Младший Миррор набрал в грудь побольше воздуха и тут же сдулся, понурившись. Поняв, что его начинания не будут разделять до тех пор, пока не появятся доказательства, куда более вещественные, чем пара задержанных документов малой важности, он подрастерял собственный пыл и махнул на неблагодарных слушателей рукой. Поглядев на надувшихся братьев, Пассиса едва слышно фыркнул и поднялся со своего места, чтобы затем двинуться на выход из кабинета:
— Я поговорю с Гилбертом. Может, у него есть какие-то мысли.
— Кроме эротических фантазий, при том, что Артемиса уже два месяца нет? Не думаю, — ухмыльнулся Рурука, сцедив неприличный смех в кулак.
— Что? — ошарашено прошептал юноша, переводя взгляд с одного Миррора на другого.
— Что? — невозмутимо поинтересовались они в голос, а затем переглянулись и одновременно подняли брови. Похоже, усвоив азбуку Морзе и поменяв её под себя, они научились общаться куда быстрее и легче, чем на ментальном уровне. Их хитрые физиономии обратились к Найтгесту, и братья уложили подбородки на переплетённые пальцы. Рурука ехидно прищурился. — Вот только не говори нам, что ты до сих пор не вкусил запретный плод страсти.
— И что тебя не посещают грязные мыслишки, — подхватил Роккэн, растягивая губы в коварной улыбке.
— И что ты тайно не испытываешь сладкого томления, думая о ком-то, — кивнул Рурука, совсем уж хищно осклабившись.
Пассиса в миг сменил цвет лица с белого на красный, поняв, к чему клонят Мирроры. В полной растерянности и смятении он приложил ладонь к пылающей щеке, взглядом ища спасение от этих заноз.
— Ох, — только и пробормотал он, чтобы затем стремительно вылететь в коридор и захлопнуть дверь.
Мирроры довольно хохотнули и хлопнули рука об руку, чтобы затем вернуться к своим делам. Поддавшись Артемису, Гилберт дал своё согласие на портрет, а ради обезвреживания ещё и летописца, дал ему задание перебрать старые записи почившего почти две сотни лет назад хрониста. Старший Миррор был искренне возмущён количеством и объёмом временных дыр, допущенных этим «хаотичным заколдованным самопишущим пером». Временами он начинал беспорядочно носиться туда-сюда, выкрикивая ругательства и потрясая свитками. Пока брат не рявкал на него, чтобы тот сел и принял нужную позу, он не успокаивался, а затем замирал в прежнем положении, закопавшись в летописи. Пока он спокойно сидел и внимательно вчитывался, не обращая ни на что внимание, Роккэн мог в своё удовольствие пользоваться живой моделью. Тишина была нарушена вошедшим Лихнисом, который возмущённо сопел носом, что было его обычным состоянием. Заняв своё законное место, секретарь взялся за документы. Молчание стало почти невыносимым для летописца: его брат сверлил секретаря взглядом, кажется, готовый откусить ему голову за единое движение, а тот в ответ делал вид, что ничего не замечает. Сколько бы Рурука ни покашливал, пытаясь намекнуть художнику, что шпионят совершенно не так, Роккэн продолжал пялиться на врага.
— Друзья, — излишне слащаво протянул Лихнис, отложив письма и окинув кабинет взглядом, — что вы думаете об Артемисе Втором?
Братья пару раз моргнули, обменялись вопросительными изгибами бровей и уставились на него, ожидая уточнений. Выждав пару мгновений для большего пафоса, юноша заговорил:
— Понимаете, меня беспокоит то, как этот Акио влияет на Господина. Ведь он так сильно поменялся после появления этого Артемиса. Мне кажется, здесь замешан гипноз. Или что там ещё эти Акио умеют делать. — Рурука уже открыл было рот, чтобы возмутиться, но поймал предупреждающий взгляд Роккэна и захлопнулся, тут же навострив уши. — Повелитель никому не позволял так помыкать собой. А тут и в кабинете позволяет ему находиться, и терпит эти насмешки. На мой взгляд, здесь действует магия жрецов, ведь они могут влиять на разум. Вот вам никогда не казалось, что если он рядом, то такое ощущение, будто он управляет вашими мыслями, навязывается в них? Появляется, даже если вам того не хочется?
— Ну, он достаточно заметный, — неуверенно отозвался Роккэн, не то намекая на рост альбиноса, не то на всю его внешность разом, не то на характер. — Сложно не думать о нём.
— Тем более, когда начинает говорить, — согласно кивнул его брат, принимаясь крутить перо между пальцев. — Согласись, он весьма красноречив и обаятелен. По крайней мере, пока не уходит с головой в шутки.
— Можно подумать, это не ты с ним ржёшь над всем подряд.
— Ой, подождите-ка, ты же тоже с ним, э… как он это называет? Упарываешься и угораешь!
— Но вы согласны со мной? — настойчиво напомнил о себе Лихнис, сжимая руки в кулаки от нетерпения. — Почувствовали же!
— Есть что-то такое, — задумчиво протянул младший Миррор, делая вид, что занялся портретом. — К чему ты это спрашиваешь?
— Я думаю, он хочет убить Господина чернокнижников.
В кабинете установилась тишина.
❃ ❃ ❃
Сложный день подходил к концу, окрашивая Кёльн в закатные тона, подсвечивая город множеством неоновых вывесок. Весна цвела и дурманила запахом свежей листвы и только распускающихся цветов. Упоительными казались тихие вечера, проведённые на открытых двориках кафе в компании больших кружек настоящего немецкого пива. Деревянные столы придавали чувство старины, напоминали о полных веселья посиделках в «Старой преисподней». Акио отставил кружку и запрокинул назад голову, тяжело вздохнув. Наслаждаться гордым одиночеством с каждым днём становилось всё сложнее, и юноша не мог толком сосредоточиться на охоте, предаваясь тоскливым размышлениям. Если бы только рядом были его друзья: понимающий Лоренц, непосредственный Люук, приятный в общении Пассиса, весёлые Мирроры — хоть кто-нибудь! Жизнь бы сразу стала во много раз приятнее, а время полетело. Хуже было ловить себя на мысли, что по ночам не хватает крепких объятий, пылкого взгляда, хищных улыбок. В такие моменты обыкновенная бессонница становилась злейшим врагом Охотника. Внимание притуплялось, инстинкты затухали, а тупая усталость ложилась на плечи, не давая ни на чём сосредоточиться.
Меж тем, он напал на след одного из изгнанников и теперь внимательно наблюдал за ним, уверенный, что это наведёт его на Легион. Вот и теперь, весёлая с виду девушка зашла в кафе, мило щебеча со своими подругами о недавнем показе моды. Он наткнулся на неё неделю назад и сперва посчитал обычным самородком, но, предчувствуя близость цели, решил понаблюдать за ней, а не отметать, как другие варианты. Каждый вечер она приходила сюда, одна или в компании, садилась внутри и проводила там по несколько часов, оставаясь до самого закрытия. Прошлым вечером она вышла во дворик, где заседал Акио, и с кем-то ожесточённо заговорила по телефону. Из её речи юноша понял, что не так давно она столкнулась с надсмотрщиком, и ей это совершенно не понравилось.
— Неужели они что-то поняли? — яростно шипела она, уверенная, что единственный любитель пить на свежем воздухе не слышит её. — Мы так тщательно всё скрывали!
Теперь же он ждал, пока девушка отправится домой, чтобы осторожно проследить за ней, понять, откуда разматывать клубок. В этот раз ожидание заняло уже больше трёх часов, и это несколько выводило Охотника из себя. Ему хотелось понять хоть что-то, выудить самую малую крупицу информации, чтобы с ней вернуться к Гилберту. Делать что-то по собственной инициативе он не торопился, опасаясь очередной ошибки. Дело было даже не в важности происходящего.
Не нужно быть обладателем высочайших показателей интеллекта, чтобы понять собственные чувства. Находясь столько лет рядом с Гилбертом, окунаясь в его страсть, Акио стал привыкать к жгучей близости, к прикосновениям этого мужчины. Единственное, что до сих пор коробило его — собственный страх. Найтгест был жесток и зачастую несправедлив, будто в его голове временами что-то перещёлкивало, и он решал: «Хм, неплохо было бы сломать кому-нибудь кость или две». Вопросом «почему я?» Артемис пытался не задаваться, про себя шутя о Стокгольмском синдроме. И какая-то его часть радостно виляла хвостом, когда Гилберт властным жестом подзывал его к себе, в то время как другая яростно отплёвывалась и ругалась на всех известных языках. Уже давно Артемис понял, что не хватит никаких принципов и гордости для сопротивления бархатному голосу, шепчущему в темноте спальни такие вещи, от которых волосы на затылке приподнимались, а сердце бешено колотилось, подвластное этому чарующему тембру. Рядом с ним дикая, звериная часть Артемиса успокаивалась и переставала дыбить шерсть, послушно утихомириваясь и ожидая следующих слов. Чувство защищённости и одновременно с тем абсолютной беспомощности сводили с ума, и Акио не знал, чему верить: словам «любовь моя» или безжалостным ударам. Говорить о своих мыслях Гилберту не казалось разумным, ведь чёрт его знает, как он на подобное отреагирует. И надо ли оно ему вообще? Живя вместе с Микаэлисом, Артемис не раз уверялся в том, что он нужен ему не только как партнёр для секса, что его желают видеть рядом. Господин чернокнижников же был влюблён в своё дело, порой ничего вокруг не замечал и ужасно злился, когда его отвлекали. Фракция, политика, экономика, дипломатия — Охотнику не хотелось быть пятым по счёту в этом гареме Найтгеста. Болезненное желание с самого детства быть первым во всём вызывало яростную ревность и самую обыкновенную обиду. «Чем эти бумажки лучше меня? — временами думал он, глядя на вдумчивую работу Гилберта. — Да посмотри же ты на меня. Оторви свою задницу от кресла и хоть раз просто сходи со мной выпить, чурбан!». Но вслух о том не говорил и лишь с беззвучным вздохом уходил прочь.
