— Думаешь, Рон ушёл, потому что я сумасшедшая?
— Ты считаешь себя сумасшедшей?
— Я не знаю…
— Он приходил ко мне, когда я только начинал лечить тебя. Я не позволил ему тебя увидеть, чтоб не вызвать рецидив. Он абсолютно точно не считал тебя сумасшедшей. Мне почему-то кажется, он и вовсе не понимал, что с тобой происходило.
— Я и сама не понимала.
Выливаю блёкло-серебристое воспоминание в Омут и беру её за руку. Ладошка ледяная, но от нашего контакта губы Грейнджер искажает слабая грустная улыбка.
***
Мы застаём чуть более молодую версию Грейнджер на их крохотной кухоньке. Она немногим отличается от той, которая стоит рядом со мной, так и не отпустив мою руку.
Неуловимое различие таится во взгляде. На лице нет печати глубочайшей скорби и личного горя. Лишь сейчас, сравнивая их, я начал отчётливо это видеть.
— Вчера был Сочельник, — моя спутница подаёт голос в попытке справиться с эмоциями. Покрепче сжав мою ладонь, она явно превозмогает себя: — Мы так наелись лакомствами от Молли, что сегодня решили пойти покататься на коньках.
Я обращаю внимание на кухонные часы. Два часа пополудни.
— Роза уже успела распаковать подарки. Одним из них и были коньки. Подарок дедушки Артура.
Грейнджер из прошлого складывает грязные тарелки в раковину и лёгким движением палочки применяет к ним заклинание.
— Рон остался в Норе. Мы планировали посидеть семьёй за рождественским ужином в шесть. Только нас трое. И Живоглот, конечно, — отстранённо добавляет Гермиона, заметив огромный рыжий комок шерсти, начавший ластиться о ноги Грейнджер из воспоминания.
— Вы с ней решили покататься на озере?
— На том самом… Это ведь почти рядом с домом. Планировала трансгрессировать нас туда и через пару часов обратно.
Босая одиннадцатилетняя девочка с зимней курткой в руках и коньками наперевес вбегает в кухню, и Грейнджер отпускает мою руку.
— Мамочка, давай возьмём с собой Глота? Я наколдую ему милую шапочку с оленьими рогами и ушками, и он будет смотреть, как я учусь кататься, вместо того, чтобы скучать здесь.
— Не думаю, что он оценит твою шапочку, милая. Какую бы то ни было шапочку. К тому же Живоглот отлично чувствует себя в одиночестве.
— Мне не стоило идти у неё на поводу, — в диалог из воспоминания вклинивается Гермиона, и я едва сдерживаюсь, чтобы не вытащить её отсюда. Гнетущая обстановка сбивает с толку. Хочется уйти прочь. Мы оба знаем, что совсем скоро произойдёт нечто непоправимое. — Идти туда в Рождество было глупейшей идеей. Нужно было остаться дома.
Я открываю рот, чтобы возразить ей, но не хочу пропустить ответ девочки. Та призывает сапоги и, обувшись, принимается канючить:
— Но сегодня семейный праздник, мам. Папа не пойдёт с нами, так пусть хотя бы Глотик будет рядом, он ведь тоже член семьи! — рыжеволосая Роза Уизли тискает старого полукниззла и жалобно смотрит на мать.
— Ладно, — смягчается Грейнджер, — но тебе придётся смотреть в оба, чтобы он не сбежал.
— Он всегда возвращался, даже когда сбегал. Не понимаю, зачем я…
— Эй, — стараюсь переключить на себя её внимание и снова беру за руку. — Посмотри на меня. Ты не могла знать, что произойдёт.
Пока я вглядываюсь в бескровное женское лицо, декорации меняются, и мы оказываемся на припорошенном снегом берегу. Кот мечется, видимо отходя после трансгрессии. Грейнджер перенесла его вместе с Розой.
Пока её дочь расшнуровывает новенькие коньки, уже переобутая Гермиона из воспоминания бросает несколько заклинаний на ледяную корку озера, чтобы укрепить.
— Я не успела среагировать, — отстранённо говорит мне Грейнджер, в чьих глазах стоят слёзы. — Повёрнутая на безопасности, я всё переживала, чтоб лёд не провалился под нами, чтоб она не поранилась, не упала. А в это время, за моей спиной…
А в это время за её спиной рыжий котяра наконец оклемался от магического перемещения и принял решение удрать прочь. Роза угадала его намерения и бросила коньки, обратно натянув едва снятый левый сапог.
Обернувшись, Грейнджер из две тысячи пятнадцатого видит лишь спину убегающей дочери.
— Роуз, ты куда?! — кричит она, на ходу трансформируя коньки в обувь на плоской подошве. — Роза!
— Сразу за теми деревьями находится проезжая часть, — отрешённо говорит стоящая рядом Гермиона, не двигаясь с места. — В Рождество мало кто выезжает на собственном транспорте. Но вот коммерческие поставки у магглов не могут встать даже из-за праздника. Водитель фуры, Девид Джонсон, не успел среагировать на «словно из ниоткуда выскочившего кота». Он вдарил по педали, но тормозной путь оказался слишком большим. Уже потом Девид заметил мою девочку, но не успел вовремя вывернуть руль. Машина снесла ребёнка и перевернулась. От удара Роза умерла мгновенно.
Декорации вновь сменились, и я вижу раскуроченного металлического зверя, упавшего набок. Багровые пятна виднеются из-под помятого капота. Кровь медленно сочится по холодному асфальту.
Позади нас с Гермионой замечаю мертвецки бледную Грейнджер из прошлого. С палочкой в руке она лихорадочно оценивает ситуацию, силясь придумать выход.
Дабы не пялиться на изувеченное детское тельце, лежащее в неестественной позе, не зацикливаться на порозовевшей от крови шерсти погибшего глупого фамильяра, я сосредоточиваюсь на том, как мать поочерёдно применяет к дочери целебные заклинания, а те не действуют.
— Где-то через полчаса я перестану это делать. Вспомню, что здесь также находится водитель, и окажу ему первую помощь, — голос Грейнджер отстранён и безэмоционален, но я знаю, что по её щекам бегут слезы. — Отправлю патронус в Нору и буду сидеть посреди дороги с Роуз на руках. Воя от боли, словно раненное животное. Это была кровь на мёрзлом асфальте, а не вишнёвый сок. Мне часто снился этот сон, но я делала вид, что не понимаю, о чём он.
========== часть 13 ==========
Нас вышвырнуло из воспоминания, и Грейнджер схватилась за моё предплечье, чтобы устоять на ногах. Её трясло.
После увиденного меня и самого почти колотило. Я понял, что мне уже абсолютно плевать на неловкости. На условности. На тот факт, что я больше не был её лечащим врачом в этот момент — она не была моей пациенткой. На то, что я нарушил все известные мне правила колдо-да и маггловско-медицинской этики. Я просто в очередной за вечер раз сжал её в объятьях покрепче и увёл как можно дальше от Омута.
За окном стояла глубокая глухая ночь, а я видел во влажных карих глазах незаданные вопросы, одним из которых был: «Уйдёшь ли ты сейчас?».
— Я останусь здесь до утра.
Ненужные, но столь необходимые пять слов сиплым шёпотом в гулкой тишине её убогой спаленки. Грейнджер не рыдала, не причитала, не плакала вслух. Только слёзы из глаз и дрожь.
К чёрту любые обсуждения, к чёрту разговоры… Пусть катятся ко всем драклам терапия, психоанализ и прочие детища чудаков на манер Фрейда. Плевать на то, что дОлжно. Я просто удерживал её в своих руках, пока она не перестала содрогаться в немых рыданиях. Всё потом. Позже. Не сейчас.
Пока мы одетые лежали на её постели, я думал о своём. О том, какой сильной оказалась Гермиона Грейнджер. Моя мать не вынесла суицида Люциуса, тотчас же сломавшись. А что было бы с ней, окажись я на месте отца? Страшно представить.
Никогда никому из ныне живущих я не говорил этого, но, будучи в Азкабане, Люциус рассказывал, что хочет умереть. Мечтает о смерти.
Заговорщически шептал мне во время скомканных визитов, что окажись в его руках палочка, он без раздумий запустил бы Аваду себе в висок.
Поэтому я проследил, чтобы позже в Мэноре у него не было к оружию никакого доступа. Поэтому штудировал маггловские учебники по психологии. Да только зря. Не сумел, не спас, не помог. Не всё учёл. Я был виновен в смерти своего родителя, и это ещё одно сходство с ней. С той, которая тёплым комком свернулась рядом, приходя в себя.
Я всё лежал, осознавая, что по сути бессилен. И это бессилие сводило меня с ума. Последний раз я ощущал подобное, когда ушла Астория, не оставив мне никакого выбора. Своей смертью она разбила мою жизнь, да так, что ни одно Репаро не помогло бы. Я пил, истерил, кажется, даже подрался в Лютном. А потом взял себя в руки. Ради сына.
