Дети иногда берутся через дырку в заборе.

Забор соединял две дачи и упирался в общую стену. Там росла ель, и мальчик легко спрятался под ее густыми ветвями. Потом устал ждать и замерз, ведь летом по ночам бывает прохладно. Он перебрался в развалившуюся оранжерею. Оттуда хорошо просматривался весь соседский сад и дом, где жила девушка. Мальчик уже знал, что она его не любит.

Ему было всего шестнадцать, и, по правде сказать, ему не с чем было сравнивать: он любил впервые. Но все же, когда тебя не любят в ответ, это чувствуется и без всякого опыта. Мальчик не ошибался. Он чувствовал, что она любит другого.

Этого другого он сейчас пытался выследить в ночном саду. Треснул сучок. Послышались шаги. Мальчик подобрался. Он готов был выскочить перед соперником и… Он не очень представлял, что надо сказать и сделать (вот для такого обычно нужен опыт). Но был готов на все. Луна осветила фигуру. Мальчик обмер: это был его собственный отец.

Со взрослыми обычно невозможно нормально разговаривать. Это вы и сами знаете.

Родители бывают трех видов.

1) Застенчивые. На все вопросы они бодро докладывают главу из учебника биологии: о размножении растений, насекомых, в крайнем случае – животных. А потом кичатся своей смелостью.

2) Противно застенчивые. Лепечут что-то про аиста, капусту, магазин, где продаются братики и сестрички, или семечко, которое папа посадил в животик маме, – бе-е-е-е-е! За кого они нас принимают?!

3) Непобедимо застенчивые мычат: «Вырастешь – узнаешь». Так что ни у одного нормального ребенка язык не повернется мучить их дальше.

А потом наконец к вам во дворе однажды подходят нормальные взрослые люди лет семи-восьми и объясняют, как все есть на самом деле. (Со слов других взрослых, лет двенадцати.)

И потом еще месяц не верится: неужели же и мама с папой этим занимаются?! Не может быть.

Всегда очень неприятно, когда твои родные взрослые ведут себя как все обычные люди. Вот так я однажды застукала бабушку: она с аппетитом наворачивала шоколадные конфеты. Сперва повыбирала и съела трюфели. Потом – с орешком наверху. А потом – сливочную помадку. Мы с братом осудили ее поведение. Что она – бабушка! – может в этом понимать?!. Нелепо. Дико.

Но в XIX веке, когда Иван Тургенев написал свою повесть «Первая любовь» и еще примерно двенадцать томов, детей из дворянских семей не выпускали побегать во двор. А если выпускали, то с няней. Ребенок подрастал. Его выпускали с гувернанткой (если это была девочка) или с гувернером (если мальчик). Как правило, воспитатель был иностранцем. Тогда ребенок запоминал, например, что нельзя ковырять в носу, а также эту фразу на английском, французском, немецком или на всех трех языках сразу. На каверзные вопросы воспитатель бойко отвечал: «Я плёхо понимать руськи». И только когда подопечному исполнялось пятнадцать-шестнадцать лет, гувернера увольняли. Зачем воспитатель взрослому человеку?

Хотя, конечно, язык не повернется назвать его взрослым. Ни на одном из доступных языков. Что он знал о жизни? Если его воспитатель был человеком дела, то – ничего.

Он ни разу не ел песок. Не ставил кошке клизму.

Не кидал камнями в окно. Не лазил воровать яблоки. Не знал, что слезать с дерева гораздо труднее, чем залезть. Что разбитое колено лечится, если поплевать и приложить только что сорванный подорожник. И что тихий час в детском саду лучше всего провести, рассматривая по очереди, что в трусах у других девочек и мальчиков (тайком от усталой воспитательницы). Он вообще не знал, что там у других детей!.. Кстати, если вам интересно, то в XIX веке девочки и мальчики носили панталоны.

Конечно, ваши мама с папой дорого бы дали за то, чтобы вы тоже всего этого не знали. Взрослые иногда удивительно немудры!

Ваши шелковые сверстники из XIX века вызывают у них завистливый вздох. Дворянские дети много читали. Учились музыке. Разбирались в искусстве. Прекрасно говорили на иностранных языках.

Но в жизни, к сожалению, приходится все делать самому. Включая ошибки.

Неправда, что только дураки учатся на своем опыте. Если учиться на чужих ошибках, не научишься ничему, кроме злорадства.

Вот об этом и написал свою повесть Иван Тургенев.

О том, как мальчику исполнилось шестнадцать, гувернер уехал, и это его первое лето на даче.

Первое взрослое лето. Три месяца ужасных открытий, которые перевернули жизнь. Тургенев даже думал поначалу назвать повесть «Первый класс», но отказался: в этом заглавии некстати звучало что-то железнодорожное.

Тогда все билеты на поезд были первого, второго и третьего классов – смотря по удобству вагона. Тургенев часто путешествовал.

«Первая любовь» у него начинается так. Якобы собралась компания и давай вспоминать, кто и как впервые влюбился. Ну и один со своей историей отодвигает собеседников в сторону на весь вечер: я да я… Вам такие люди наверняка в поездах тоже попадались. Их гложет какая-то тайна. Близкому другу не расскажешь. Стыдно. Неизвестно, какие выводы он сделает. Может, передумает дружить дальше. Да и просто прочесть у него на лице «Я от тебя такого не ожидал!» тоже неприятно. А вот случайному человеку люди смело открывают душу. На следующей остановке он исчезнет из вашей жизни навсегда. А вы – из его.

Конечно, мир тесен. Но на этот случай есть железная отговорка: «Это было не со мной, а с одним моим знакомым…»

В этом XIX век от нашего ничем не отличался.

Во времена Тургенева поезда ходили на паровых двигателях. Так что, когда поезд трогался, людям в вагонах приходилось отряхивать сажу с белых шляп и быстро закрывать окна.

А дорога предстояла долгая даже между Петербургом и Москвой. На целый роман.

Купе между Петербургом и Москвой тогда были сидячие, по два места друг напротив друга. Попутчики тщетно старались поджать ноги или засунуть под диван – они все равно упирались Тургеневу в колени: он был очень высокого роста, и в купе сразу делалось тесно, даже если он просто сидел.

Тургенев мог угостить сигарой, любезно положить в чай сахару. Но поболтать с попутчиками, увы, не мог: он уже был знаменитым писателем, и его узнавали в лицо. Ему слова не давали вставить. Как видели, что в купе сам Тургенев, так сразу: «Вот послушайте, с одним моим другом случилось однажды…» В надежде, что он введет это потом в свой новый роман.

Тургенев был вежливый человек. К тому же легко отключался от любого шума. Назойливый голос превращался в уютное жужжание. Дорога приятно убаюкивала. На стыках рельсов вагон потряхивало; попутчикам же казалось, что это Тургенев одобрительно кивает. «А вот еще был случай… – опять оживлялись они и добавляли, кашлянув: – Но тоже не со мной». И так всю дорогу. Тургенев использовал этот прием в «Первой любви». Взрослых вообще легко вывести на чистую воду.

А тех, что считают себя неглупыми и хитрыми, – еще проще. Спросите любого прямо про первую любовь. Взрослый сделает загадочное лицо: мол, времена были далекие и прекрасные. А толку не добьетесь.

Поэтому я пошла в обход. Я спросила всех своих друзей: «Хотели бы вы, чтобы вам снова было пятнадцать лет? А двадцать?» Это тот возраст, когда большинство серьезных вещей, включая любовь, с людьми случаются впервые. «Боже упаси!» – вскрикивали они. Как будто я уже держала эти пятнадцать или двадцать лет наготове.

Женщин еще можно было уговорить снова взять себе тридцать. Но мужчины спускаться ниже тридцати пяти отказывались категорически.