Есть и другие камеры – многокомнатные, многолюдные – самые разные. Как повезёт, как сложится жизнь. И всё же, какими бы они ни были, это всё равно камеры одной большой тюрьмы.

Бедные страдают от ограниченности возможностей, от недоступности тех или иных путей и вещей, от страха не смочь пройти по лучшему пути. Богатые – от избыточности, от невозможности использовать этот избыток, охватить все эти доступные для них пути и варианты, от страха пропустить самый лучший – они пытаются захватить сразу всё.

Странный мир. Мы словно в петле – чем сильнее пытаемся вырваться, тем больше затягиваем её. Мы бьёмся о стены этой камеры, бьёмся не пойми с чем и с кем, испытывая адские терзания.

Вот истинная природа мира, в котором живёт человечество – мы все вместе и каждый из нас в отдельности.

Вот ад войны: придумавшие его – ненавистью подгоняемые, полную чашу горя и страданий себе и другим приготовившие, готовые отпить первый глоток и с одного глотка напившиеся из этой чаши до потери сознания. Кто же теперь сможет допить её до дна? Осушить её?

А вот ещё ад: дети, бросающие отчий дом и страдающие от этого даже взрослыми.

И ещё ад: человек, пускающий себе в голову пулю, подаривший столько света нам всем, но не выдержавший своей собственной пытки. Чем и кем? Я не хочу собирать газетные слухи. Я знаю, чтó и как он испытывал. Знаю, что мы все это испытывали и, возможно, испытываем до сих пор. Не важны детали. Не важна иллюзия, которая приходила к нему в его сознании в этот момент и много раз до этого. Важно то, что это были та же медленная пытка и тот же ад, что и у всех нас. Что и у вас. Мы знакомы с ним и с этими ощущениями – все знакомы.

И каждая плохая мысль, каждый наш страх – слуги этого ада. Они исполнители его пыток, и единственная их цель – держать нас взаперти за стеклом нашего сознания.

Звуки другого мира – я слышу. Музыка умеет звучать и проникать даже через это стекло. Особенно если ты хоть на секунду прекратил свои же стоны и разогнал шумящую толпу своих мыслей.

А раз ты слышишь её – значит, ты не один, значит, там есть что-то ещё, кто-то ещё за этим стеклом. Значит, есть надежда.

Просто убеги из этого ада.

Прости и себя, и других. Выходи из комнаты и иди по коридору – так, чтобы ни одна мысль не могла остановить тебя, не могла нарушить твой покой. Ни одна мысль и никакой страх. И если окрикнут – не слушай их, нет.

Ты сам и придумал их.

Выходи на улицу.

Ты увидишь, что эти улицы полны людей. Других людей. Светлых.

И мир уже светел.

И что тюрьмы суть просто дома. Нет никаких тюрем.

Рай на земле уже настал, он есть и был всегда. Спасены! Спасены!

Да и куда бежать здесь?

Прогулочный сад – вот что мне дали, кода я захотел свободы. Так много людей здесь – также пытавшихся сбежать. Или даже не пытавшихся, а просто вышедших на прогулку. И они ходят и ходят здесь. И почти счастливы. Кругами. Кругами.

И детей своих видим за стеклом – словно отняли их у нас. И ничего не можем сделать.

Не слышат нас, как ни кричим им – не слышат. И не можем помочь им.

Да-да, можем дать им деньги через охранников – ну, и что из этого? Попросить эти наши мысли пообщаться с ними вместо нас?

Но какой смысл?

Дети не слышат нас, а прозвучавшие вслух мысли не могут донести до них суть того, что мы чувствуем к ним и что хотим им передать.

Заключённый в тюрьму настоящую, снедаемый стыдом и терзаниями, страхами вместо очищения наводняет свою душу и своё естество мыслями, что в грязных военных сапогах устраивают там обыск и отнимают всё, что у него ещё было в душе ценного.

Почему наркомания прижилась в этом мире? Она есть тот же ад – модель того, как все мы живём, ведомые своими мыслями в никуда. Уничтожаемые ими. Не способные преодолеть их влияние.

Алкоголь – то же самое. Гнев – то же самое. Тщеславие, страхи – мы все зависимы.

Я вновь выхожу в коридор и иду, но слышу, как меня окрикивают. И прямо передо мной – страх. И кажется, лучше вернуться назад и попытаться чуть позже. Чуть позже – через день, неделю, месяц, год.

Часто теряя какую-то вещь, мы погружаемся в пучину страданий. И вот нам отдают её, эту вещь, но она пуста и не приносит радости. Смысл – в страданиях, а не в радости. Нам дают тысячи иллюзий счастья, чтобы отнимать по одной, мучая и пытая. Изощрённая древняя пытка. Забирают то, что и не принадлежит нам, – но как это больно, пока ты веришь в эту боль. Иллюзия. Люди сгорают дотла изнутри из-за этого. Прыгают с крыш на самое дно уныния и глубже – в чернозём ночи.

И вот коридор – всё тот же коридор. Но, кажется, сейчас нет плохих мыслей на этом пути и нет страхов. Всё чисто. Неожиданно чисто в моей душе. Вижу, как словно в окне, в стороне, не касаясь, не замечая меня, накопленные за эти годы мысли и страхи собирают очередные картины ужаса, словно декорации к какому-то будущему спектаклю. Одну за другой. Но как-то механически всё это происходит, и я смотрю на это со стороны, и уже не кажется всё это таким пугающим, оно уже не властно надо мной. И страха нет. И нельзя бояться. Я иду дальше. Я понимаю, что всё это нереально и ничто здесь не реально. Что есть только свет, а тьмы нет. Никакой тьмы и не было никогда, тьма – это пустота, ничто, её нет. Не может быть того, чего нет.

Но как мне спасти кого-то ещё, кроме себя? Я захожу в другую камеру, но что сделать мне? Как разбудить человека, кричащего во сне, уверенного в том, что он в реальности? Я пытаюсь разбудить, но он не просыпается – сон так глубок. Его лицо искажено ужасом. Все спят вокруг – все спят и видят двадцатый сон. Мне же кажется, что я проснулся.

И я, пробуждённый, чувствую, как меня кто-то теребит за плечо, и просыпаюсь опять в своей комнате, в своей камере. Один. И мои мысли мне говорят, что сейчас опять время обеда. Время обеда.