– Давайте поднимемся наверх, – Лариса посмотрела на часы. – Сергей Борисович скоро освободится…
Мы поднялись наверх мимо стены, увешанной крестами. Помещение на втором этаже было меньше, плотность же экспонатов в витринах зашкаливала. Похоронная атрибутика, детали одежды, аксессуары, которые следовало носить с собой при печальных обстоятельствах. Бусы, кулоны, ожерелья, изделия из жемчуга и аметиста. Снова мемориальные украшения из поделочных камней и волос умерших. Небольшие гобелены, при создании которых использовались седые волосы – не тускнеющие, в отличие от серебряных нитей. Коллекция дамских сумочек – необходимые предметы к траурным платьям, старинные зонтики от солнца – парасоли. Совершенно неожиданные вещи – коллекция старинных утюгов для разглаживания похоронного наряда – своего рода печки, в которых использовались тлеющие угли. «Очень тяжелые, – улыбнулась Лариса, – Даже те, что выглядят миниатюрно, невероятно тяжелые. Гладильщицы в швейных мастерских развивали неплохую мускулатуру». Шкатулки, табакерки, носовые платки, вуали, портсигары, старинные пипидастры – метелки для смахивания пыли. Дамские перчатки, шляпки, снова траурные платья…
– В Викторианскую эпоху были строгие моральные устои, – просвещала Лариса. – Сейчас все проще, но раньше нормы в обществе были гораздо жестче. И большинство этих требований относилось к женщинам. У мужчин все было на усмотрение и зависело от личных качеств. Я говорю о трауре, который носили родственники умерших. Вдовам полагалось носить только черное платье и накидку из бомбазина – это смесь шелка с шерстью. Платье – только с крепом, он покрывал практически все изделие. Обязательная траурная шляпка с вдовьим венцом, креповая вуаль. Если дама нарушала неписаные нормы – подвергалась общественному порицанию. Никаких увеселительных мероприятий, званых обедов, походов в театр, никакой косметики на лице. Общение с людьми – минимальное. Если вдова писала письма – то только на специальной бумаге с черной каймой. Через год начинались послабления – скажем, можно было снять вуаль, избавиться от шляпки. Еще через год – к черной одежде разрешалось добавлять лиловые тона. Сдержанность во всем – в еде, питье, общении…
– Можно представить, с каким нетерпением дамы дожидались окончания траура… – не сдержался я.
– Да нет, никто не жаловался. – Девушка с юмором покосилась на меня. – У них имелся живой пример перед глазами. Королева Виктория сорок лет носила траур по своему мужу Альберту…
– Да, это не три года, – признал я. – Несчастная женщина…
– Говорю же, у мужчин все проще… – Девушка хотела что-то добавить, но такт не позволил (все правильно, погоревал, выпил, другую нашел – утешился, в общем). – Но это что касается вдов. Траур по детям и родителям длился меньше – хватало одного года, но при желании его могли, как сейчас говорят… пролонгировать. По племянникам, дядям и тетям, двоюродной родне и того меньше – три месяца… Теперь обратите внимание на эту часть музея.
Она подвела меня к стеллажам, сгруппированным посреди зала. Данная часть выставки представляла групповые фото, странные штанги со штативами высотой с человеческий рост, изогнутые приспособления с миниатюрными тисочками. На треноге стояла старинная фотокамера.
– Для современного человека это выглядит абсурдно, неприемлемо, но в позапрошлом веке и вплоть до 20-х годов XX столетия это было весьма популярным поветрием – в Европе, России, на восточном побережье США. Возник данный жанр в викторианской Англии. Так называемый фотографический сеанс post mortem – посмертное фото. Недавно скончавшегося человека одевали в домашнюю одежду, придавали нужную позу и фотографировали в компании вполне живых родственников…
– А это еще зачем? – пробормотал я.
– Существовал спрос – существовало предложение, – пожала плечами Лариса. – Не стоит забывать, что ценности и представления людей прошедших веков существенно отличались от нынешних. Прижизненные фото имелись не у всех – дорогое по тем временам удовольствие. Умирал ребенок, умирал кто-то из взрослых – если у родных возникало желание, приглашали специального мастера из фотоателье, выражали ему свои пожелания, и мастер брался за работу. Запечатлеть мертвого человека, как живого, в окружении близких людей, считалось, как сейчас говорят, круто, и денег на это не жалели. Для кого-то это была последняя память. Мертвых усаживали на мягкую домашнюю мебель, с помощью штативов и зажимов придавали нужные позы, могли и вовсе делать фото в полный рост. – Лариса показала на штангу с тисками. – Приспособления крепились сзади, на снимках их почти не видно. Перед вами несколько семейных фото – можете ознакомиться, а заодно попробовать угадать, кто тут жив, а кто… только делает вид.
Я всматривался в эти старые жутковатые снимки. Сидящий мальчик – от силы пара лет ребенку. За ним двое взрослых в полный рост – мужчина с женщиной. Как-то даже не по себе – все трое казались живыми! Естественные позы, все смотрели в объектив, глаза немного мутноватые, но это не показатель… Две обнявшиеся девочки – у одной прикрыты глаза, у другой – открыты, но в них такая смертная поволока, что можно не гадать… Детская смертность была невероятно высокой. Грипп, аппендицит, скарлатина – все, что в наше время легко лечится, тогда считалось смертельным заболеванием… Компания из трех взрослых человек – мужчина и две женщины. Все стоят – позы естественные, непринужденные, с лицами тоже все в порядке. В лицах что-то неуловимо общее – возможно, родные сестры и брат…
– Не догадались? – раздался за спиной голос. Он прозвучал негромко, мягко, и все равно я вздрогнул. Сергей Борисович Якушин подошел неслышно и мог стоять за спиной уже достаточно долго. – Прошу прощения, Никита Андреевич, что подкрался незаметно. – Мужчина улыбнулся. – Мертвый на данном фото – мужчина с усами, за его спиной мутновато выделяется штатив. Если присмотритесь, то поймете. На ранних фото – первой половины XIX века – эту задачку, кстати, разрешить несложно. Тогда использовались дагеротипы, основанные на чувствительности йодистого серебра. Чтобы сделать снимок, требовалась долгая выдержка. Живые, в отличие от мертвых, не могли сохранять неподвижность, и их лица, как правило, смазаны…
– А здесь кто? – кивнул я на фото с ребенком и родителями.
– По правде, сказать, сам не понимаю, – пожал плечами Якушин. – Могу лишь догадываться, что жив здесь только мужчина, а мама с ребенком мертвы, хотя и выглядят, как живые. Но это чисто интуитивное мнение… Спасибо, Лариса, что провели человека по музею. А вы простите, Никита Андреевич, что задержался. Прибыли специалисты по бальзамированию из Красноярска, надо было им кое-что рассказать… Вы в порядке, Никита Андреевич? – Якушин прищурился. – Держитесь?
– Да, Сергей Борисович, я стойкий оловянный солдатик…
– Вот и славно. Вы можете идти, Лариса.
Я поблагодарил девушку за познавательную экскурсию, она удалилась в первый зал.
– Не желаете развеяться, Никита Андреевич? – предложил Якушин. – Я бы тоже прогулялся. До второго здания двести метров, на улице тепло, солнышко, да и вам покурить надо.
Он словно видел меня насквозь. Мы вышли из музея, я тут же закурил. Очень странно – я находился в здании около часа, а не испытывал никаких отрицательных позывов. Просто устал. Голова не болела, хотя периодически в ней вспыхивали «афтершоки» от ночной встряски.
– Давайте посидим, – предложил Якушин, опускаясь на лавочку. – Потом посетим еще одно здание музея, а после поговорим. Не будем торопить события.
– Хорошо, – согласился я. – Вопрос позволите, Сергей Борисович? Как вы пришли к такому? – Я выразительно повел головой по сторонам. – Ну вы понимаете…
– Почему я бросил успешный бизнес, основал крематорий, возвел тут целую индустрию, связанную с похоронными процессами, а заодно основал музей, который большинство людей считает странным?
– Ну примерно. – Я сделал вид, что не смущен.
– Но это тоже успешный бизнес, согласитесь? Я не радуюсь, когда умирают люди, и вовсе не стараюсь на этом нажиться. Я зарабатываю на том, что предоставляю людям качественные услуги на высоком цивилизованном уровне, стараясь всячески смягчить их утрату – и все это, заметьте, по весьма приемлемой цене. Вам же нравится здесь? – Он пристально посмотрел мне в глаза.
