До сих пор Катерине не доводилось бывать в Стамбуле, и увиденное поразило ее – это был какой-то совсем иной, пока неизвестный ей мир. Мир живой и энергичный, существующий по своим законам, яркий, полный природной силы, так непохожий на только вчера оставленную ею хмурую неприветливую Москву. Катя на секунду прикрыла глаза, вслушиваясь в доносящиеся до нее снизу, от разбросанных по городу мечетей, мелодичные звуки утреннего намаза.
Несмотря на ранний час, стамбульское солнце жарило уже основательно, опаляло кожу своими жгучими прикосновениями. И Катерине снова невольно вспомнился вчерашний вечер. Нет-нет, к черту, все это нужно выбросить из головы. Она не романтически настроенная шестнадцатилетняя барышня, чтобы мечтать о прекрасном принце. Да и что уж там, в ее ситуации это было бы просто смешно. К тому же впереди много работы, серьезный проект, который, возможно, будет иметь решающее значение в ее судьбе, поможет вернуться в профессию, восстановит имя. Вот о чем нужно думать, а не перебирать в памяти разноцветные блестящие осколки какого-то несбывшегося сна. Ей тридцать три, она взрослый разумный человек, профессионал, и в юные-то годы не особенно предававшийся розовым девичьим мечтам. Нет, даже и в восемнадцать, в двадцать, в двадцать пять у нее на первом месте всегда была работа – искусство, театр, режиссура. А всему остальному – человеческому, эмоциональному, женскому – отводилась роль второго плана.
Когда-то давным-давно Катя Лучникова была золотой девочкой, умницей, лучшей студенткой курса, надеждой современного российского театрального искусства. На режиссерском факультете ГИТИСа души в ней не чаяли, руководитель творческой мастерской Дружкин, сам известный МХАТовский режиссер, не стесняясь, открыто твердил всем и каждому, что Катя Лучникова – самая талантливая его студентка за последние пятнадцать лет, преемница, наследница и продолжательница идей. Катя и сама бредила театром, в институт всегда бежала, как на долгожданное свидание, ночами иногда просыпалась и хваталась за блокнот – записать пришедшую к ней во сне режиссерскую идею по поводу постановки той или иной пьесы, чтобы утром поделиться своими соображениями с мастером. В студенческих тусовках и шалостях она участия не принимала. Не потому, что была такой уж серьезной и законопослушной, а просто это было неинтересно, скучно, пресно. Чего ради тратить время на какие-то дурацкие развлечения, побеги с лекций, душные посиделки, когда можно поломать голову над сложной пьесой, испещрив поля своими пометками, или забиться в репетиционный зал, вдыхать запахи сцены, кулис, пыльного занавеса, софитов и представлять себе, как задвигаются, заговорят, затанцуют здесь под твоим чутким руководством любимые герои.
У нее как-то даже и юношеских романов не было – так, не особенно интересные, не оставившие заметного следа в душе истории. Вадим с четвертого курса, Кирилл с актерского факультета… Все не стоящая внимания чепуха.
Начиная со второго курса мастер брал Катю на театральные фестивали в Брно и другие европейские города, давал ей возможность представить свои первые пробы в профессии на большой сцене. И студентку Лучникову принимали, хвалили. Многие известные европейские театральные мэтры благосклонно качали головами и шушукались о талантливой русской девочке, которая, без всяких сомнений, далеко пойдет. Дипломный спектакль Катя – при поддержке все того же Дружкина – поставила на малой сцене МХАТа. Провела основательную работу, собрала сильную, очень талантливую группу артистов театральных институтов и создала совсем не ученическую, а серьезную, значительную постановку. Спектакль в результате был замечен не только в преподавательских кругах. Нет, ее работа была отлично принята зрителями, получила хорошие рецензии в прессе.
По окончании института Катерину пригласили работать и во все тот же МХАТ и в центр имени Мейерхольда. В последний она поступила в качестве основного режиссера, однако и во МХАТе делала несколько постановок. Ее спектакли – смелые, яркие, авангардные – привлекали внимание, гремели по всей стране, получали призы на фестивалях. Со своим «Гамлетом» Катя успела побывать и в Европе, представить его на парижской, берлинской, лондонской сценах, и везде неизменно срывала аплодисменты и восторженные отклики. Будущее перед ней открывалось самое блистательное. Впереди было много интересной работы – новые постановки, новые сцены, еще до конца не охваченные возможности современного театра. Катя была счастлива, полна идей и творческих планов.
В двадцать шесть она вышла замуж за известного бизнесмена Павла Федорова, человека сильного, горячего, властного и твердо стоявшего на ногах. Кате муж – высоченный, плечистый, брутальный, с широченной спиной и крепкими массивными мускулистыми руками, с шапкой темно-русых волос и пробивавшейся на тяжелом подбородке бородой, – всегда чем-то напоминал Парфена Рогожина – то ли купеческой широтой души, то ли таившимися под внешним спокойствием и невозмутимостью темными страстями. Кажется, именно после знакомства с ним она, привыкшая все эмоции, все жизненные впечатления сублимировать в работу, задумала постановку «Идиота» и сутками пропадала в библиотеках, выискивая весь возможный материал на эту тему, от записных книжек Федора Михайловича до отзывов о предыдущих кино- и театральных постановках этой книги. Павел, впрочем, творческую свободу Катерины никогда не ограничивал, к работе не ревновал и вообще относился к режиссерским успехам молодой жены со вниманием. Каждую премьеру присылал в театр корзину цветов, терпеливо выслушивал Катины идеи и размышления вслух. Человек, далекий от театра, но умный, начитанный и сметливый в жизненных вопросах, он порой давал ей на удивление тонкие и точные советы по постановкам. Больше того, в определенный момент Павел основал фонд помощи детям-инвалидам и нередко под его эгидой спонсировал Катины постановки, отчисляя на счет фонда часть собранных средств.
В целом свое замужество Катя привыкла считать счастливым. Возможно, она и не испытывала с Павлом того душевного трепета, о котором читала в книгах – впрочем, такие сильные эмоции до сих пор в ней вообще вызывала только сцена, – но он определенно любил ее, относился с нежностью и заботой, поддерживал и не давил, несмотря на властный характер. Временами Катя задумывалась о детях, воображала себе некую идеальную полноценную семью – румяных мальчика и девочку за круглым обеденным столом, хохочущего с ними мужа и себя саму, спокойную, умиротворенную, никуда не спешащую. Но эта картинка так плохо сочеталась с привычным ей ритмом жизни – с многочасовыми репетициями, спектаклями, гастролями, с выяснением отношений с театральным руководством, выбиванием дополнительного бюджета на декорации и костюмы, нервами, суетой, головными болями, – что она мысленно отодвигала ее подальше, убеждая себя, что времени на решение репродуктивного вопроса у нее еще вполне достаточно. Павел и в этом на нее не давил, хотя сам определенно детей хотел. Ждал, наверное, что однажды Катерина и сама «дозреет» и сменит фокус восприятия на семейные ценности.
Тот самый «Идиот», который Катя задумала еще в первые месяцы замужества и так долго вынашивала, наконец, должен был воплотиться в жизнь. Катя вовсю готовилась к постановке на сцене Мейерхольдовского центра. Павел же снова выразил желание выступить спонсором, привлечь к проекту его благотворительный фонд, куда должна была после премьеры уйти часть выручки. Катя с головой ушла в подготовку к премьере, с мужем почти не виделась: сама вечно была в театре, Павел же привычно пропадал на работе. Катерина в особенности бизнеса мужа никогда не вникала, знала лишь, что это что-то связанное с добычей природных ресурсов. Голова ее всегда была так полна театром, что на лишние знания места в ней просто не оставалось. Федоров своим делом в целом был доволен, если возникали какие-то проблемы в работе, Катю в них не посвящал, отмахивался, твердил: «Не хочу еще и дома об этом», – а Кате того было и довольно. В конце концов, она тоже не жаловалась ему на так неудачно ушедшего в запой перед началом репетиций артиста Санникова и отказавшуюся принимать участие в спектакле из-за тяжелой беременности приму Полякову.
