художник ведет диалог с собственным разумом и своей силой воли. Он записывает не абстрактные теории или теоремы, а скорее рекомендации, практические подсказки, призывы, обращенные к своему alter ego, к «ты», с которым идентифицируют себя все его потенциальные читатели. «И ты, живописец, учись делать свои произведения так, чтобы они привлекали к себе своих зрителей и удерживали их великим удивлением и наслаждением, а не привлекали бы их и потом прогоняли, как это делает воздух с тем, кто ночью выскакивает голым из постели, чтобы посмотреть, какой это воздух – пасмурный или ясный, и тотчас же, гонимый его холодом, возвращается в постель, откуда он только что поднялся»[15].

Не совсем верно, что да Винчи писал справа налево для того, чтобы воспрепятствовать другим прочесть его мысли: Леонардо был великодушным человеком, он хотел поделиться результатами своих исследований с другими. Каждый его листок – это страница потенциального трактата, который так и не был завершен. Он писал справа налево только потому, что в детстве некому было исправить эту его дурную привычку. Возможно, начавшись как игра, его зеркальное письмо стало привычкой, от которой он в дальнейшем уже не смог освободиться. Так же, как от использования левой руки, даже когда ему приходилось рисовать: внимательно рассматривая штриховку, с помощью которой он рисовал тени, можно заметить, что направление линий отличается от обычного. Он не наносил штриховку снизу-вверх и слева направо, как все его коллеги художники (//), но проводил ее наоборот (\\), точно так же, как в своих записях. В действительности, если хорошенько присмотреться, направление движения его руки идентично тому, как если бы он писал и рисовал правой рукой – только наоборот, зеркально и в то же время естественно. Для того, кто привык держать перо левой рукой, это единственная возможность не размазать непросохшие чернила по бумаге. За этим не стоит никакого тайного намерения. Это непреднамеренный жест, превращенный критиками в легенду.

Это не единственный ложный миф, необоснованно усложняющий личность Леонардо. До сего дня его представляют застенчивым и нелюдимым, одетым в темное, хмурым и строгим, как это подобает великому художнику. В действительности, все как раз наоборот. «Он отличался красотой, пропорциональностью, изяществом и приветливостью. Носил розовую короткую тунику до колен, хотя в то время было принято носить длинную одежду. На грудь ниспадали прекрасные волнистые и красиво уложенные волосы».

Да Винчи разъезжал по Италии в одежде броских и даже дерзких цветов. Он маниакально заботился о своих волосах, которые красивыми прядями спускались ему на грудь даже в преклонном возрасте. Он был эксцентричным художником, который даже своим внешним видом стремился заявить о своей оригинальности. Он часто преувеличивал странности в своем поведении, чтобы держать на расстоянии зануд или клиентов, которым он задолжал работу и не желал ее заканчивать. Он любил окружать себя юношами, которые не могли устоять перед очарованием учителя и сопровождали его в его интеллектуальных авантюрах. Его странная «семья», состоявшая из необычных персонажей с причудливыми прозвищами, такими как Салаино, Зороастро и Фанфойя, оказывала ему настоящую поддержку, в особенности, когда общество осуждало его провокации.

Путь Леонардо не всегда был усыпан розами: много раз ему приходилось терпеть унижения и начинать все снова под влиянием непреодолимого желания продолжать изучение реальности. Только по этой причине он отказывался заканчивать некоторые из своих шедевров, подвергая риску свою репутацию живописца. Он постоянно переходил от одного покровителя к другому, находился на службе у враждующих государств, нимало не беспокоясь о возможных обвинениях против него. Часто делал неожиданный выбор.

Его неровный и вдохновенный жизненный путь, пересекавшийся с наиболее влиятельными итальянскими дворами XV века, предоставил ему возможность погрузиться в круг представлений, обычаев и событий во Флоренции времен Медичи, наблюдать прогресс, достигнутый Миланом в годы правления Лодовико Моро, и проводить время в великолепных апартаментах Изабеллы д'Эсте в Мантуе, чтобы затем служить военным инженером при Цезаре Борджиа и наконец обосноваться в Риме – как раз в то время, когда Рафаэль трудился над росписями в Ватикане, а Микеланджело только что успел закончить свод Сикстинской капеллы. От картины к картине жизнь Леонардо протекала в путешествиях по Италии эпохи Ренессанса, она была исполнена беспокойства, подвержена внезапным изменениям, несмотря на создаваемые им смущавшие своей новизной шедевры, которыми был отмечен его соблазнительный и фатальный путь.

Леонардо так подвел итог своему необычайному опыту: «Это проистекало из моего жадного желания, мечты увидеть великое повторение разнообразных причудливых форм, произведенных искусной природой, достаточно обманывавшей меня. Внизу, под сводом сумрачных скал, нависавших над входом в просторную пещеру, стоя изумленный и ошеломленный, я пригнулся и оперся усталой рукой о колено, направо темнел спуск, я прищурился, часто нагибаясь тут и там, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь, однако это казалось невозможным из-за царившего там мрака. Я постоял некоторое время, внезапно ощутив в себе два чувства: страх и желание; страх перед опасностью и темнотой пещеры, желание увидеть, не скрывается ли там нечто чудесное»[16]. Влечение к новому уживалось у Леонардо со страхом провала, мужество и готовность рисковать постоянно сталкивались с разочарованием. Он был образцом упорства, способности действовать даже перед лицом непреодолимых трудностей благодаря неудержимому внутреннему импульсу, помогавшему ему много раз начинать жизнь сызнова в разных местах.

Добро пожаловать в путешествие к границам непознанного, и будьте осторожны.

Пристегните ремни.

Часто достаточно имени, чтобы пролить свет на самые интимные стороны жизни художника. Иногда подпись на картине становится бесценной визитной карточкой, раскрывающей тайны, касающиеся его происхождения, и рассказывающей поистине невероятные истории о его работе. Имена живописцев, живших во времена Леонардо, хранят целое собрание удивительных историй. Чтобы разгадать их, нет необходимости углубляться в темные закоулки архивов или слепнуть над старинными фолиантами. Одним из величайших художников эпохи Высокого возрождения был флорентиец Паоло ди Доно, более известный как Паоло Уччелло[17], поскольку в начале своей карьеры он специализировался на изображении голубей и горлиц. Эта страсть впоследствии стала его товарным знаком. Весьма примечателен случай с одним из знаменитейших художников того времени, Антонио дель Поллайоло[18], который был обязан странной фамилией ремеслу своего отца, владельца куриной лавки на старом рынке во Флоренции. Алессандро ди Мариано ди Ванни Филипепи вошел в историю под более простым именем Сандро Боттичелли[19], напоминающим о маленьком бочонке, в который его брат собирал взносы в городском ломбарде Монте ди Пьета. Верроккьо, учитель Леонардо, напротив, взял фамилию ювелира Джулиано Веррокки, у которого он работал в юности: на самом деле его звали Андреа ди Микеле ди Франческо ди Чионе. В то время живописцы, скульпторы и архитекторы к имени, данному им при рождении, за которым тянулась длинная цепочка предков (ди… ди… ди…), прибавляли также «артистическое имя», происходившее от их специальности или от ремесла их родителей. Имя обычно служит для обозначения принадлежности к семье и социальному классу, в то время как прозвище гораздо короче и легче запоминается. Это подтверждают примеры Андреа дель Сарто[20] и Андреа дель Кастаньо[21], имена которых пожизненно отмечены названием ремесел их отцов, или Доменико Гирландайо, чья фамилия напоминала об искусстве, с которым его отец чеканил серебряные гирлянды, предназначенные для украшения причесок флорентийских дам.