Мой принц, однако, при ближайшем рассмотрении тоже оказался не подарком. Этот, в отличие от своего предшественника, уже научился добывать огонь из зажигалки, курить дешевые папиросы, пить водку и охотиться на таких несмышленых мамонтов, как я. Рваные грязные кеды, джинсы в лохмотьях и распираемую грудной мускулатурой футболку, из которой ненужными плетями свешивались волосатые руки с длинными, толстыми черными ногтями, венчала скупая улыбка со злорадными пробоинами в зубах по обоим уголкам рта. Витек, в профиль напоминающий штрейкбрехерского молодчика, представился мне выпускником монтажного училища, ярым поклонником «Роллинг Стоунза» и любителем выпить и закусить, чем и предложил нам всем немедленно заняться.
– Я никогда не пила водку, – это были первые и единственные за весь вечер Катины слова.
Катина способность говорить была воспринята как чудо. Все повернулись к ней, а ее первобытнообщинный ухажер аж икнул от изумления:
– И я тоже не пила, – поддержала я Катин почин.
– А я – пила? – ухмыльнулся любитель выпить и закусить.
– Ты хуже, Витек, – прорычал питекантроп. – Ты туп, как серп и молот.
Через три анекдота нас с Катей уломали пропустить по «стопарику», к тому же Ленка оказалась своим игроком в чужой команде. Прижимаясь к индифферентному, мутному Сашке, она все подначивала нас:
– Ну, давайте, не бойтесь, залпом, давайте залпом.
Катя сдалась первой, а за ней следом и я шагнула в неведомое. Обе мы действительно пили впервые, у Кати даже первый глоток водки выскочил из горла обратно, и нас обеих развезло основательно. Не особо интересуясь тем, что испытывают мои подруги, я вдруг ощутила прилив сил. Лес куда-то поплыл, меня потянуло пойти прогуляться.
– Я – в лагерь, – сказала я и попрощалась с Виктором, у которого после моих слов глаза стали круглее, чем колеса. – Провожать меня не надо, дорогу я найду сама.
Ветвистый мрак сплошной стеной обступил меня со всех сторон. Горячая кровь бурлила во мне, словно в кипящем чане, и листва, в которую я постоянно утыкалась лицом, шипела на меня, как ошпаренная. Идти было тяжело и забавно одновременно. Земля встречала вышедшее из повиновения тело не в том месте, где ее ожидала встретить нога. От этого мое продвижение мне самой стало напоминать винегрет из танцев всех народов мира. Больше других в походке ощущалась лезгинка, ноги то выстреливали вверх, то беспомощно повисали в воздухе, руки отбрасывали налево-направо лезущие в глаза ветви, при этом туловищу не были чужды нанайские и папуасские мотивы. Неудивительно, что я поначалу приняла как должное чьи-то шаги за спиной – шаги партнера по винегрету, но уже в следующее мгновение я решила, что за мной увязался коммунистический неандерталец, испугалась и бросилась наутек. Неповторимая пляска выродилась в банальную беготню. Мой безобразный преследователь быстро догнал и схватил меня, уже летящую в какую-то яму. Этот зверь помог мне устоять на ногах, развернул меня к себе и неожиданно принял очертания штрейкбрехера. Витек – не Витек? Он – не он?
– А что ты, собственно говоря, бежишь? – урезонил он меня, переводя дыхание. – Пойдем вместе, а то одной, наверно, боязно.
Он. Слава богу, а то я уже распрощалась с жизнью.
– Чего бояться – лес как лес.
– А я? Со мной тебе не страшно?
Ветер с яростной силой ударил в кроны дубов и осин. Даже от пьяной, от меня не скрылся тонкий намек на толстые обстоятельства. От очевидности его намерений все внутри похолодело.
– Ну, ты же не оборотень.
– Не оборотень, а мотоциклы краду. Я вор.
О, как интересно! Значит, мы имеем дело с преступным элементом. Ну-ну… Пожалуй, моя радость по поводу замены неандертальца на чистокровного арийца была преждевременна. От первого хоть знаешь, чего ждать – сначала откусит голову, потом изнасилует, а этот все может сделать шиворот-навыворот.
Я вышла на дорогу, тянущуюся вдоль поля, огляделась кругом и поняла, что все это время шла и бежала не к лагерю, а от него. В безлюдном месте, где мы очутились, не наблюдалось никакого жилья.
– А куда нужно идти, – с трудом ворочала я языком, – чтоб попасть… куда-нибудь?
– Нужно идти по шоссе, – ответил Витек. – Пойдем со мной.
И правда, мы обогнули лесок, и вдали замерцали какие-то огоньки.
– Если пойдешь прямо – выйдешь к лагерю. А вот сюда, – Витек махнул рукой во тьму, – там у меня гараж. Если хочешь, пойдем музыку послушаем. Сейчас и Ленка подъедет с Саньком на мотоцикле. Посидим вчетвером, послушаем. А потом я тебя отвезу обратно.
Толстые обстоятельства стремительно набухали. Понятно, о какой музыке зашла речь. И понятно, что это предложение вступало в неразрешимое противоречие с моими идеалами, ибо мамиными увещеваниями и папиной ладонью в меня было накрепко вколошмачено, что порядочной девушке без любви нельзя ни шагу ступить, ни подпрыгнуть, ни приземлиться. Где вы, комсомол, красное знамя, товарищ Ленин, пионерский галстук, коммунистические субботники, общественно-полезный труд, сборы макулатуры, за которые я судорожно цеплялась, как утопающая за соломинку? Их уже смыло половодьем грязных анекдотов человекообразного татуированного аборигена, и ничего, кроме родительских наказов, в душе не оставалось. Но ведь мне ОЧЕНЬ хотелось послушать ЭТУ МУЗЫКУ. Ветер нещадно трепал приземистую чащу вместе с люцерновым полем, хлестал меня по щекам моими собственными волосами, и я понимала, что не могу сказать «нет» проснувшейся во мне революционерке, жадно ищущей крови, предательств и преступлений во имя блага пролетариев всех стран.
– Так значит, говоришь, не боишься меня? – промолвил непринцнуичто после долгого молчания.
«А что ты, собственно говоря, собираешься делать?» – хотела я спросить, но испугалась. А вдруг ответит: убью, в землю закопаю и надпись напишу? Ну, не убийца же он. Только вор.
– А если я скажу, что человека убил?
О, какая я все-таки проницательная!
– Как же это?
– Вот так. Ножом. Грабили с Саньком магазин, как раз мотоцикл, а тут сторож подвернулся, ну, я его и пырнул.
– Насмерть?
– Да он старик был…
Принц-убийца – ух, как разворачивается интрига – это ж буря и натиск! Будет, что вспомнить. Если останусь в живых. А я еще хотела в лагерь возвратиться, дура, самое интересное пропустила бы. Сердцем в пятках чувствую проселочную дорогу, но бежать не могу, да и не хочу, несмотря на то, что смертельно страшно. Не убьет же он меня?! В конце концов, не за этим же он ведет меня к себе в гараж?!
– А ты не боишься, что я могу тебя убить?
От ужаса правую ногу свело судорогой, и я остановилась, медленно распрямляя ее в колене, натягивая на себя носок.
– З… зачем?
– Зачем, зачем – как свидетеля.
– Какого с… сви?..
– Моих признаний.
В темноте невозможно было разобрать выражение его взгляда. Он стоял напротив меня серой неразличимой тенью. Небо было затянуто свинцовыми облаками, бледные искры поселка слабо мерцали вдали у него за спиной, ни малейшего лучика света не падало на его лицо. О том, что он думал в этот момент, можно было догадаться только по его движениям, но даже этой малости я была лишена. Он стоял, как вкопанный, под продувным ветром, не шевеля ни единым мускулом, стоял и хладнокровно ждал, чем я отвечу на его вызов. Одна в своем нелепом белом платьице посреди доисторической темени и разбушевавшейся стихии я ощутила себя микроскопической песчинкой, которую раздави – и никто не заметит, которую и раздавить-то – проблема, потому что эта песчинка ничтожно мала. И вот, в самый отчаянный момент, когда песчинка уже набрала воздуха в легкие, чтобы заорать «Ой, мамочки, спасите!» и собралась очертя голову втопить к лагерю, свет фар и рев мотора милицейского «ГАЗика» разорвал в клочья томительную тишину ночи.
– Иди сюда – милиция!
Кювет, куда меня вслед за собой дернул Витек, резко пахнул сыростью и блаженным ужасом. Так, значит, он не собирался меня убивать? Значит, это была шутка, пустая бравада, проверка на вшивость? О, как здорово – в голове прокрутился весь словарный запас Эллочки Щукиной – мы от кого-то прячемся, как казаки-разбойники, нас кто-то ловит, мы сейчас нарисуем стрелку, указывающую в поле, а сами залезем на дерево и будем сидеть там до тех пор, пока наши почерневшие от горя родители не выкорчуют весь лес. Вот где размах, широта, риск, вот, что необходимо мне для нормального пищеварения!
