– Нора, я понимаю, что поездка с мамой тебя не вдохновляет, но мне так хочется провести с тобой время!

Я складываю губы в подобие улыбки, но это больше похоже на оскал собаки, к нёбу которой прилипло арахисовое масло.

Мама ощущает мою минутную слабость и решает меня добить:

– Вот в следующем году уедешь и будешь скучать по мне.

Какой бы ответ ни вертелся у меня на языке, он растворяется во рту подобно кусочку сахара. Поэтому я молча киваю, стараясь быть паинькой, как можно дольше. Я даже не рисую на обратном пути в аэропорт. А мама просит меня выбрать радиостанцию. Она тоже пытается делать все возможное.

Поскольку билеты мы купили в последнюю минуту, места у нас оказываются посередине. И пока у выхода 2B мы ждем приглашения на посадку, я рассматриваю других пассажиров, следующих в Париж, и мысленно составляю список тех, кто в течение всего восьмичасового полета мог бы сидеть по бокам от меня.

Вариант 1. Семейная пара с соломенно-желтыми волосами и в заляпанных спортивных штанах. Оба роются в пакетах из «Макдоналдса». Я молюсь про себя, чтобы всю дорогу меня не окружал этот аромат.

Вариант 2. Невероятно крутая девчонка с черной как сажа челкой. Мотает головой под орущую в огромных наушниках музыку и читает при этом «Майн кампф». Либо она круче всех, кого я видела в Эванстоне, штате Иллинойс, либо неонацистка. Шансы 50 на 50.

Вариант 3. Красивый, похожий на модель, мужчина с рыжими волосами и бородой. Такой, наверное, мог бы участвовать в каком-нибудь высокобюджетном шоу на кабельном, про Шотландию девятнадцатого века, если уже не участвует. Рукой с выступающими венами он обнимает свою девушку – у нее круглое лицо и длинные волосы до попы. Ее рука покоится на его колене. Представляю, что мне придется вытерпеть, сидя между ними.

Меня уже вовсю накрывает беспросветная безнадега, когда я вижу парня – точнее, мужчину, – со стрижкой андеркат, одну руку которого полностью покрывают татуировки. Он читает книгу Джоан Дидион, а между ног у него зажат кейс для гитары. Мне кажется, на одной из его татуировок изображен гном из «Властелина колец».

Не сводя с него глаз, я достаю скетчбук. Надеюсь, он заметит, что я художница. Нахожу пустую страницу и начинаю рисовать Элизабет Беннет из «Гордости и предубеждения» в стиле панк-рок, после каждого штриха поглядывая на парня – нет, на мужчину. Но он не обращает на меня внимания.

Тогда я сосредотачиваюсь на том, чтобы придать своему лицу самый задумчивый вид. Движения карандаша – вот всё, что меня сейчас интересует. Закусываю губу. Если он посмотрит на меня, то увидит сексуальную решительную художницу, слишком увлеченную своим потрясающим скетчем, чтобы отрываться.

Пожалуйста, пусть он сядет рядом со мной. Пожалуйста, пусть он увидит мой скетчбук и решит, что мои работы идеально подойдут на обложку его альбома. Пусть он будет без пяти минут знаменитым музыкантом. И пусть мы вместе будем гулять по улочкам Парижа, обсуждая творчество. «Ничего себе, – тихо скажет он, когда мы устроимся в кафе, и сделает глоток эспрессо, наблюдая за тем, как я рисую. – Да ты… это потрясающе». Конечно, он скажет это по-французски, потому что свободно изъясняется на нем.

А когда мы вместе пойдем получать «Грэмми», папарацци будут шептаться: «Девушка рядом с ним – та самая, что придумала культовый дизайн для обложки его альбома. Кто бы подумал, что они познакомились в самолете по дороге в Париж?»

Оказавшись на борту самолета, я укладываю свой экономичный (двадцатидюймовый!) чемодан на багажную полку над головой. Устраиваю на коленях книгу и наблюдаю за пассажирами, пробирающимися между проходов вяло, как зомби в одном из фильмов Джорджа Ромеро. Мама уже уселась в двух рядах впереди, ее голову поддерживает синяя подушка-воротник.

Одно из мест в моем ряду занял какой-то суровый бизнесмен с ноутбуком на вид 1987 года, но, к счастью, сиденье у окна остается свободным. Я с облегчением выдыхаю, когда четыре девчонки в уггах усаживаются спереди, а парочка из «Макдоналдса» исчезает на своих местах в другой части самолета. Поток пассажиров редеет, и я замечаю, что тот парень – моя судьба и творческий партнер – пробирается к моему ряду. Может, если долго на него смотреть, он почувствует мой взгляд и посмотрит в глаза?

Ему остается пять рядов.

Он точно сядет рядом со мной.

Четыре ряда.

Наконец-то один из моих выдуманных сценариев осуществится.

Три ряда.

Ладно, надо почитать. Я же не могу на него смотреть, пока он будет садиться?

Раскрываю на коленях книгу и заставляю себя сосредоточиться на словах. Всю мою кожу покалывает от волнения, я готова услышать его голос: «Простите, мое место у окна».

Читаю одно предложение, перечитываю его еще раз и еще. Проходит тридцать секунд, и я понимаю, что уже как-то долго. Пока я решаю, стоит ли поднять голову, тишину нарушает женский голос:

– Вот здесь.

И нам с бизнесменом приходится встать, чтобы пропустить ее. Стоя в проходе, я вижу, что парень с гитарой, клевыми татуировками и красивыми глазами занимает место рядом с моей мамой.

Ну да, конечно.

Весь полет я, пребывая в неудобном положении, периодически проваливаюсь в сон. В какой-то момент, кажется, меня приходит проведать мама, но я не открываю глаза. Успеваю прочесть половину главы «Человека-невидимки» – наше задание на лето по английской литературе, – но из прочитанного почти ничего не помню, только то, что в каком-то месте сделала себе мысленную пометку нарисовать одну из сцен для «Офелии в раю», но теперь уже не забыла какую.

Когда капитан (с невообразимым акцентом) объявляет, что бортпроводникам нужно приготовиться к посадке, я уже не соображаю, сколько мы летим: десять минут или десять часов. Металлическая труба с мерцающими тусклыми лампочками и гудение наушников, доносящееся со всех сторон, сливаются в одно целое.

В салоне вспыхивает свет, и бизнесмен, подняв голову из неудобного положения, смотрит на меня так, будто это я виновата в том, что завтра у него будет болеть шея.

Мама ждет меня снаружи, у дверей самолета. Выглядит она не такой сонной, как я. Она спрашивает: «Как прошел полет?», а я отвечаю: «Нормально». Потом спрашиваю у нее то же самое, она также отвечает: «Нормально». Отличная беседа, я считаю.

– Рядом сидел кто-нибудь интересный? – спрашиваю я. Может, она познакомилась с тем парнем и теперь мы встретимся в Париже.

– Я не заметила, – отвечает она.

– Можно мне выпить кофе или съесть маффин? – говорю я, осознавая, насколько проголодалась, когда мне на глаза впервые в аэропорту попадается «Старбакс».

– Мы же в аэропорту, – даже не глядя на меня, отвечает мама и направляется к выходу. Подошвы ее обуви при ходьбе щелкают по линолеуму. Уверена, именно такой походкой она и запугивает клиентов в своем офисе. – К тому же зачем тебе в Париже «Старбакс»? Мы скоро будем в отеле. Я посмотрела адрес, и там в квартале полно кондитерских.

Слово «кондитерские» она произносит словно напыщенный первокурсник колледжа, проучившийся полгода за рубежом и теперь вернувшийся домой во Францию.

– Но я хочу есть сейчас.

Если бы я путешествовала одна, то могла бы есть, что захочу и где захочу, а не выслушивать ее снобистские речи по поводу маффинов в аэропорту.

Мама с преувеличенным раздражением вздыхает и лезет в карман, откуда извлекает открытый пакетик сырого миндаля.

– Держи. Вот почему такие вещи надо планировать заранее.

Как бы голодна я ни была, но менее аппетитной еды, чем миндаль из маминого кармана, не могу представить.

– Спасибо, – бормочу я, и пакетик перекочевывает в мой карман.

А после, благодаря тому, что мама так и не поняла, насколько проще взять в Европу ручную кладь, вместо того чтобы регистрировать багаж, мы какое-то время таскаемся вдоль багажной ленты, словно зомби-версии девочек из книги «Мадлен». Вот еще одно препятствие на пути к нормальной еде.

– Почему бы тебе не поймать нам такси? – говорит мама, снимая чемодан с багажной карусели. – Мне нужно сделать несколько звонков.