– Как вы себя чувствуете? – как ни в чём ни бывало спрашивает медсестра, зайдя в палату и включив ослепительно-яркий свет. Морщусь, пытаюсь спрятаться, но не могу пошевелиться – тело просто свинцовое!

Что я ей скажу? «Эй, девушка, проверьте мои ноги. Кажется, мне их сломали»? Нет, так дело не пойдёт. Я попробовал пошевелить пальцами ноги – всё в порядке. Просто приснилось. Наверное. Медсестра садится рядом на кровать и ставит градусник, затем помогает мне сесть, чуть придерживая голову. Дама она уже не молодая – видно под толстым слоем макияжа, но приятная во всех отношениях. Шевелю пальцами правой руки, и затёкшие мышцы тут же начинают выть от боли – как так можно с ними обращаться?! Можно. И даже нужно.

– Сколько времени? – наконец, голос возвращается ко мне, но звучит так, словно я две недели пил крепчайшую водку и не говорил ни с кем.

– Да уже восемь часов, мистер Акио, – улыбается дама, разматывая катетер

И чего это она улыбается? Что я такого смешного сказал? Приподнимаю левую руку, но взгляд мой останавливается на собственном повреждённом пальце. Бинты пропитались кровью. Глянув на меня и поймав мой взгляд, женщина вновь чуть улыбнулась:

– Сейчас вам сделают перевязку, не переживайте.

Она уже встала, чтобы уйти, – и когда она успела проверить капельницы и забрать у меня градусник?! – но я успел перехватить её за руку:

– Когда я могу выйти из палаты?

Она чуть изумлённо смотрит на меня, затем улыбается:

– Через пару часов вам будут менять капельницы, и вы сможете немного прогуляться.

Сидеть просто так, бездействуя, я не мог никогда, да и не хотел. Но что делать совершенно без вещей, без собеседников, прикованным к кровати? Оставалось просто сидеть на кровати, созерцая зеленоватые стены, белый потолок, окна. За два часа я изучил каждую мелочь комнаты, просчитал, сколько одинаковых узоров на линолеуме пола, сосчитал плитки на потолке, посчитал, сколько шагов раздалось за последний час. В общем, я провёл время, крайне плодотворно, как вы могли заметить. Когда же секундная стрелка часов щёлкнула в семь тысяч двухсотый раз, я вздохнул с облегчением – а я так же подсчитывал, сколько мне придётся ждать. И до того мне казалось время растянулось, что когда в палату вошло трое врачей, я готов был прыгать под потолок от радости. Но, благо, меня удерживали капельницы и лёгкая слабость в теле.

Они принялись перевязывать мою руку с раненым пальцем. Когда бинты соскользнули, я думал, что не сдержу крика, но лишь плотнее стиснул зубы. Указательный палец и тут, и там покрывали швы, но выглядел он при этом так, словно кость и мышцы просто обтянули кожей, напрочь забыв про мясо и какие-либо другие жизненно-важные вещи. Меня передёрнуло от омерзения, и я отвернулся. Пальца коснулось что-то мокрое и холодное, после чего меня скрутило от боли. Пропитанную холодной жидкостью вату жёстко прикладывали к пальцу, отчего по всему телу проходили судороги боли. Грёбанные садисты. По телу бежали мурашки с такой скоростью, словно у них где-то был свой собственный пожар, никому пока что неизвестный.

– Не морщись так, красавчик. Не очень-то и больно, – мерзкий голос, усмешка.

Поворачиваю голову и встречаюсь взглядом со взглядом водянистых глазок, заплывших жиром, сверкающих алчностью и похотью. Не очень высокий, полный мужчина, лишённый абсолютно всяких волос на голове и лице. Губы похожи на гусениц. И он настолько отвратителен, что меня начинает тошнить, но я терпеливо выдерживаю его взгляд, скользящий по моему лицу и телу. Размечтался! Заставляю губы изогнуться в ухмылке, а потом до меня доходит, что если этот боров вдруг захочет что-то сделать, то я не смогу оказать полное сопротивление. Ну, разве что капельницей его по башке жахнуть. И воображение уже рисовало прекрасную картину о том, как железо ударяет по лысой голове, разбивая в кровь, а затем проламывая череп, как ошмётки мозгов летят на стены. М-м… Красота!

Мне перевязывают руку, а затем начинают менять капельницы.

– Если хотите, можете пройтись, мистер Акио. Но только осторожно, – оповещает меня молодой и вполне даже симпатичный врач.

А что? Очень даже ничего так. Задница упругая, мордашка симпатичная. Про себя ухмыляюсь и встаю с кровати. Ноги не очень хорошо держат, но держат. Хорошо уже то, что перед глазами не плывёт, а мир не уходит из-под ног. Выйдя из палаты в маленький коридорчик, что служил переходом между палатой и коридором отделения, я обнаружил две двери – одну в туалет, который явно был под ремонтом, и одну в душевую комнату. О, самое то!

– М, извините, могу я принять душ? – оборачиваюсь ко врачам в палате и ловлю на себе три чересчур внимательных взгляда. Как будто ни разу в жизни их не кормили, и они вознамерились пообедать именно мной.

– Да, конечно, – расплывается в елейной улыбке толстяк.

Ну конечно. Улыбайся, сколько влезет, свинья, задницу я тебе не подставлю. Забравшись в душевую комнату, я задался вопросом – как снять с себя рубашку? С трудом согнув руку с катетером, я принялся расстёгивать мелкие пуговицы непослушными пальцами. Боль на сгибе локтя заставила меня поторопиться. Если игла сломается, то придётся резать руку. А новых шрамов мне совсем не нужно. Поэтому, как только рубашка была снята, мне пришлось сделать передых – очень уж больно катетер впивался в вену, а от этой боли по телу проходились судороги. Теперь вопрос в другом. Как теперь мыться, если лонгета и всё остальное? Однако, ответ сам ко мне пришёл.

В двери постучались.

– Кто? – с некоторым раздражением поинтересовался я.

– Артемис, это я. Пустишь? – голос Гилберта невозможно не узнать. Особенно, когда он такой просящий и почти что жалобный.

Ну, собственно, почему бы и нет? Открываю ему двери, впускаю. Уставший, но синяки под глазами уже не такие отчётливые – выспался хоть чуть-чуть. Встрёпанный. Наверное, на улице сильный ветер и, судя по капелькам в волосах, начинается дождь. Ему невероятно идёт такая встрёпанность и усталость, даже несмотря на то, что выглядит он при этом не ахти и мне его в такие моменты очень и очень жаль.

Проходит в душевую комнату и закрывает за собой двери:

– Неужели ты думал, что сможешь принять душ сам?

– Почему ты не на работе? – с недоверием смотрю на него, переминаясь с ноги на ногу на холодном кафеле.

– Я взял себе отпуск. Так помочь тебе принять душ?

– Да, будь добр.

Помогает мне раздеться, и я чувствую себя ущербным ещё больше. Хочется разбить стенки душевой кабины, бить всё, что попадается под руки. Дрожь прошлась по телу. С помощью Гила удалось забраться в душевую. Затем началась моя самая любимая процедура – он мыл мне голову. Даже когда я не был ограничен в своих действиях, Гилберт частенько возился с моими волосами. Длинные, густые, он говорил, что мог бы возиться с ними круглыми сутками, если бы я только позволил. Поэтому, возился он обычно долго. Подставив голову под струи душа, чувствую, как он зарывается пальцами в мои волосы, давая им намокнуть, кончики пальцев касаются кожи головы. Мурашки вновь бегут по всему телу, и улыбка расцветает на губах – может же быть у меня такое простое счастье? Холодный шампунь капает на затылок, и я почти чувствую, как эта густая субстанция забивается в поры кожи головы, прожигает что-то, сжигает кожу. На пол душевой кабины падает капля крови. Гилберт что-то мурлыкает под нос, продолжая намыливать мне волосы каким-то ароматным шампунем, который он притащил с собой. Кровь всё капает и капает на пол душевой кабинки, утекает в канализацию, её всё больше, она заливает мои ноги, туда же летят целые пряди волос, боль становится невыносимой, и я не выдерживаю, вскрикиваю, выдираясь из рук Гилберта. Шампунь попадает в глаза, и жгучая боль лишь усиливается. Мечусь, врезаюсь в стенку душа, треск стекла, боль в районе спины. Падаю на колени.

– Артемис! – изумлённый и даже возмущённый возглас моего любовника. Он хватает меня подмышки и прижимает к себе. Его рубашка тут же намокает, но он, похоже, этого не замечает.