В тот же вечер он дождался Гилберта. Чернокнижник явился глубоко в ночи, тихо прикрыл за собой дверь и явно удивился, обнаружив фаворита бодрствующим, замер на пару мгновений.

— Здесь так пусто, — Артемис не знал, как начать разговор. На каждое мимолётное движение губа и щека отзывались яростной болью, и он мог лишь объясняться жестами или короткими фразами, но в этот раз не хватило сил смолчать. — Где все?

— Почему тебя это волнует? — вопросом на вопрос ответил чернокнижник, скидывая с плеч тяжёлый плащ и переводя на юношу немигающий взгляд.

— Я ничего не знаю! — возмутился тот с жаром, подрываясь с постели и приближаясь к мужчине. Он внимательно, но с прохладой оглядел в ответ. — И такое чувство, что при моём приближении все разбегаются.

— Так и есть, — не став увиливать, спокойно согласился Найтгест, щепетильно расстёгивая пуговицы на манжетах, освобождая запястья от тугого захвата. — Если желаешь, я оставлю тебе схему замку.

— Не нужна мне твоя схема! — рявкнул альбинос, клокоча от гнева и не обращая на боль в ране никакого внимания. — Можешь засунуть её себе в!..

Не успел он договорить или понять, что происходит, как ледяные пальцы обхватили его шею. Чернокнижник смотрел всё так же безразлично, но возле зрачков, казалось, плясало чёрное пламя.

— Помни, кто твой хозяин, мальчик, — безмятежно произнёс он, не разжимая руку и не давая выдавить и звука.

Прежде это бы, несомненно, возбудило и скорее рассмешило Артемиса. Но теперь были лишь ярость и негодование. Всё, на что его хватило — плюнуть в сторону собственного мучителя. Он никогда не опускался до подобных унижений, ценя призрачное понятие «чести», как своей, так и чужой, но в тот момент хотелось лишь доказать хоть что-то, попытаться заставить Гилберта оттаять и перестать изображать из себя властелина всего и вся. Охотник желал разозлить его, увидеть, что эта глыба льда жива, а не имитирует человека. Результат ему не понравился совершенно. Резкая боль скрутила всё тело, когда тени метнулись с пола к нему, распиная в воздухе и растягивая, подобно дыбе.

— Ты забываешься, — на полутонах и чёрство произнёс Гилберт, даже не глянув на след плевка, оставшийся на его плече. Пальцы его разжались, отпуская горло, альбинос жадно задышал, мелко содрогаясь и пытаясь вырваться, но мрак держал крепко. — И, пожалуй, стоит тебя наказать, чтобы более такого не случалось. Небольшое недопонимание между нами, не так ли?

— Иди ты, — рыкнул юноша, стиснув зубы. — Тоже нашёлся мне.

Найтгест выслушал пылкую тираду с прохладным любопытством, чуть приподняв правую бровь, а затем поднял руку. Кисть его охватило чёрное жадное пламя, готовое сорваться вперёд по одной только мысли своего повелителя.

Чернокнижник подался вперёд, властно впиваясь в бледные губы, и на грубый поцелуй Артемис отозвался яростными укусами, хоть ранение и молило о пощаде, начало кровить. Не всхлипнул, не вскрикнул, когда рука, объятая пламенем, вдруг оказалась внутри его живота. Он был даже шокирован. Ни крови, ни разорванной дыры не было, но он чувствовал, как пальцы мучителя стискивают органы. Но ощущение долго не продлилось, оборвалось слишком резко, заставив засипеть. Крупная дрожь колотила юношу, и, пожалуй, не будь он сейчас в подвешенном состоянии, уже бы валялся на полу, скуля от боли и сворачиваясь калачиком. Как марионетка на нитях он держался лишь только благодаря им, они же не давали ему воспротивиться и защититься. «Сделай же что-нибудь, чего застыл!» — орал он мысленно, силясь пошевелиться. Силы просыпались медленно и боязливо, затем закипели. Теперь не было смысла сдерживать их, обрабатывать, чтобы никто не обнаружил их применение. Но очищение, долженствующее развеять чужие силы, не сработало и опало крупинками серебристой пыли на пол. Чернокнижник только ухмыльнулся, приподняв бровь и наблюдая за потугами фаворита.

— Либо ты великолепно смел, либо совсем идиот, — едва слышно прошептал он и тихо вздохнул, затем поведя ладонью с тускло искрящимся кольцом. Тени пришли в движение. — Ты никогда не сможешь стать сильнее меня, милый.

Во рту был стойкий вкус крови и желчи, глаза слезились от остаточной боли, а злость всё крепла. Слишком часто Акио слышал подобную фразу, слишком много раз его тыкали носом в его патологическую неуклюжесть в магии. Но он в свою очередь не забывал напоминать «силачам», что это не главное. Теперь же у него не было возможности даже элементарно врезать. Прохладная кровать приняла безвольное тело в свои объятия ехидно и легко, и Найтгест навис над ним. Странная, почти мечтательная улыбка коснулась его неживого лица, но даже это не могло бы смягчить Охотника теперь. Он было рванулся вперёд, чтобы ударить лбом в нос, но мрак сгустился, нажимая на грудь и удерживая на месте. Не переставая улыбаться своим мыслям, чернокнижник склонился, и прохладное дыхание огладило шею, а губы, коснувшиеся кожи, скорее разозлили, чем доставили удовольствие, и Акио закрыл глаза, кусая губы и хмурясь от слепой ярости. Поцелуи не приносили никакого наслаждения, лишь раздражали, и, похоже, чернокнижник это великолепно понимал. Мягкие касания сменились жёсткими, почти грубыми, а затем обожгли болью, и Охотник, не ожидавший подобного, распахнул глаза, боясь пошевелиться. Чёрные локоны щекотали кожу, но не могли отвлечь от по всем меркам странного ощущения, которым его наградил мужчина. Он укусил! И ладно, если бы ограничился лишь этим, смяв кожу. Он, в самом деле, прокусил её вместе с некоторыми сосудами. Несколько горячих капель крови сбежало от его жадных губ, пощекотав шею, но вампир стремительно собрал их самым кончиком языка. От места укуса по телу прокатилась волна ненормального жара, заставив заёрзать под мужчиной, попытаться осознать болезненное возбуждение, завязавшееся в паху тугим узлом. Гилберт улыбался, и губы его наконец-то казались не тёмными и мёртвыми, украшенные кровью. Артемису не понравился этот вид, и он отвернул голову в сторону, закрыл глаза, плотно сжимая губы.

— Твоё тело подчиняется мне, — возле самого уха раздался бархатный голос Найтгеста.

Несколько лет назад Артемис бы многое отдал ради того, чтобы ощутить его касания и ласку, его близость. Собственно, будет ложью, если сказать, что ему было неприятно, потому как какая-то часть его желала с безумием и жаром всего этого, вопила от предвкушения. Не этого ли он ждал столько лет? Не эти ли мысли будоражили его тело ночами? Гордое упрямство не позволяло признать собственную слабость и зависимость от этого мужчины. Где-то на периферии сознания плясали воспоминания о том, что юноша втирал самому себе очень долго, и не мог отделаться от стойкого ощущения, что предаст Микаэлиса, если покажет, как ему нравится. И тем более опутанный тенями, с унизительной меткой на лице, он не желал признавать победу Найтгеста.

— Да, — выдохнул Охотник после некоторых секунд тишины, приоткрывая глаза, но не переводя взгляда. — Но я не подчинюсь тебе.

— Увидим, — бархатно рассмеялся чернокнижник, наблюдая за метаниями фаворита и, казалось бы, прослеживая каждое из них с куда большим пониманием, чем мог бы сам их обладатель. Все мысли этого строптивого создания были перед чернокнижником как на ладони. По крайней мере ему так казалось.

Мягким и властным движением он перевернул Акио на живот, прошёлся ладонями по телу, освобождая от одежды. Всеми силами юноша пытался абстрагироваться от этих ощущений, вцепился зубами в простыни, когда плоть мужчины проникла в него после непродолжительной и слишком уж «дежурной» подготовки. «Это не моя боль, — судорожно твердил про себя он, стискивая ткань пальцами и пытаясь перебороть собственное тело. — Она не принадлежит мне, её нет». Помогало, действовало, хотя, быть может, это он привык и подстроился под размашистые, сильные движения. Тяжёлая патока удовольствия стремилась по венам, накатывая подобно тягучей волне, удушающе сладкой и жаркой. Распятый наслаждением, тенями, Акио не мог и звук из себя выдавить, мечтая лишь о том, чтобы затяжной кошмар закончился наконец. И если для этого нужно стать подстилкой, то так тому и быть. Гилберт не останавливался, не прекращал истязать любовника ни на мгновение, то и дело зарываясь лицом в бледную шею и награждая очередным пылким укусом.