Я попросила Эмму Вольф помочь этому парню, переводить и следить, чтобы не возникали неприятные ситуации. Это было нелегким делом, ибо А. был еще ко всему прочему порядочным наглецом. Через пару дней я получила от Эммы письмо: поведение Ганса позорно, его надо отозвать.

Я была свободна от спектаклей и отправилась на два дня в Москву. Пошла к нашему представителю в Коминтерне товарищу Фрицу Геккерту и обрисовала ему положение. Он пригласил к себе Ганса и довольно долго с ним беседовал. В тот же день он отправил в Берлин телеграмму, полную юмора. Смысл такой: А.? тупица. Рекомендую немедленно отозвать.

Его отозвали. Тем не менее он провел в Москве десять дней и успел наделать немало глупостей.

На картошке в колхозе

К счастью, вскоре после этого инцидента я уехала на Кавказ и смогла забыть свои огорчения у прославленных источников в Ессентуках. Жила я в санатории профсоюза работников искусств. Маленький уютный дом на пятьдесят отдыхающих. Было лето? театральные каникулы. Отдыхали там некоторые известные деятели театра и кино. Атмосфера была приятной и семейной. Одна пожилая актриса хорошо говорила по-немецки и время от времени играла роль моей переводчицы.

Тогда, в 1931 году, было в обычае, что горожане выезжали в деревню, чтобы помочь колхозникам убрать урожай. Выезжали и отдыхающие. Всем руководил областной комитет профсоюза. Каждое утро, отправляясь к минеральным источникам, я с завистью проходила мимо сборного пункта. В моем доме отдыха не было никого, кто позаботился бы о шефской работе. Обязанности директора выполнял наш врач, У него хватало своих хлопот.

Я подумала: пройдут четыре недели, а я так и не познакомлюсь с колхозом. И я пошла в комитет профсоюза просить присоединить меня к какой-нибудь группе. Вошла я в большое помещение. За письменным столом сидел молодой грузин. Как объясниться с ним на моем русском языке? Какое-то время я стояла молча, размышляя, что делать. Затем я пыталась объяснить ему: «Я? профсоюз Рабис». И показала пальцем на себя. «Я,? снова последовало разъясняющее движение руки,? колхоз. Полевая работа! Понимаете?»

Он уставился на меня, как будто я с того света. «Нет, не понимаю». Его загорелое лицо залилось краской. Мое? тоже. Но затем, увидев, что я не могу больше произнести ни слова, он понял: «Иностранка, да?» Это здесь не так-то просто распознать. Было немало грузин, которые не говорили совсем или очень плохо говорили по-русски. Кстати, есть и светловолосые грузинки. Мой собеседник заулыбался, встал, подал мне руку, долго и сильно пожимал мою и заговорил: «Да, да, конечно! Понимаю. Хорошо! Очень хорошо! Пожалуйста, садитесь, мой дорогой друг!» Я села. Он посмотрел на меня еще раз, очень внимательно, написал записку, дал мне ее, пожал мне еще раз руку: «Пожалуйста».

«Спасибо». И я понеслась, как вихрь, по оживленному парку в свой дом отдыха. Задыхаясь, вошла в столовую. Было около четырех часов, время чаепития. Все сидели за столиками. Помогая себе руками и ногами, я воспроизвела сцену с грузином. Раздался всеобщий хохот. Я не понимала, чему смеются. Когда смех улегся, я попросила мою добровольную переводчицу объяснить, в чем дело. Итак, не зная этого, я сделала грузину неприличное предложение. Вместо «полевая работа» я сказала «половая работа». В первую минуту грузин, наверное, подумал, что я сумасшедшая или весьма легкомысленная девушка. Но недоразумение разъяснилось быстро.

Подобные неприятности случались часто. Не только со мной. Моя подруга Эмма Вольф с большим удовольствием заносила все мои оговорки в толстую тетрадку. Иногда она проверяла своих гостей, есть ли у них чувство юмора или нет. Тех, у кого чувства юмора не было, она не любила.

Веселое настроение в столовой постепенно улеглось. Мы заговорили о своем субботнике. На записке, которую мне дал грузин, стояло, когда и где мы должны появиться. Актеры не были в восторге. Ведь я же не спросила их, хотят ли они ехать в колхоз. Тем не менее все поехали, и никто не пожалел об этом. Мы перебирали картошку, сортировали по корзинам. Потом ее увезли на грузовике.

Картошка поспевает у Черного моря рано. Она там почти такая же дорогая или такая же дешевая, как фрукты. А фруктов там много. Отправиться на рынок и разглядывать горы свежих фруктов было для меня большим удовольствием.

В тот день по-настоящему познакомиться с колхозом не удалось. У колхозника было много хлопот, у нас тоже. Тем не менее кое-что я поняла, может быть даже кое-что существенное. Я слушала, как колхозники поют во время работы, поют хором на два голоса, в большинстве женщины. Те немногие мужчины, которых я там видела, только командовали. Ну и дела! Здесь господствуют еще старые нравы, думала я. Правда, женщины держали себя с достоинством по отношению к мужчинам, были веселы, так что смотреть на них было приятно. Чувствовалось, что они гордятся своей независимостью. А для начала и этого было немало, особенно на Кавказе, где старые традиции долго держались.

Примерно к обеду работа была закончена. Солнце палило немилосердно. Мы распрощались с колхозниками и уехали с чувством, будто помогли близким родственникам убрать урожай.

Пребывание в доме отдыха подошло к концу. Я была очень благодарна моему профсоюзному руководству за то, что оно дало мне эту путевку. Впервые в жизни я по-настоящему отдохнула.

В театре начались репетиции пьесы Лопе де Вега «Овечий источник». И снова я получила роль матери. А мне так хотелось сыграть какую-нибудь детскую роль или по крайней мере роль подростка. Но для этого я, пожалуй, уже слишком выросла.

Неожиданное прощание

Мой друг Миша Госман и его жена собирались в далекое путешествие. Он пришел ко мне, чтобы пригласить меня на прощальный вечер. Меня огорчало, что этот прекрасный друг уезжает так далеко. А Миша был огорчен еще больше. Он сидел на уголке стула, вертел свою шапку в руке, пытался что-то сказать, откашливался, смотрел на пол, снова предпринимал попытку что-то сказать и? молчал. Как робкий жених из комедии Чехова. «Ты ведешь себя как-то странно. Что с тобой, Миша?»? спросила я.

Тихо и запинаясь, он наконец выдавил из себя: «Не поедешь ли ты со мной? Я-я-я тут же разведусь. Я так люблю тебя, без тебя…»

Меня как током ударило. Что угодно, но этого я совершенно не ожидала. Миша Госман был для меня другом и не больше. Я бывала у него в доме. Каждый раз, когда приходила, его жена готовила для меня что-нибудь особенное. Она была очень любезной со мной. Но не больше. Может быть, ее сердце чувствовало, что происходит с ее мужем? Но как бы то ни было, у них были хорошие взаимоотношения. Оба работали на одной и той же фабрике, в одной и той же партийной организации, имели общие интересы. Но теперь я вспомнила, что обычно он приходил в театр один. Жена не может. Сидит с ребенком.

«Нет, Миша, нет. Так не пойдет. Ты мне очень нравишься, я ценю тебя. Но любовь? Нет. Забудь. И на прощальный вечер я не приду. Тебе будет хорошо на Дальнем Востоке и без меня».

Больше я о нем не слышала.

Моя подруга Ида

Жизнь меня не баловала. Но она дарила мне много друзей. Без друзей я не оставалась. Да и что это была бы за жизнь, без друзей, даже в те молодые годы, когда обычно видишь только «его», «единственного».

В начале сезона в нашем театре появился профессор литературы. Он читал лекции о польской и еврейской литературе. Раз в неделю, часа полтора. Мы могли бы слушать и дольше. Он был великолепным оратором. Казалось, что и ему самому это тоже доставляло удовольствие. Он всегда сиял как солнце, нет, как луна в полнолуние. Его круглое полное лицо, смеющиеся глаза, лысина вызывали это сходство. Он любил шутку и иронию в беседах, был очень доброжелателен. Вообще его отличало подкупающее дружелюбие. Его лекций по понедельникам никто не пропускал, хотя этот день был у нас свободным. Профессор Эрик, корифей в своей области, переселился в Минск из Варшавы. Как марксист, он едва мог применить свои знания и способности в реакционной Польше. И вот ученый с мировым именем должен был покинуть свою родину. Он избрал своей новой родиной Советский Союз. Ему была предоставлена кафедра русской, польской и еврейской литературы. Он читал лекции в университете, у нас и в других учебных заведениях. Он был счастлив, что. может делиться своими знаниями, а его слушатели тем более.