— Ты не понимаешь. Я ушел не от тебя. Я ушел от нее. Мне пришлось уйти от нее, — слезы градом текут из глаз. Это как раз тот момент, которого я ожидал с таким ужасом. Я ведь знал, что он неизбежно настанет. Но я никак не ожидал, что он будет таким.

Маккензи наклоняет голову вбок. Решимость уйти от меня ясно читается на ее лице:

— Уйти от кого? От Оливии?

Я прикрываю лицо руками. Рыдания прорываются из груди. Я ненавижу плакать, но держаться больше нет сил.

Маккензи берется за мои запястья, отстраняя руки подальше от лица:

— Что ты скрываешь от меня, Энди?

Слова вырываются прежде, чем я успеваю их обдумать.

— Я не тот, кем ты меня считаешь. Я сделал кое-что ужасное в своей жизни, и, боюсь, если ты узнаешь об этом, ты меня возненавидишь.

Маккензи несколько раз моргает в замешательстве.

— Да что ты натворил?

Дрожащие нотки сквозят в моем голосе, пока я говорю:

— Я убил свою дочь.

Всполошившись, Маккензи выпускает мои руки и отходит от меня.

— Ты — что? — переспрашивает она. Страх заменяет злость в ее глазах. Впервые она видит перед собой меня, реального, монстра, каким я являюсь. — Ты ведь ничем не навредил Оливии? О, Боже. Я знаю, что ты не очень обрадовался беременности Оливии, но никогда не думала...

Я хватаю Маккензи за руку. Она делает судорожные, безуспешные попытки освободиться.

— Нет. С Оливией и ее ребенком все в порядке. Я говорю о другом.

Маккензи расслабляется и прекращает безуспешные попытки вырваться.

— Ох. Ну, тогда ладно. Хотя не понимаю, о чем ты говоришь, — ее замешательство отчетливо сквозит в голосе.

Я глубоко вздыхаю и отпускаю ее.

— Не можем ли мы зайти внутрь? Это довольно долгая история и я хочу рассказать ее тебе наедине.

Она оглядывается вокруг и видит детей, выходящих из клуба «Пятница». Мои страдальческие глаза встречаются с ее. Я вижу, как она обдумывает сказанные мною слова. Миллион мыслей сразу проходит через ее голову. Мне думается, что она сомневается, ослышалась ли она, когда я говорил о ребенке. Нужно все же закончить разговор.

Пока мы ссорились и выясняли отношения, дождь заканчивается. Теперь под порывами ветра только капельки влаги падают с листвы деревьев. Мы молча стоим в прохладной ночи, пока Маккензи принимает решение, дать ли мне еще один шанс. Это не займет много времени. Она осторожно прижимает пальцы к уголкам моих глаз. Что бы она ни собиралась найти в них, я уверен: она находит это. Она выпускает мое лицо и говорит:

— Ладно. Пойдем внутрь.

Глава 15

Внутри гостиничного номера я снимаю очки вместе с рубашкой, бросив их на комод. Зайдя в ванную, хватаю два полотенца для нас обоих. Когда я возвращаюсь, она все еще стоит возле закрытой двери, мокрая и дрожащая. Она прижимает руки к себе, осматриваясь в комнате.

— Ты можешь пройти, — вежливо приглашаю я, протягивая ей полотенце.

— О, спасибо, — она берет протянутое полотенце и начинает промокать лицо, руки, грудь. Даже оттуда, где я стою, я наблюдаю, как ее кожа в вытертых местах покрывается пупырышками. Мои глаза следуют за полотенцем, которым она вытирает грудь. Понимая, куда я смотрю, я стараюсь побыстрее отвести взгляд. — Нам нужно тебя переодеть, — добавляю я.

Ее неподвижные голубые глаза тщательно изучают меня.

— Прошу прощения?

Вытирая полотенцем голову, я останавливаюсь, вытаращив глаза.

— Да не то, что ты подумала, Микки. Я имею в виду, что тебе нужно переодеться, пока ты не простыла. Блин. Да за кого же ты меня принимаешь? За неандертальца, что ли?

Ее губы дергаются в злобной ухмылке.

— Да.

—Да ладно, — стону я, указывая пальцем в сторону ванной. — На стойке найдешь футболку и старые фланелевые штаны, которые ты дала мне в прошлый раз. Надень их и повесь мокрую одежду на карниз, чтобы просохла.

— Не подглядывай, — дразнит она, проходя мимо меня.

Мое тело выпрямляется. Я салютую тремя пальцами в воздухе.

— Честное скаутское.

— Никогда бы не подумала, что ты был скаутом, — она передергивает плечиками. — Скоро вернусь.

Дверь в ванную захлопывается, оставляя меня одного в гостиничном номере.

— Не торопись, — шепчу я в пустоту комнаты.

Пока Маккензи переодевается, я скидываю с себя мокрую одежду. Перед этим я тщательно проверяю карманы и вытаскиваю на тумбочку все их содержимое. Содержимым оказывается новый сотовый телефон. Слава Богу, он оказывается исправен. Гэвин навряд ли понял бы меня, если бы компании в течение сорока восьми часов пришлось бы покупать мне новый сотовый снова. Тем не менее коробка из-под «Тиффани и К» промокла. Вздохнув, я кладу ее на туалетный столик. Отбросив свою промокшую одежду в сторону, я быстро обтираюсь и натягиваю на себя футболку и пижамные штаны.

В тишине комнаты я слышу, как Маккензи моется в ванной. Я усаживаюсь на кровать, скрещивая ноги и прислоняюсь спиной к спинке кровати. Закрыв глаза, я начинаю размышлять, что буду делать тогда, когда приоткрою завесу семейной тайны и как буду оправдываться перед отцом, когда он все это обнаружит.

Задумавшись, я и не замечаю, что прекратился шум воды, и дверь в ванную открывается.

— Энди?

Я распахиваю глаза и поднимаюсь с кровати. Микки стоит в комнате в одежде, которую я оставил на стойке в ванной после вчерашнего. Одежда висит на ее стройной фигуре и видеть Маккензи в том, что еще вчера носил я сам, вызывает приятные воспоминания о том времени, когда мы были вместе. Мы были так счастливы. Как могло произойти, что все пошло наперекосяк? У нас ведь была мечта, и эта мечта обернулась кошмаром. Кошмаром, из объятий которого я не могу выбраться. Тем кошмаром, который цепляет за собой все мои другие кошмары, поднимая их на поверхность, заставляя переживать их снова и снова, когда я так стараюсь забыть обо всем.

— Ну и долго ты будешь стоять там? — спрашиваю я, поглаживая пустое место рядом с собой на кровати.

Маккензи колеблется. Она пришла ни за чем, даже ее руки скрещиваются на груди. Ее глаза мечутся к двери, потом обратно на меня, как будто борясь с ее решением остаться. Я почти ожидаю, что она попытается спастись бегством.

— Совсем недолго, — отвечает она, плюхаясь на кровать. Правда, на изрядном расстоянии от меня. Я не виню ее за ее волнение. Я, наверное, давно бы сбежал через дверь, если бы был в ее положении.

— Вот и хорошо, — бормочу я.

Она кладет руку в пустое пространство между нами, слегка подвигая ее в сторону меня. Я протягиваюсь через пропасть и беру ее за руку. Это очень милый и теплый жест. Я сплетаю наши пальцы, держа ее крепко. Часть меня надеется, что это удержит ее от побега, когда через несколько мгновений она узнает всю правду. Я бы скрыл от нее эту правду. Честным будет признаться, что и себе-то я не говорю всей правды. Вот чем является бутылка для меня. Она удерживает меня от воспоминаний, каким чудовищем я был когда-то.

Я поворачиваю голову, чтобы прочесть выражение ее лица. Странно, никакого злорадства. Только беспокойство, немного страха и растерянности.

— Пора начать, наверное, — я решаю прервать молчание.

Она сжимает мою руку, потом отпускает.

— Поговори со мной, Энди. Расскажи мне, что ты имел в виду там, внизу?

Тяжело вдыхая воздух, я пытаюсь остановить слезы, обжигающие уголки моих глаз. Маккензи чуть наклоняется и прижимает ладонь к моей щеке. Я трусь об нее, закрыв глаза, позволяя воспоминаниям всплывать в памяти. Грудь саднит боль моего прошлого. Все эмоции, которые я так старательно пытался прятать от себя последние семь лет, хлынули из меня неудержимым потоком.

— Не знаю даже, с чего начать?!

Маккензи опускает руку и подвигается немного ближе ко мне.

— Лучшее место, чтобы начать, как правило, вначале, — говорит она со смешком.

— Да... Наверное, ты права, — вздыхаю я, ища в себе силы открыть неприглядную правду. — Это началось около десяти лет назад. Я учился на последнем курсе в Гарварде. Мы с соседом по комнате, Эйденом Райтом, делали все возможное, чтобы избежать рождественских вечеринок, которые устраивали наши родители каждый год. Они так надеялись, что мы сойдемся с кем-нибудь из девчонок, поэтому нас каждый раз осаждали просто толпы родственников и друзей.