Второе действие: я распорядилась, чтобы пробили стену в соседнюю комнату. Устроила там уютную читальню. Это было не так-то просто. Комната принадлежала директору. Трудно поверить, но он ее отдал. Его уговорила личный референт. Она знала лучше всех, когда у него не болит желудок и когда с ним легче договориться. Она оказывала на него большое влияние, эта старая революционерка Надя Р. Ей было лет сорок пять. В партию большевиков она вступила еще подростком. Она участвовала в завоевании власти рабочими. Состояла она в той же партийной организации, в которой был и Ленин, принадлежала к ее руководству. На партийном документе который был выписан Ленину, есть ее подпись. Этот документ находится теперь в Музее Ленина. Надю очень любили в коллективе. Она излучала спокойствие. Каждого готова была выслушать, каждому посочувствовать и помочь. И если я три года выдержала в этой библиотеке, то это было заслугой и Нади.

Она помогла мне организовать театральный кружок. Одной из самых активных читательниц была профессор Молчанова, женщина пожилая, но еще полная сил и инициативы. Ее интересовала музыка, я уговорила ее заняться театром. Она стала главной исполнительницей ролей в моих спектаклях. Привела она ко мне еще одну актрису, свою лаборантку. Та любила декламировать. Затем я вовлекла в наш кружок научного секретаря, человека лет пятидесяти. В конце концов, нам был нужен хотя бы один мужчина. Он оказался прекрасным конферансье. Нынешние могли бы ему позавидовать. К кружку присоединилась еще наша уборщица, двадцатитрехлетняя девушка из деревни. Просто прирожденный талант!

Приближался Октябрьский праздник. Во что бы то ни стало мы хотели подготовить праздничную программу и с серьезными, и с веселыми номерами. Я поставила «Тайну» Рамона Зендера, поскольку эта пьеса была политически очень актуальна. Она как раз подходила к обстановке в гитлеровской Германии. В ней шла речь о зверствах фашистских палачей. Для второй, веселой части я написала одноактную пьесу, в которой подшучивала над директором. Боже сохрани, не над нашим! Показывала я важничающего бюрократа, который, кажется, заботится только о своем авторитете, никогда не имеет времени для чело-пека. Директора играла наша уборщица. Было это очень просто. Убирая его кабинет, она копировала этого бюрократа. Она садилась в его кресло, принимала посетителей, изображавшихся профессором Молчановой. Точнее, она не принимала посетителей, а выпроваживала их. Зато бесконечно долго разговаривала по телефону, давала указания, отменяла их, ругалась, ссорилась и т. п. Эта девушка играла так живо, забавно и прежде всего жизненно правдиво, что в зале люди корчились от смеха. К моему тексту она добавила свою импровизацию и играла так, как будто всю жизнь только и выступала на сцене. Понятно, что и мне все это доставило большое удовольствие.

Понемногу я стала разбираться в библиотечных делах. Чего мне не хватало, так это хорошей атмосферы в институте. Ее не было, потому что между нашим секретарем парторганизации, женщиной очень волевой и слишком честолюбивой, и нашим мрачным директором шла постоянная война. Она упрекала его в том, что он занимает институт темами, далекими от жизни. Возможно. Я не могла об этом судить. Но мне не нравились ее методы. Вместо того чтобы открыто поставить вопрос в партийной организации, она пыталась интриговать и завоевать на свою сторону каждого по отдельности. Мне это страшно не нравилось. Я хотела расстаться с институтом.

Но тут пришла беда. Пока жива, не забуду тот день. 22 июня 1941 года было воскресенье. Прекрасный теплый солнечный день. Мы с мужем собирались покататься на лодке в Парке культуры имени Горького. Мы уже были одеты. Было двенадцать часов дня. Муж включил радио, чтобы перед уходом еще раз послушать последние известия. Мы услышали голос Молотова. Он возвестил народу печальную весть о нападении гитлеровской Германии. Мы вскочили, подбежали к громкоговорителю. Теперь короткое обращение повторял диктор. По мы все еще не могли поверить. Растерявшись, мы смотрели друг на друга.

Муж мой первый сбросил оцепенение и сказал: «Война! Ты понимаешь? Война! Я иду в военкомат. Подожди меня».

«Нет, я пойду с тобой».

Мы отправились в путь молча. Так же, как и многие другие мужчины и женщины. На улицах у громкоговорителей собирались толпы людей. Весть о случившемся застала их в пути. Мужчины стояли, как будто окаменев, у женщин текли слезы. Они даже не утирали их. В военкомате собралось много людей. Они стояли повсюду: в коридорах, на лестницах, в огромном дворе. Стояли молча. Только время от времени у кого-то прорывалось несколько слов. Кто-то сказал: «Проклятые немцы! Что мы им сделали?» Другой, стоявший рядом с моим мужем, добавил: «До сегодняшнего дня я думал, что немецкий рабочий никогда не поднимет руку против нас. Ах, все они фашисты! Совести нет». Я хотела ему ответить: «Нет, не все». Но предпочла промолчать. В тот момент это было бы бестактным.

Вышел комиссар и сказал: «Пожалуйста, товарищи, идите домой. Здесь ждать нет смысла. Вас известят. Для всех нас это неожиданность. Мы должны провести подготовку».

Дома мой муж сказал: «Хорошо, что ты промолчала. Ты ведь знаешь, наши люди умеют различать друзей и врагов. Но в этот момент у всего народа только одно чувство». Он прервал разговор. Помолчав, он добавил: «Я знаю, тебе тяжело».

Так оно и было. Советский Союз стал для меня второй родиной. Всем сердцем я любила эту страну. Я стала советской гражданкой, членом Коммунистической партии Советского Союза. Но Германия осталась для меня родиной, и любовь к ней жила во мне. Ее не могли отнять у меня фашисты. С первого же момента мне было ясно: я должна принять участие в борьбе с фашизмом. Какое участие, должна была решать партия. Я пошла в райком. Военком принимал там добровольцев. Приемная была заполнена студентами Института иностранных языков. Как только он выходил из своего кабинета, его окружали юноши и девушки. «Ну когда?!» Он успокаивал: «Скоро подойдет и ваша очередь».

«Так продолжается весь день,? объяснил он мне, когда я оказалась перед ним. ? Даже четырнадцатилетние настаивают: „Товарищ комиссар, если вы нас немедленно но пошлете на фронту мы поедем туда сами!“ Если медицинская комиссия не пропускает стариков, они приходят и пытаются меня разжалобить. А Гитлер думает, что может нас победить! Что с вами делать, товарищ, я пока еще не знаю. Подумаю. Вас известят».

В начале июля призвали моего мужа. Прежде чем отправиться на фронт, он прошел под Москвой офицерские курсы. Я посещала его каждое воскресенье. Вместе со мной из электрички на этой станции выходили сотни женщин. Вместе мы шли по длинной дороге через лес к офицерской школе. У ворот нас ждали наши мужья. Наступила прекрасная осень. Все мы искали местечко в лесу, женщины раскладывали на салфетках всяческие лакомства, которые они припасли своим мужьям. Продуктов не хватало, их выдавали по карточкам. Вместе с женами приезжали и дети. Они вцеплялись в своих отцов. Понимали ли они, что предстояло отцам? И матерям? И им самим? Вряд ли. Но они видели, что все вокруг были грустны и что мать теперь так часто плачет.

В нашем институте людей становилось все меньше. Каждый день кто-нибудь уходил на фронт. И женщины уходили. В качестве медсестер, санитарок. Москву почти ежедневно бомбили. Я окончила курсы самообороны, и меня назначили ответственной за противовоздушную оборону всего нашего шестиэтажного дома. Как только раздавался сигнал тревоги, женщины за несколько минут оказывались на своих постах. Располагались по всему дому? от чердака до подвала. Даже женщины постарше участвовали в этом. За исключением нескольких обмороков, все обошлось хорошо. Небо Москвы было защищено надежно с первого дня. Фашистские самолеты? «стервятники», как народ их называл,? прорывались редко. Бомбежки унесли не так уж много человеческих жизней. Болезненней были для нас новости с фронта. Но росла стойкость советских людей.