– Всем привет! Меня зовут Кира, мне тридцать два, у меня нет детей, мужа, и я программист. Как вы понимаете, это совершенно не то, что хочет слышать о своей дочери нормальная мать. И тот факт, что я стою сейчас здесь, перед вами, только усугубляет ситуацию. Потому что стендап еще никому не подарил внуков.

Мне повезло с родственниками. Знаете, не каждый может похвастаться таким обилием людей, которым не все равно. Которые готовы дать совет на все случаи жизни. Наверное, поэтому я пошла в юмор: за последние лет семь только и делаю, что отшучиваюсь на вопрос: «Когда же ждать пополнения?» Волей-неволей приходится придумывать что-то кроме «Я просто переела огурцов». Самое ужасное, что в остроумии тренируются и остальные. Аист заблудился, неурожай капусты, прогуливала в школе биологию… И это только из репертуара моего дяди. Он из тех, кто сам громче всего смеется над собственными шутками.

Меня считают привередой. Еще бы: мне недостаточно классической пары «не пьет, не бьет». Да что уж там, у половины моих троюродных сестер мужья и закладывают за воротник, и раздают затрещины. Но это ж не считается! Потому что любя. Зато эти самые сестры гордо появляются под руку с мужьями на торжествах и за столом по-хозяйски тыкают их локтем. При этом жалостливые взгляды почему-то достаются мне.

Если бы за каждый такой взгляд мне давали десять рублей, я давно бы наняла пластического хирурга, сменила паспорт и уехала на Аляску. Или смогла бы обороняться увесистым мешком мелочи. Хотя кого я обманываю? У меня в коридоре стоит полная банка денег, а я до сих пор не отбываю срок за нанесение тяжких и членовредительство.

Все видели «Крестного отца»? Тогда можете считать, что вы побывали на нашем семейном празднике. Не каждый страшен так, как свадьба, но для неподготовленного человека даже скромный юбилей может стать роковым.

Наше застолье – это минимум два дня готовки до и столько же попыток распихать тазы остатков после. Я спрашиваю: «Может, не надо столько?» И чувствую себя инопланетянином. Как будто спрашиваю не я, а внеземной червь из моего живота: «Зачееем столько оливье?» При этом всегда есть какое-то негласное соревнование. Мол, ну ясно же, почему не доели. Фая слишком крупно режет. Зачем вам этот холодец? Вот попробуйте рыбу, я сама нафаршировала. И каждый раз, протягивая вилку, ты как сапер. Надо помнить, кто что готовил и кому надо раздавать комплименты. Не приведи господь похвалить тете Фае Оксанину «шубу».

Еще одна традиция – это дедов тост. Я люблю своего деда, но ему первому принято давать слово. Мы с братом однажды вывели алгоритм. Сначала обязательно про то, что было раньше. Что дети бегали по двору без присмотра, колбасу делали из мяса, а идеалы были светлыми. Потом мы убеждаемся, что нравы упали окончательно, и в этой геенне огненной остался лишь один островок благочестия – наша семья. Потом коротко по каждому члену семьи. Знаете, что такое геометрическая прогрессия? Это о нас. У деда пятеро детей, у каждого из этих пятерых минимум двое, а у каждого из внуков уже давно… Ну, вы поняли. Бездетных осталось двое: я и мой двоюродный брат Коленька, который только перешел в девятый класс. К Коленьке претензий нет, у него скрипка, фигурное катание и медаль по шахматам. И тут, традиционно, все косятся на меня, дед вздыхает, и все опрокидывают по первой. Я уже вижу, как пройдут годы, Коленька, окруженный толпой внуков, поднимет тост вместо деда и тоже посмотрит на меня. Я буду та еще старая перечница с ходунками. Наверное, даже прикреплю к ним теннисные мячики, чтобы они весело поскрипывали при моем приближении. У меня будут две вставные челюсти: рабочая и парадная. А татушка сползет с копчика на щиколотки, и все будут делать ставки, что это: сморщенная бабочка, дохлая птица или китайские иероглифы. И Коленька тоже вот так грустно посмотрит на меня, вздохнет и спросит: «Ну когда же и Кирюша нас порадует?» А тетя Фая – если к тому моменту изобретут капсулы вечной жизни – доверительно наклонится ко мне и расскажет про очень перспективного деда из соседнего подъезда.

Нет, серьезно, откуда в двадцать первом веке эти предрассудки? Во всех американских фильмах героини рожают минимум лет в сорок. А актрисы, которые их играют, и того позже. Откуда вообще этот термин «старородящая»? В двадцать пять лет! Мне страшно думать, что скажут обо мне, если я таки прислушаюсь к родственникам и совлекусь с сыном Евменовых. Если в двадцать пять женская репродуктивная система старая, то в тридцать она уже ветхая? Дряблая? А к тридцати пяти изношена полностью? Или иссыхает и самоликвидируется? Что это за дискриминация по возрастному признаку?

Думаете, кто-то из мужчин парится по этому поводу? Ничего подобного. Есть в зале мужчины за тридцать? Кто-то считает себя старым? Давайте по-честному. Нет таких? Вы видели ребят, которые выходили на эту сцену до меня? Попробовал бы кто-нибудь им сказать, что они старозачавшие. Они все поголовно, все до одного носят кеды. Да, бороды. Но с кедами, Карл! Это какие-то метровикинги, честное слово. У Андрея Касаткина браслетов больше, чем у меня. Серьезно! Посчитайте, когда он выйдет. Если все мужики в барбершопах, в узких штанишках и кедах на босу ногу, то в какой момент они должны заняться своими прямыми обязанностями по продолжению рода? Почему я должна влачить свое жалкое старородящее существование, а они – до ночи играть в варкрафт и меряться бородами?…

Кира Скворцова ушла со сцены под разрозненные хлопки. В понедельник вечером клуб почти целиком пустовал. Пили мало, поэтому смеялись редко.

Уже на ступенях она традиционным «дай пять» передала эстафету Эрику Саакяну. И даже не надо было вглядываться в его сочувственную физиономию: и без того было ясно, что выступление – не фонтан. А ведь это он советовал говорить о личном и наболевшем! Когда не смешно самой, что удивительного, если не можешь насмешить остальных?

Кира обернулась: Эрик взялся за микрофон и вальяжно уселся на высокую табуретку, согнув длиннющие ноги в модных вельветовых штанах. За это зрелище женщины в зале были готовы смеяться. Призывно и гортанно. Вон, за передними столиками дамы уже приняли положение повыгоднее… Кира раздраженно мотнула головой и не стала слушать Саакяна.

В гримерке было тускло и пахло чем-то кислым. Еще вчера дружно искали, что сдохло, но так ничего и не нашли. Лампочки и вовсе перегорели неделю назад. Парни традиционно завалили собой единственный сносный диван, и Кире пришлось устроиться на продавленном красном кресле. За кулисами клуб, который музыканты делили со стендап-комиками, выглядел менее презентабельно, чем зал для посетителей.

– Как сегодня? – сочувственно спросил Стас, смяв опустошенную банку пива: он уже выступал и мог теперь расслабиться.

– А… – Кира откинулась на спинку кресла и неопределенно скривилась.

– Будешь? – Леша протянул ей чешское нефильтрованное.

Она сглотнула с тоской.

– За рулем.

– Как знаешь, – он передернул плечами, со смачным пшиком поднял открывашку и большими глотками отпил.

Минут десять она на сухую наблюдала, как наслаждаются выпивкой коллеги, слышала раскаты хохота из зала. На этом терпение иссякло, и она встала.

– Никого не подвезти? – Кира взяла со столика сумку с ключами и против воли зацепилась взглядом о зеркало.

Жалкое зрелище. Среди товарищей ее выделяло только отсутствие пресловутой бороды. Рубашка в клетку, драные джинсы, тусклые каштановые волосы. Неудивительно, что очередь из поклонников не караулит ее за дверью. Ну нечестно же! Парни не в смокингах, а на них вешаются юные прелестницы. А ее вон вчера в очереди назвали женщиной…

– Время детское… – Стас откинулся на спинку дивана. – Поехали с нами.

– Чтобы вас потом пьяных развозить? Обойдешься.