И я родила сына. Теперь я следила за его диетой и за его стулом. Не сказала б, чтобы что-то для меня изменилось в лучшую сторону. Однажды, когда ему было месяцев десять-одиннадцать, я просто вышла из дома и пошла куда глаза глядят. Через какое-то время пришла в себя, спохватилась, прибежала обратно. Сын спокойно спал, но ведь что угодно с ним могло случиться! Я снова пошла к врачу, он опять прописал таблетки. Но они уже не помогли, увы.

С тех пор я живу, работаю, ухаживаю за сыном, вожу его в кружки, занимаюсь с ним, делаю все остальное. Но я как будто пустая оболочка. Мои мама и отчим очень любят внука – я стараюсь почаще возить его туда, испытываю облегчение, когда его им «сдаю», думаю: вот сейчас наконец начнется… Но ничего не начинается. Я просто сижу перед компьютером или телевизором или иду с приятельницей в кафе… Недавно сын неожиданно спросил меня: «Мама, а зачем ты меня родила?» И я на автомате ответила честно: «Не знаю». Потом мне стало так стыдно, что просто хотелось провалиться сквозь землю или умереть!

Скажите, что со мной не так? Почему я не могу любить сына? Или хоть кого-нибудь?! Я урод? Это какой-то синдром?

Она не заплакала в прямом смысле этого слова. Есть такое понятие – «сухие рыдания». Жутковатое зрелище, кто видел – согласится. Мне было ее очень жалко.

– Вы не урод, – тихо сказала я. – Вам просто нечем любить. Любовь – это симфония. А у вас инструмент не настроен.

– Какой инструмент? – удивилась она. Сухие глаза лихорадочно блестели.

– Ну, можно для простоты обозвать его личностью, – предложила я. – Вам же все вокруг про нее твердили, а хоть кто-то сказал, что она такое и как устроена?

– Нет, – подумав, признала Марианна. – Никто не говорил.

– А это и есть тот инструмент, посредством которого мы связаны с человеческим миром, вписаны в него, играем свою партию в оркестре. У вас он почти не функционирует.

– Но я же общаюсь! – возразила она.

– Вам нравится? – отпарировала я.

– Нет, – признала она и вспомнила: – На самом деле психоаналитик тоже что-то такое мне говорил… Но где же мне теперь ее взять?

– Взять – негде. Ни магазинов, ни даже проката личностей не существует, – улыбнулась я. – Придется построить.

– Но как?

– Степ бай степ, шаг за шагом. Вам придется собрать себя, как дети собирают машинку из деталей конструктора или строят дом из кубиков. На каждом шаге вы должны опознавать в собранной конструкции Марианну, то есть себя, а не кого-то другого. Если не опознаёте – делайте шаг назад и начинайте искать по новой.

Я обычно не делаю таких вещей (не мой тип практики, но к Марианне я отчего-то прониклась симпатией), и это оказалось безумно трудно. Она все время себя теряла. На выстраивание, осознание и принятие в себя простой фразы типа «я люблю постапокалиптические фильмы, помидоры и круглые вязаные коврики» у Марианны уходило около недели.

Зато практически сразу (вместе, параллельно с нею самой) стал проявляться мир – с красками, с эмоциями. Она воспринимала это почти как чудо:

– Вау! Представляете, я люблю смотреть открытки с котятами!

– Ну кто ж их не любит, – усмехалась я.

– Оказывается, я терпеть не могу свою контору!

– Составляйте резюме. Видимо, скоро понадобится…

– Я боюсь закатов. Мне кажется, оно потом не взойдет!

– Взойдет, взойдет… А пока попробуйте присмотреться к рассветам.

– Мне так жалко мою сослуживицу! Она ухаживает за тяжело больной мамой, а муж ревнует и угрожает уйти…

– Вот козел-то!

– У моего сына две макушки, и они по-разному пахнут!

– Кажется, две макушки – это счастливая примета…

Все-таки личность – полезная и приятная вещь. Всем, кто еще не обзавелся, – рекомендую.

– Вот скажите, пожалуйста, вам ботокс нравится? Как вы к нему относитесь?

– Что-о-о? – я вытаращила глаза. Моей посетительнице Любе на вид было лет четырнадцать-пятнадцать. Она была очень мила: большие глаза, вьющиеся темно-каштановые волосы, высокий лоб. Какой ботокс?! Зачем?!

– Категорически отрицательно! – твердо сказала я.

– Ага. Я, в общем-то, вижу, – кивнула Люба. – У вас лицо живое.

У самой лицо серьезное, умное, чуть-чуть намек на улыбку; чем-то похожа на курсистку с портрета Ярошенко.

Я перестала понимать, что происходит, и решила предоставить ситуации развиваться самостоятельно. Расскажет же она мне, в конце концов, в чем, собственно, дело.

– Еще я с детства очень люблю читать, – сообщила мне Люба.

– А сколько тебе сейчас-то лет? – не выдержала я.

– Исполнилось пятнадцать. Я разные жанры читаю: по истории люблю, фэнтези немного, очень люблю классику – нашу, английскую, французскую. Последнее время читала мемуары.

Очень хорошо. Если она хотела произвести на меня впечатление – произвела. Можно двигаться дальше. Люба как будто услышала мои мысли.

– У меня полная семья. Мама, папа, бабушка, мой старший брат (ему 21 год, он учится в институте), и еще с нами живет папина сестра, у нее своей семьи не сложилось, но она помогала нас с братом растить, много с нами занималась и сейчас мне помогает, по математике и английскому, и даже брату – проекты по английскому делать. Мы все ее очень любим. И мы обеспеченная семья. Все работают, даже бабушка, и Владик у папы подрабатывает. А у папы своя фирма.

Я с удовольствием все это выслушала. Приятно знать, что у кого-то в большой семье все хорошо и ладно скроено. Это повышает базовое доверие к миру. Но при чем тут ботокс?

– Я на самом деле у вас уже однажды была – с мамой, когда я в детский сад отказывалась ходить. И еще потом – мама с братом, когда он в десятом классе по крышам лазал, но я тогда в коридоре сидела. Вы, наверное, не помните… – Я кивнула в знак согласия: не помню. – А еще я ваши рассказы в «Снобе» читаю. И вот теперь я пришла с вами посоветоваться: это мне про мир и про себя кажется, или оно на самом деле?

Я тут же снова насторожилась. Это смотря что ей в ее пятнадцать лет «кажется». Скорее всего, нормальная подростковая ерунда: красива я или некрасива, любит – не любит, все ли в мире придурки, почему же меня никто не понимает и прочее в таком духе. Но никак нельзя упускать из виду и другие, драматические вероятности.

– И что же конкретно тебе кажется?

– Я уже давно, когда читала романы, книги про XIX век, удивлялась. Но тогда я думала: они все врут немного, преувеличивают… Для бо́льшей красивости и понятности – наверное, так можно сказать. А теперь я немного мемуаров из того времени почитала и даже из XX века – и уже сомневаюсь…

Решила ждать, пока она сама скажет. Жди! – мысленно приказала я себе, все еще ничего не понимая. Не торопи ребенка, подросткам трудно формулировать свои мысли, особенно сложные, и у взрослых всегда есть соблазн доформулировать, переформулировать за них. А у них, в свою очередь, есть соблазн ухватиться за лучше сформулированную, но чужую мысль, присвоить себе предлагаемое. И как же в таких обстоятельствах научиться внятно и последовательно мыслить самому?

– Раньше мне казалось, что они по-другому проявляли свои чувства, а теперь мне уже кажется, что они и на самом деле чувствовали по-другому. Не так, как мы. Прочтите… ну вот любой практически роман. Они же там то и дело все бледнеют, краснеют, падают в обмороки, шатаются, хватаются руками за всякие предметы, чтобы устоять на ногах, рыдают от радости, скрежещут зубами от злости… Скажите, вот вы когда-нибудь в обмороки падали?

– Ага, – припомнила я. – Два раза. Один раз – не твое дело почему, а второй раз – грибами отравилась.

– Ну вот. А все мои родные и знакомые и я сама – ни разу.

– Так тебя это расстраивает, что ли? – уточнила я. – Хотелось бы, чтоб падали?

– Да не в этом дело! Мне кажется, наши чувства, эмоции сегодня – они другие, чем были тогда. Мы меньше, слабее расстраиваемся, меньше радуемся, меньше вообще… не знаю, как правильно сказать… Переживаем – вот правильное слово!