Воронько нагло и решительно подходит почти вплотную к Смилову. Толкает его в грудь. Шипит, как ядовитая змея:

– А если бы и так! Тебе-то что, убийца? Хирурга из себя строишь, а сам… А я тебя-то не шибко боюсь и твоего пацана тоже.

Смилов отпихивает от себя старика:

– Что же, тогда подохнешь бесстрашно. Мне без разницы. Одной скотиной на земле станет меньше. Мне почёт и уважение. Да и людям радость.

Все эти картины Окуневу давно знакомы. Такие вот ненавидят россиян по духу и рождению. За то и ненавидят, что Россия дала им истинную свободу и пристегнула к их непонятной и привередливой стране огромные пространства. За что же им такая благодать? За любовь к нам? Так ведь нет её и, по большому счёту, и не было.

Пора уже признать и понять, что ненависть, даже большой части украинского народа – не выдумка. Пропаганда поработала. Заокеанская да западноевропейская. Да и польские и прибалтийские власти стараются Штатам угодить, да всем, кроме России.

Воронько смотрит в небо. Там вовсю поют жаворонки. Или не понимают, что идёт война, или уже привыкли наблюдать за смертью.

– Болтай, болтай Смилов! – Говорит Воронько. – Скоро всё переменится.

– А я в этом и не сомневаюсь, – отвечает Смилов.– Всё переменится.

Поглядывает на окно палаты, где находится Миля.

А совсем не далеко от больницы слышится стрельба из автоматов и пулемётов, разрывы гранат и мин. Ясно, что там ополченцы ведут оборонительный бой. Не трудно представить, что не только бандиты погибают в шквале огня, но и защитники Родины. Стрельба в усиленном режиме.

Смотрел Игорь на волны Амура, на сопки, что на противоположном берегу, на полёты крикливых чаек, и казалось ему, что всё это не реально. Ничего удивительного. Если не все, то подавляющее большинство людей не сразу привыкают к новым местам.

Рядом с ним присел худощавый старик в сером костюме и не бесцеремонно стал рассказывать Игорю, что в семидесятых годах прошлого века он имел счастье жить в Соединённых Штатах Америки. Ну, такая замечательная страна! Не то, что Россия. Ах, какие там уже тогда были прекрасные унитазы и дороги. Знакомая старая песня.

– А в России люди – хлам, дикие какие-то, – продолжал старик, пытаясь увлечь юношу современными сказками дядюшки Римуса. – Всё у нас захламлено, народ некультурный, невоспитанный.

– Неужели настолько не воспитанный, что даже не желает слушать неумную и дешёвую пропаганду? – Спросил старика Игорь. – Вы извините, но мне не интересно то, о чём вы говорите. Вы ведь не первый и не последний.

– Да как ты смеешь не слушать меня, молокосос?!

Странный дедушка. Не сомневается в том, что его обязаны выслушивать совершенно незнакомые ему люди. Такими были евангелисты, пока, наконец-то, их не остановили. Ведь звонили людям по телефонам, ломились в квартиры, привязывались к людям на улице… Ты обязан разделять их точку зрения – и баста! От какой такой демократии произрастают всякого рода сорняки? Не только ведь жизненное пространство оплетают своими пристрастиями и представлениями обо всём существующем, но ведь и в души лезут. Имеют право, потому что… особенные. По крайней мере, они не сомневаются в этом и часто переходят на истерический крик, когда их не желают слушать.

Во всех городах и весях встречаются такие субъекты, и, почему-то они, в основном, немолодые люди. Такие и здесь есть. Игорю его двоюродная бабушка Александра Тимофеевна советовала не вступать в разговоры с подобными людьми, не спорить с ними. Просто уходить от них подальше. Русофобия становится, к несчастью, не только манерой, без преувеличения, наглого поведения навязчивых господ, но и психическим заболеванием.

Игорю ничего не оставалось делать, как перейти на другую скамейку. Неуважение к старшим? Пожалуй, наоборот. Безнаказанность явных представителей «пятой колонны» при идеологической обработке представителей подрастающего поколения. Усиленная подготовка будущего электората для выборов президента России, этак, лет через пять-десять, подготовленного в Вашингтоне. И больше нигде.

Может быть, бесцеремонный старик опять бы подсел к Игорю. Но он нашёл очередную жертву – молодую женщину с ребёнком. Но та лишь делала вид, что слушает провокатора. Машинально кивала головой. Но её явно совсем не интересовали басни старого русофоба. В такой ситуации, конечно же, Окунёву вспомнился бандеровец Воронько и та самая… заминированная больничная беседка.

…Что касается Воронько, то он всё ещё стоит напротив Смилова, сверлит его глазами.

– Конечно же, ты, неприятный человеческому взору внучок негодяя и эсесовца Фрола Воронько, – говорит Смилов,– совсем не ведал о том, что эти выползки сюда не торты с пирожными принесли, а мины… противопехотные?

– Если пришли сюда хлопцы, – нагло отвечает Воронько, – значит, так надо. Меньше народу – больше кислороду. А ты мне не указ! Понял? Ты весь на виду. Добрая, хорошая мишень.

– Да и ты не такая уж и плохая, Воронько. Сейчас ты, старый осёл, чуть не наступил на одну из мин! Я пока их не обезвредил. Ты тут торчишь, старик, а находится здесь опасно.

Хирург посмотрел на своего юного друга и соратника Окунёва и сказал:

– Запомни, Игорь, эту физиономию. Перед тобой враг. Такие ещё будут встречаться на твоём жизненном пути. Не позволяй им повелевать твоим разумом, твоей свободой!

Воронько ухмыляется, но и находится в явном смятении, делает несколько шагов назад. Оказывается, не так уж и смел старик. Жить хочет. Озарение на него нашло. Присмирел.

Начинает понимать, что и наговорил лишнего. Даже, почти вежливо, интересуется:

– Так, где ж они, эти мины?

– Славно, что ты, древний клещ, такой любознательный, – сообщает ему Смилов. – Шагни влево или вправо, и сразу угадаешь. Но я тебе разгуливать здесь не дам. Мне надо бы слегка самому пожить.

– И ты тоже боишься? – Удивляется Воронько. – Ты же, говорят, отважный… такой.

– Нуда, боюсь, и со страху прирежу тебя в момент, – пояснил Смилов. – По этой причине предлагаю тебе не двигаться.

– Сатана! – Почти вопит старый бандеровец. – Чистый сатана!

– Вот, наконец, и познакомились, – говорит хирург. – Ты – сатана, а я – Демьян Тарасович.

– Не я, а ты – сатана, – кричит Воронько, – и этот маленький выродок… с тобой!

– Вы ошибаетесь, – отвечает Игорь, – но это в последний раз в вашей жизни. Больше ошибок вы не совершите.

Надо же! Старый мерзкий бес считает его, Смилова, сатаной. Ну, ни в одни ворота не лезет! Кого из себя на протяжении всей своей гнусной жизни изображал Воронько? Может быть, борца за свободу? Только за чью? Здешних и забугорных магнатов? Так ведь, а никак не иначе.

Да ведь и знает старый нацист, что и к чему. Понимает, что он – орудие в руках великого множества полпредов самого Сатаны. Именно, его.

Смилов с ним больше не спорит, только и говорит:

– Мне твои предположения и догадки на счёт нас – по барабану. Сейчас сюда приедут милиционеры или ополченцы. Заберут с собой трупы этих… шакалов и тебя заодно.

– Никуда я не поеду, – протестует Воронько. – Я свободный человек!

– Уже нет, Воронько, ты не свободный, – возразил Смилов, – а мёртвый. К тому же, и совсем не человек. Ты – жалкое подобие двуногого существа. Я теперь понял, Воронько, кто виноват в смерти больного Шибаева.

Хирург указывает пальцем на убитых бандитов. Без доли сомнения утверждает:

– Эти собаки! И ты вместе с ними не так давно убили человека! Шибаев три дня тому назад подорвался на мине, вон там, возле палисадника. Да разве ж только один Шибаев погиб?

– Я на тебя, Смилов, пожалуюсь главному врачу Турченко, Сергею Дмитриевичу!

С трудом сдерживая ярость, Смилов вплотную подходит к Воронько и затаскивает его в беседку. Силой усаживает на скамейку.

– Сиди и не дёргайся! – Говорит Смилов. – Мне надо мины до появления милиции обезвредить! А что касается Турченко, то он не знал, какого гада в сторожа взял.

– Я за свободу своего народа! – Очень громко говорит Воронько. – Слава Украине!