Повернувшись спиной к Оливии, я опускаю голову и вздыхаю. Не то, чтобы я не признавал этого, но о ней я забочусь только из-за ребенка. Она мое проклятие. Я не доверяю ей, и уж конечно, не люблю. У нас общего только и есть, что ребенок и Маккензи, и, на мой взгляд, все должно так и остаться. Но то, что я не чувствую связи с ребенком, рвет мне душу в клочья. Какая сволочь не чувствует связи со своим ребенком? Я люблю ребенка. Я не хочу ничего из того, что происходит, но у меня нет никакого желания оставаться рядом с Оливией каждый раз, как ее тошнит. И я слишком хорошо знаю это чувство тоски. Время и расстояние не убило моей памяти. Алкоголь только отупляет мой мозг. Как я ни пытаюсь найти выход, единственно верным кажется, мне убить эту связь с Оливией.

— Я не ненавижу ребенка.

— Но ты ненавидишь меня.

Я вздыхаю. Я ничего не могу сказать на это. Я ничего не чувствую к ней из того, что она хочет. Соленый ветерок обдувает мое лицо, я закрываю глаза, привалившись к двери.

— Ты ненавидишь меня, — повторяет она. Мои глаза раскрываются, и я оглядываюсь. Плечи Оливии поникли. Она вытирает черные потоки, которые размазались по ее угловатому лицу. Какая-то часть моего сердца разрывается при виде ее слез. Я не такой уж бесчувственный ублюдок, чтобы не переживать при виде ее слез. Даже слез той, что разрушила мою жизнь.

— Вот почему ты продолжаешь твердить об этом проклятом тесте на отцовство!

Переступив через порог и ворох одежды, я усаживаюсь на пол, опершись спиной о кровать.

— Это не потому, что я ненавижу тебя, — оттолкнув груду одежды, я хлопаю по полу, предлагая присесть рядом с собой. Оливия, в конце концов, присаживается. Я складываю руки на ее крошечном животе и говорю:

— Это из-за моей работы. Ты должна понять. Я каждый день такое вижу. Я все лишь пытаюсь защитить нас обоих.

— Но тест может быть опасным для ребенка!

— Морган сказала мне, что тест не является инвазивным. И ты достаточно хорошо себя чувствуешь, так что это не повредит ребенку.

— Почему ты просто не можешь поверить, что я говорю правду? Я настолько ужасна, что ты хочешь избавиться от меня? Даже лучшая подруга бросила меня в такой ситуации, — сопит Оливия, вытирая глаза.

Наклонившись вперед, я размещаю голову на коленях, опираясь на мои руки. Не только от нее одной Маккензи отказалась. Это правда, что я хочу вернуть Микки обратно, это все, о чем я могу думать, но мне очень тяжело. Так же тяжело, как и Оливии. Может быть, даже больше.

— Это не так.

Звуки залива заполняют тишину между нами. Я наклоняю голову, поймав взгляд Оливии, смотрящий сквозь меня.

— Тогда что?

Я сглатываю слюну.

— Ты разговаривала с моими родителями по поводу свадьбы, так что это не должно стать для тебя сюрпризом. Мой отец также будет требовать тест на отцовство.

— Твой отец?

— У нас есть определенная репутация, которую мы стараемся поддерживать. Ты знаешь, что мужчины семейства Вайзов не должны ее испортить. Хотя мы очень много шутим на тему поведения каждого члена семьи в прошлом.

— Но какое отношение развод имеет к нам?

— Речь идет о репутации, Оливия. Как ты думаешь, что мой отец представляет себе, видя меня холостого, но у которого есть женщина, носящая его ребенка?

— Ты взрослый человек, — говорит Оливия.

— Да, с семьей с положением и деньгами. Мой отец — традиционалист. Возраст не имеет значения. Все должно быть правильно.

— Ты говоришь так, как герой одной из глупых книг Кенз, которые она всегда читала.

Я хмыкаю, кивая.

— Да. Мой отец все еще живет в каменном веке, но, как я уже сказал, тест нужен не только ему. Я тоже хочу, чтобы ты сделала тест, по крайней мере, для меня тест станет доказательством того, что я был настолько глуп, чтобы спать с кем-то, когда любил совершенно другую.

Оливия открывает рот и щелкает зубами. Минуту она подбирается к вопросу.

— А если я сделаю этот тест, ты станешь относиться ко мне как к кому-то важному? — спрашивает она, наконец.

Я выпрямляюсь, заняв позицию лицом к ней. Это очень тяжело для меня, пообещать ей такое.

— Я обещаю.

— Хорошо. Мы проведем этот тест, когда ты вернешься из Бостона.

— Спасибо, — выдыхаю я с облегчением.

Небольшая улыбка появляется на губах Оливии.

— Ну а теперь позволь мне помочь тебе уложить вещи. Я не могу смириться с мыслью, что ты возьмешь половину этого дерьма с собой в Лас-Вегас, что носишь здесь.

— Что заставляет тебя думать, что я поеду в Вегас?

Она пожала плечами.

— Это единственное логическое объяснение. Где же еще отдыхать юристу? — Оливия встает, поднимая мой чемодан с пола.

— Я помогу тебе, — говорю я, пытаясь помочь ей. Иногда незнание — это блаженство. И я могу позволить ей оставаться в неведении так долго, как это необходимо.

Глава 5

— Серьезно? — Джаред кладет руку мне на плечо. — Резиновая утка?

— Я серьезно. Она была в ярко-желтом сарафане, когда пришла и переваливалась так, как будто она уже на девятом месяце беременности, — утрирую я.

— Скажи же, ты крякал ее? — ржет Гэвин. Он прислонился к стойке, разминая пальцы. Терпение не относилось к числу добродетелей Гэвина и, пока мы берем машину в аренду, он ворчит, что в лучшем случае мы получим ее к Рождеству.

— Я было хотел, но воздержался. Она приперлась уже раздраженной. Не стоило подливать масла в огонь.

— Вот ваши ключи, мистер Вайз, — говорит молодой клерк. Он бросает ключи мне на ладонь. — Приятного пребывания в Амарилло.

— Спасибо, — я хватаюсь за ручку чемодана, кивая в сторону двери. — Ну, ребята, вы готовы?

— Вроде как, — отвечает Гэвин, рассерженно выдыхая.

Джаред все еще кудахчет насчет моей ночи с Оливией. Ни для кого не секрет, что Джаред и Оливия никогда не любили друг друга. Некоторые люди сказали бы, что у них отношения «любовь-ненависть». Они любят ненавидеть друг друга.

Я разворачиваюсь на каблуках, таща за собой багаж, Джаред и Гэвин следуют за мной. За спиной я слышу, как Джаред что-то пытается втолковать Гэвину, но в ответ раздался лишь хохот.

— Что смешного, — спрашиваю я, толкая стеклянную дверь выхода на стоянку автомобилей.

Гэвин и Джаред выходят следом за мной.

— Джаред просто нарисовал карикатуру на Оливию... О, Боже. Что это за запах? — восклицает он.

Я пытаюсь закрыть нос и рот рукой, чтобы поменьше вдыхать это отвратительное зловоние.

— Я не знаю, но, возможно, кто-то просто насрал на все Амарилло разом.

— Добро пожаловать в американский туалет, — шутит Джаред, внешне спокойно перенося невыносимую вонь.

— Ни хрена! — закипает Гэвин.

— Дерьмо, — добавляет Джаред через носовой платок на лице.

— Здесь всегда так пахнет? — я зажимаю нос и иду за Гэвином и Джаредом к арендованному автомобилю. Первый раз, когда клерк сказал, что фирма разорилась, я не поверил. Мне показалось, они шутят, когда большой автомобиль на стоянке оказался «Бьюиком Ла Кросс». Хотя, что ж это я, это ведь Техас, в конце концов. Где были их монстры «джипы»? Когда до меня дошло, что продавцы серьезны, я нехотя взял машину.

— Я не думаю, что всегда. Если я правильно помню, Маккензи однажды рассказывала мне про Херефорд, купающийся в деньгах.

Гэвин наклоняюсь к Джареду, его брови сходятся на переносице, а нос морщится.

— Что, черт возьми, за Херефорде?

Джаред качает головой.

— Не Херефорде. Херефорд. Как город южнее Амарилло. Я же рассказывал тебе, что это страна крупного рогатого скота. Чем же еще здесь должно пахнуть? Цветами? — сарказм так и капает с языка Джареда.

— Нет. Но все же я не ожидал, что будет вонять лошадиным дерьмом, — возражает Гэвин.

— Это коровье дерьмо, — поправляет Джаред. — И, по мнению этих людей, это запах денег.

— Я знаю, что деньги пахнут. Но что пахнут так дерьмово... — качает головой Гэвин.

Джаред глядит через плечо на меня, улыбаясь немного грустно.