– Почему бы тебе не спросить у мамы, как дедушка хочет их получать? Или узнай, есть ли в Бельгии «ФедЭкс». – Она подбрасывает конверты, и те осыпают ее, как в каком-нибудь рэперском видеоклипе.

– Ха. – Я собираю конверты и аккуратно складываю их в переднее отделение рюкзака. – Мы уже несколько дней не разговариваем. Как будто я – просто незнакомый человек, временно снимающий в нашем доме комнату.

– И все из-за пробных тестов в колледж?

– Ты знала, что в общежитиях Школы дизайна парни и девушки живут вместе? И как эту пикантную подробность включить в наш с ней разговор о моем будущем?

– Кстати, как там поживает твоя заявка? – спрашивает она.

Это парадоксально, но хотя Лена довольно легкомысленна и даже порой любит покурить травку, она уже написала мотивационные письма в пятнадцать выбранных колледжей. Еще с восьмого класса мы с ней планировали, что она поступит в Брауновский университет, а я – в Школу дизайна Род-Айленда.

– Будет гораздо лучше, – тут я начинаю говорить, изображая французский акцент, – когда я увижю все кар-ртини в Евр-ропа. – Затягиваюсь невидимой сигаретой и подкручиваю невидимые усы.

– Куда ты там едешь, я забыла?

Возможно, виновата травка, но у Лены ужасная память.

– В Общество молодых художников графства Донегол. ОМХД. Мне приклеить еще один стикер на крышку твоего телефона, чтобы ты запомнила?

Подруга ничего не отвечает, а вместо этого перекатывается по моей кровати, словно по капоту полицейской машины, как в каком-нибудь боевике.

– Так круто побывать в О-М-Х-Д! Так круто побывать в О-М-Х-Д! – поет она и пытается руками сложить что-то похожее на букву «Д».

Но я отказываюсь участвовать в этой затее и возвращаюсь к сборам.

– Кстати, а ты будешь обновлять свой «Тамблер» в путешествии?

Лена, наверно, первая и главная фанатка «Офелии в раю» – моего блога на «Тамблере», куда я загружаю часть заказов и кое-что нарисованное для себя. В своих работах я в основном изображаю современные версии персонажей прочитанных мною книг. Например, рисунок Китнисс Эвердин, представляющей на Олимпийских играх команду США в стрельбе из лука, получил 800 тысяч репостов.

– Не думаю, – отвечаю я. – Я бы, конечно, могла, но наверняка буду занята выполнением дедушкиных заданий и делами ОМХД.

– Слушай, ты же не поедешь в аэропорт на поезде?

До этого я поведала подруге, какой ужасной оказалась дорога на папину свадьбу: мне пришлось в узком платье и на шпильках добираться до деловой части города на метро. Мама даже не предложила меня подвезти. До вчерашнего вечера я не знала, что она не стала отвечать на приглашение.

Из пластикового контейнера под столом я извлекаю набор своих любимых карандашей и складываю их в рюкзак вместе с новым альбомом на спирали, который купила сегодня утром.

– Не думаю. Мама же захочет попрощаться со своей единственной дочерью?

Когда я вернулась домой со свадьбы, она лежала в постели, возможно, уже спала. Так что я даже не пожелала ей спокойной ночи.

Тут меня осеняет, что мама, возможно, и не поедет в аэропорт. Наверное, своим мрачным упрямством в последние несколько дней мы заключили негласное соглашение: пусть мне официально и разрешено ехать в Европу на деньги ее отца, но Элис Паркер никоим образом не поддержит мой выбор.

– Надо погуглить расписание электричек. Как думаешь, поезда ходят в такую рань?

– А во сколько ты уезжаешь?

Не успеваю я ответить, как распахивается дверь в комнату, и моему взору предстает мама – пять футов и три дюйма новоиспеченного юриста и кошмарнейшее воплощение родителя.

– Ты вчера поздно вернулась домой? – спрашивает она, даже не взглянув на Лену и не поздоровавшись.

Я бросаю на подругу извиняющийся взгляд, надеясь, что та простит мамину грубость. Вообще она обожает Лену и неизменно угощает чем-нибудь вкусным – чего никогда не предлагает мне – в обмен на истории про ее младших братьев-близнецов.

– Да, – отвечаю я. – Вроде бы около двух. От вокзала я доехала на такси.

– Полагаю, пятнадцать долларов? – С этими словами она вытаскивает из сумочки кожаный кошелек и протягивает две купюры, которые мне приходится взять.

– Спасибо.

Какое-то время я молчу, ожидая вопросов о том, как прошла свадьба. Мама откашливается и приглаживает подол юбки.

– Твой отец выглядел хорошо? – наконец произносит она.

Лена смотрит на меня.

– Да, – говорю я. – Выглядел хорошо.

А что еще я могу ответить? Он действительно выглядел хорошо. И, если быть откровенной, таким счастливым я никогда его не видела.

– Только отрастил волосы.

Мама слегка приоткрывает рот, а потом закрывает, так ничего и не сказав.

В голове я прокручиваю сценку: с улыбкой сообщаю ей, каким ужасным оказался палтус. Мы смеемся над тем, как обе ненавидим Аризону и как жаль, что папе приходится жениться на женщине, которая увезет его в захолустье, чтобы быть поближе к ее родственникам. Я бы могла поведать о том, как мне грустно. Рассказать о зияющей пустоте, которую он оставил в моей душе.

Но я вижу, каким взглядом мама окидывает мои принадлежности для рисования, уложенные в сумку, и слова растворяются как мятная пастилка на языке.

– Почему бы не использовать место в чемодане для более практичной обуви. – Ее слова звучат не как вопрос, а как утверждение.

– Вообще-то мне нужны материалы для выполнения дедушкиных заданий.

Мама хмуро сдвигает брови.

Лена откашливается, и мы смотрим в ее сторону. После этого Элис снова бросает на меня взгляд:

– Самолет у тебя в одиннадцать утра, значит, из дому мы выезжаем в 8:45.

И она, развернувшись, направляется по коридору в свою спальню.

– Увидимся в машине, – кричу я вслед, но она уже меня не слышит.

Несколько минут мы с Леной молчим, пока я плотной стопкой укладываю вещи, в которых придется ходить, в невообразимо крошечный чемоданчик. Вдруг Лена спрыгивает с кровати и принимается изучать картины, висящие над столом. Преимущественно это наши портреты, написанные базовыми цветами, где фигуры обведены толстыми линиями, как в комиксах. Даже когда я не рисовала для «Тамблера», все равно тяготела к такому стилю.

– Господи, как же классно, – восхищается Лена.

– Да ну, отвратительно.

По привычке щелкнув пальцами, я подхожу к ней и касаюсь края холста. Когда-то я считала эти картины настолько прекрасными, что хоть звони в Музей современного искусства и устраивай дебютную выставку выдающегося юного таланта! Но теперь, спустя полгода, я вижу лишь плоские невыразительные мазки, как в раскрасках по номерам для школьников.

– Что, если… – Я осекаюсь, делаю вдох и продолжаю: – Что, если я окажусь худшей в этой программе? Что, если меня вышвырнут сразу после первого мастер-класса?

– Ну и пошли они тогда!

– Спасибо, утешила.

Лена понимает, что сморозила глупость, и с поникшим лицом чуть отступает назад.

– Эй! – Она опускается на кровать и хлопает рядом с собой. Я сажусь к ней. – Ты отличный художник, правда. Ты создашь потрясающие работы. Возможно, станешь самой лучшей. А потом встретишь какого-нибудь классного шотландца, влюбишься в него по уши, уедешь, и станете вы творческой парой, как Фрида Кало и Херальдо Ривера.

Впервые за день чувствую, как мышцы лица расслабляются. Улыбаюсь.

– Херальдо Ривера, говоришь?

– Ага, – отвечает Лена, и на ее лице расплывается ухмылка. – А что? Херальдо Ривера[7].

Следующие двенадцать часов я твержу себе, что мне не стоит беспокоиться о том, насколько хороши будут мои работы. О том, найду ли я почтовое отделение, чтобы отправить дедушке задания. И о том, придется ли мне целовать маму на прощание и делать вид, что я буду по ней скучать.

Я лишь прикидываю, каковы мои шансы повстречать в Ирландии шотландского художника по имени Херальдо Ривера.

СИДЯ В МАШИНЕ, я размышляю, что будет, если переключить радио с NPR на какую-нибудь поп-станцию. Честно говоря, мне хочется это сделать отчасти для того, чтобы позлить маму. Есть что-то ненастоящее в том, как мы едем: молча, сидя одинаково прямо, по совершенно пустым дорогам, да еще и слушая, как какая-то дикторша тихим голосом рассказывает про Бангладеш.