Сами вот посудите – с кем приходится работать. Жалости не прошу, просто факт.

Естественно, кретина ждала засада. Совершенно не жаль, если бы тупого осла пристрелили на месте, но… да, для меня так хуже. Давайте я не буду пока рассказывать детали, весь трясусь от злости. Пришлось бы в одиночку решать опасную проблему, а это крайне утомительно: я же не американский герой из комиксов вроде Бэтмена или Супермена[25], чтобы оптом уничтожать толпы врагов. Отныне больше никакой самостоятельности и выдачи экипировки для егерей. Чудом оторвавшись от преследования, слуга явился к моему порогу, словно шелудивая собака. Честное слово – сейчас бы я сам с величайшим удовольствием всадил пулю в затылок этого животного: он по уровню интеллекта не слишком-то отличается от дичи. Да и я хорош – взял и отдал драгоценную форму. Мудак сбросил её сразу перед выходом из люка, далее передвигался в трусах и майке: благо его жилище в полусотне метров от ближайшего входа в канализацию. Уфф, хватит себя казнить. Придётся взять слугу на последнюю охоту значительно раньше, чем я планировал.

Шум дождя перекрывает грохот взрывов. Вода с небес хлещет не переставая. Ситуация на фронте ухудшается с каждым часом – без помощника с оружием мне не обойтись, да и тяжести сам таскать не стану. Яростно жестикулируя, отругал тупое промокшее существо, смотревшее на меня глазами побитого пса, но для вида простил. Пусть отрабатывает, что должен. В конце концов, я в понятии Германии «юберменш», то есть сверхчеловек, а слуга – нечто вроде начальной, не полностью развитой модели – мой личный голем, машина для убийств. Моё счастливое число – восемь. Я поклялся увезти из Берлина именно такое число голов – и ни одной меньше.

Нам скоро идти за новой особью. Я это предвкушаю.

Унтерштурмфюрер «крипо» Вилли Хофштерн матерился буквально через слово. Делать это он умел чрезвычайно хорошо и сыпал выражениями, способными свернуть в трубочку уши матёрого фронтового фельдфебеля. Вольф Лютвиц прекрасно понимал коллегу и в глубине души даже немного ему сочувствовал. Согласно слухам, ползущим по отделам полиции, русские находились в трёх-четырёх километрах от рейхстага, взяв район Тиргартена в клещи. В штаб-квартире РСХА целый день жгли секретные бумаги. Над районом часами плотным облаком висел жирный пепел, сыпавшийся вниз хлопьями, словно после извержения вулкана, – серой массой покрылись все уцелевшие после бомбёжек американцев кровли окрестных домов. Лица офицеров, командовавших разбором руин, были причудливо измазаны, словно у представителей африканских племён: красно-белые маски в известковой и кирпичной пыли – умываться некогда, да и воды нет. Коллеги доехали до Тиргартена на машине (без водителя, оставшегося давать показания оберштурмфюреру Рауффу) – последние литры бензина, квота РСХА, хватит туда-обратно, но не более. Зарядил ливень, оба изрядно продрогли, сидя в беседке в центре парка и еле слыша друг друга из-за канонады русской артиллерии. Брезентовая палатка хоть и помогала не промокнуть до нитки, от сырости не спасала.

– Какого хера мы тут вообще делаем? – бесился Хофштерн, и Лютвиц скорее догадывался по губам о причине злости давнего сослуживца. – Панцингер с пеной у рта требует срочного раскрытия убийств Диснея, и ты ему клятвенно обещал? Я уверяю тебя – всё кончено, оберфюреру больше не до нас: он пребывает в раздумьях, как лучше ускользнуть из Берлина и спасти собственную шкуру. Мы проиграли войну, Вольф. И если тебя завтра не убьёт русская пуля, то послезавтра вздёрнут на суку свои же. Рауфф накопал на твою душу целое досье, ищет свидетелей. Парень больной на всю голову, он своим крысиным мозгом не в состоянии понять, что происходит. Русские уже у нас на кухне, а он думает – ему за разоблачение «предателя» светит повышение, как после «охоты на зайцев» в Маутхаузене, мол, прилепят новые погоны да нарисуют в награду рыцарский крест с дубовыми листьями. Бежим, а? Сядем в машину, и поехали хоть к дьяволу на рога.

Лютвиц прислушался к барабанящему дождю.

– Мне без разницы, – коротко ответил он. – Знаешь, бывают такие моменты, когда на всё плевать со шпиля самой высокой кирхи в Берлине. Уходи, если успеешь. Я слова против не скажу. Русские окружили столицу, но лазейки наверняка остались, это ж не как генерал Венк, с бронетанковой группой напролом прорываться[26]. Оставь меня, Вилли. Я просто буду делать что хочу.

– Интересно, как ты поймаешь Диснея? – скептически спросил Хофштерн. – Тут такой грохот, что в двадцати метрах ничего не слышно, всё вокруг мертво, вроде кладбища, – люди прячутся в бомбоубежищах, подвалах и метро. Ты вооружился, словно вышел на медведя или персонально на Сталина, – взял гранаты, два автомата, дай бы тебе волю, и станковый пулемёт бы с этажа забрал. Хорошо, я побуду в лесу до утра – если думаешь, что Дисней обязательно заявится сюда. Но очень может быть – он уже разнесён в клочья и погребён под грудой щебня, напоследок обнявшись с милыми отрубленными головами. Русские пушки исключений не делают.

Вольф криво улыбнулся.

– А потом, извини, уйду на юг, – продолжил Вилли. – Если уцелеешь, ищи меня в Испании или соседней Португалии. Некий сеньор Гонсалес, скучающий под яблоней в обнимку с полуголой девушкой. Я бы сбежал и раньше, мешала глупая уверенность, что всё обойдётся. Фюреру раньше везло, вдруг ухватит фортуну за хвост.

– Жаль, его не грохнули в Вольфсшанце двадцатого июля[27], – мечтательно сказал Лютвиц. – Но вышло забавно. Именно руководители СС, подавившие заговор, пытавшие и повесившие на мясных крюках мятежных генералов вермахта, сейчас побежали, как крысы. Гиммлера нет в Берлине, он наверняка уже планирует сдаться американцам. Нашего с тобой главного начальника, шефа РСХА обергруппенфюрера Эрнста Кальтенбруннера, в последний раз видели шесть дней назад – двадцатого апреля, на дне рождения вождя нации. Говорят, он смотался на австрийские озёра и спешно прячет на дне ящики с золотом СС. Берлин защищают «паркетные» эсэсовцы из штабов, старики из фольксштурма, потрёпанные части вермахта и мальчишки гитлерюгенда. Те, кто клялись умереть за фюрера, – первыми и смылись.

На этот раз улыбнулся уже Хофштерн.

Дождь начал утихать. Холода затянулись, а отапливать квартиры было нечем – мазут, керосин и древесина шли на нужды фронта. В полицию ежедневно звонили – соседи находили трупы одиноких стариков: дети погибли на фронте, смотреть за ними некому, врачи привычно констатировали смерть от переохлаждения. Вольф ярко помнил времена, когда из покорённых Дании, Франции, Норвегии на главный вокзал прибывали поезда, набитые загоревшими, белозубыми молодыми парнями, с закатанными до локтя рукавами мундиров. Толпа скандировала «Хайль Гитлер!», к поезду тянулся лес протянутых в приветствии рук. Магазины на Курфюрстендамм выставляли в витринах головы голландских сыров, глыбы датского масла с выступающей от холода испариной, коробки золотистых французских сардин. Лютвиц тоже вернулся тогда из Дании – в звании штурмшарфюрера[28]. С войны, оказавшейся воскресной прогулкой – она длилась ровно один день, в перестрелках погибли два немецких солдата, десять были ранены. Европа стояла на коленях. Прошло меньше пяти лет, и миллионы сгинули в русских снегах, их кости давно склевало вороньё, Берлин в огне, а к рейхстагу рвутся дивизии большевиков. Гестаповец Рауфф с неизменным смехом: хихикал он мелко, как кокетка, обязательно при этом потея, – на посиделках после работы в пивной (отмечали день рождения доктора-биолога Вернера из отдела «вэдэ-два») рассказывал о сути человеческой природы. Один раз в Маутхаузене он наблюдал за казнью – к расстрелу приговорили пятерых еврейских «саботажников», они не выполнили норму производства в лагере. Истощённым людям приказали лечь ничком на землю, а лагерный охранник из латышских фольксдойче, подходя к каждому смертнику по очереди, застрелил четверых в затылок. На пятом выстреле винтовку заело – эсэсовец долго с прибалтийской медлительностью искал по карманам запасную обойму, скучно заряжал винтовку, дважды прицеливался. Рауфф говорил: ну надо же, казнимый не встал, не вцепился палачу зубами в ногу, не попытался вырвать оружие (ведь терять-то ему абсолютно нечего)… Наверняка надеялся – а вдруг расстрел прекратится, его помилуют, убийство остальных было лишь устрашением. Так и немцы. Не арестуют Гитлера, не сдадутся, не скажут: почему мы должны умирать за это упившееся кровью чудовище, раз война проиграна? Они тупо идут на убой, наматываясь кишками на гусеницы русских танков, слушая речи клоуна Геббельса, обещающего – Сталин вырыл себе в Берлине могилу, в которую сам и упадёт. Ведь русские уничтожили армию Паулюса в Сталинграде, превратив каждый дом в крепость, то же самое ожидает и большевистские орды в столице великого рейха. Каждая домохозяйка в горячечной радости пересказывает подругам миф о тайном «чудо-оружии», каковое фюрер вот-вот расчехлит, превратив в пепел Лондон, Москву и Нью-Йорк. «Оно ещё мощнее, ещё разрушительнее ракет “Фау-2”». Боже, как смешно. Обстрелы Лондона «Фау-2» прекратились ещё 27 марта. У Германии не осталось никаких сил и никаких шансов.