— Из меня тоже. Девочки, имею в виду. Тина убьет меня. Что ты сказал Нику?

Обнимая ее за талию, я отвечаю:

— Я сказал ему, что мы вдвоём нуждаемся в нескольких днях отдыха. Он не спросил ничего, поэтому я не стал рассказывать. Он обещал, что передаст Тине, и пока все будет хорошо, он не против.

Нат хихикает.

— Ты же знаешь, что у нас только один день здесь верно?

«Что?»

Покачав головой, я говорю:

— Нет, девочка. У нас здесь две ночи.

Отстраняясь от меня, она выглядит немного неуверенной, когда выдает:

— Нет. Это не так. Есть ещё одно место, куда мы должны заглянуть перед тем, как вернуться домой.

Взгляд на ее лице заставляет меня думать, что место, куда мы собираемся, мне не понравится. Но она моя жена, и если она говорит, что нам нужно туда, то я уверен, что мы поедем.

Прищурившись, спрашиваю с подозрением:

— Хорошо, детка. Куда именно мы собираемся?

В ее глазах пляшут бесята, и она спрашивает с улыбкой:

— Ты же знаешь, что я люблю тебя?

О, черт. Я попал.

***

Используя свой ключ, я открываю дверь в дом моего детства и зову:

— Мама? Taтa (прим. ред. с хорватского «папа»)? Кто-нибудь дома?

Проходит примерно десять секунд, и когда мы не получаем ответа, Эш шепчет:

— Ну, хорошо. Мы пытались. Пойдём, нам пора. — Он пытается потянуть меня за дверь.

Смеясь над его нелепостью, я бормочу:

— Не могу поверить, что ты нервничаешь. Они всего лишь мои родители.

Эш вздергивает брови, качая головой.

— Нет. Они не просто твои родители, детка. Они твои защитники. Они бы никогда не захотели увидеть тебя с кем-то, вроде меня. Я знаю это.

Он не так уж и не прав.

Не то чтобы они имели что-то против Ашера. Просто они будут думать, почему мы скрывались. Поступать так в нашей семье неправильно.

Ужасно неправильно.

Я хмурюсь.

— Ты не знаешь этого. Пойдем, думаю, они во дворе.

Мы идем через мой дом, когда Эш замечает фотографии меня и моей сестры, когда мне было одиннадцать. На мне шляпа. Он смеётся.

— Дай угадаю. Нина и ирокез?

Смеясь, я говорю ему:

— О да. И это было не в первый раз. Ты должен увидеть наши семейные фотографии, особенно те, где у папы бакенбарды.

Его тело трясётся позади меня в беззвучном смехе, и когда мы достигаем раздвижных дверей, мой желудок ухает вниз. Не позволю увидеть Ашеру, какая нервная я сейчас. Натягивая широкую улыбку, открываю дверь и выхожу в задний двор, где сидят моя мама, папа, Нина и Елена.

Елена замечает нас первая и встает так быстро, что ее стул падает назад. Она визжит и подходит к нам, запрыгивая на меня. Я обнимаю ее и смеюсь:

— Эй, эй, эй. Можно подумать, мы не виделись годами!

Елена отпускает меня, и, к моему удивлению, запрыгивает на Эша. И он позволяет ей, обнимая ее и улыбаясь.

«Может, все пройдет и не так плохо, как я думала».

Нина встает и подходит ко мне. Она обнимает меня и говорит:

— Рада видеть тебя, дорогая.

Она накрывает щеки Эша руками и целует каждую. Я наблюдаю, как мои сестры окружают моего мужа. Елена обнимает его за пояс с одной стороны, и Нина обнимает за талию с другой. Я улыбаюсь.

Они создают защитный барьер вокруг него. Они понимают, что-то происходит.

Эш стоит на месте, ошеломленный какое-то время, прежде чем обвивает обе руки вокруг плеч моих сестер.

В носу покалывает, а глаза жжет.

«Ау-у-у. Чертовы эмоции».

Прочищая горло, я разворачиваюсь к родителям, которые уже стоят. Мама слегка улыбается. Папа ... ну, он не выглядит таким уж счастливым.

Мама идет вперед и обнимает меня. Я шепчу:

— Привет, мам.

Она покачивает меня из стороны в сторону и шепчет на ухо:

— Он очень красивый, дочка.

Я смеюсь, и она отпускает меня. Мой папа проходит вперед и, как всегда, обнимает меня так сильно, что почти перекрывает мой поток воздуха. Я задыхаюсь:

— Тата, не надо так сильно!

Он отпускает меня и встает перед Ашером, затем спрашивает:

— Мужчина со свадьбы Тины?

Эш кивает и говорит:

— Да, сэр. Я друг Ника, Ашер. — Затем Эш протягивает руку для пожатия, и я превращаюсь в оголенный комок нервов.

«Пожалуйста, тата. Ответь».

Папа смотрит на Эша добрые десять секунд, прежде чем берет его за руку и дважды сжимает, прежде чем отпустить. Он поворачивается спиной и говорит Ашеру:

— Ты идешь со мной.

Затем заходит в дом.

Эш смотрит на меня так, как будто я должна подтвердить, идет ли он к его неизбежной смерти. Задыхаясь от смеха, я говорю ему:

— Иди с ним. Вероятно, он просто хочет показать тебе что-то по мужской части.

Эш сглатывает, выпрямляется, кивает в никуда и идет внутрь, следуя за моим отцом. Покачав головой, я усмехаюсь.

«Прощай, храбрый солдат».

***

Вот дерьмо. У мужика есть подвал.

«Для чего людям в наше время подвалы?»

Для расчленения тел мужей их дочерей, вот для чего.

Я так облажался.

Спускаясь по ступенькам, я думаю о лице моей прекрасной жены. Что бы сейчас не случилось, она того стоит.

Когда делаю последний шаг, я осматриваюсь вокруг, и моя челюсть отвисает.

Это самая крутая гребаная комната, в которой я когда-либо был.

В ней есть бильярдный стол, дартс, стол для покера, огромный телевизор с плоским экраном, очень удобный диван, библиотека вдоль задней стены и бар в дальнем углу. Идя с широко раскрытыми глазами, я чувствую удар по затылку. Тянусь и касаюсь... свисающей свиной ноги?

«Какого хрена?»

Отец Нат видит, что я держу ногу, и на моем лице, вероятно, выражение «какого хрена», и говорит с сильным акцентом:

— Это есть прошутто. Очень хорошая. Соленая ветчина. Мы делаем каждый год. Это есть традиция.

Он указывает на бар и, удовлетворенный тем, что он не собирается меня убивать... пока... я иду к нему. Мои глаза расширяются еще раз, когда он вытаскивает два стакана и старую бутылку чего-то прозрачного. Он наливает нам обоим и говорит:

— Моя Наталья. Она умная. Если она приведет домой мальчика, я знаю, что она его любит.

Я подавляю стремление выпятить грудь и похлопать по ней, как Тарзан, выполняя вызов джунглей. Он продолжает:

— Итак, я должен спросить. Нина рассказывала мне о другом мальчике, о том, кто ее ударил. Она говорит, что хороший человек помогает Нат. Этот человек — ты?

Мой желудок сжимается. Я понятия не имел, что ее сестры расскажут об этом родителям.

Кивая, признаюсь:

— Да, сэр. Я помогал ей.

Тоже кивнув, он выдерживает мгновение тишины, прежде чем медленно произносит:

— Ты заставляешь его платить?

Глядя ему прямо в глаза, я говорю искренне:

— Способом, который он никогда не забудет, сэр. Никогда.

Он снова кивает, и я знаю, что он меня понимает. Играя со своим стаканом, он тихо спрашивает:

— Думаешь, ты достоин?

Я выдыхаю и говорю ему:

— Я... я действительно не знаю. Надеюсь, потому что я люблю ее. Настолько, что я бы сделал для нее все. Я буду защищать ее до того дня, пока я не умру, если она позволит мне. Она делает меня лучше.

Удовлетворенный моим ответом, он поднимает свой бокал и мой. Я тянусь за ним так быстро, что чуть не опрокидываю его. Поднимая его высоко, он говорит: «živeli!», и это звучит как жив-йэлл-и.

Не зная, что это значит, и серьезно не заботясь, я чокаюсь с ним и говорю:

— živeli!

Он улыбается в первый раз и опустошает свой стакан, как будто это вода. Я нюхаю напиток. Запах ударят в нос, как моча лошади. Не теряя ни минуты на размышления об этом, я глотаю. И жидкость тут же обжигает мой рот и горло.

«Моча лошади? Больше похоже на растворитель!»

Будучи человеком, который хочет произвести впечатление, я пытаюсь подавить кашель, пока мое лицо не становится синим. Отец Нат смеется, когда видит мое лицо: