В мрачном храме царило умиротворяющее спокойствие. Но вот дрожащий огонёк лампады вырвал из темноты старинные фрески, и его охватило чувство, близкое к священному трепету. Он любовался завораживающими бликами света на настенных изображениях, не умея ещё разбираться в сюжетах, и поэтому не столько восхищаясь их красотой, сколько благоговея перед их древностью. Видимо, именно они и разбудят в нём художника…
Той ночью он спал, свернувшись в клубочек, и на его губах блуждала слабая мечтательная улыбка. О чём он думал? О прелестной Иамзэ, что повстречалась ему сегодня и улыбкой своей покорила его маленькое сердце? Или о том, кем он станет, когда вырастет?
Ему приснилось, что слышит он за окном удивительный топот коня. Такой громкий, какой не слышал никогда. Выйдя из дома, он видит всадника в серебряных доспехах и голубой мантии, с золотым копьём в руке, сидящего на могучем серебряном коне. Он пугается и начинает молиться. А всадник говорит ему:
– Подойди ко мне, сынок! Не бойся. Ты знаешь, кто я?
– Нет. – Нико испуганно мотает головой.
– Я Святой Гиоргий – небесный покровитель Грузии. Ты слышал обо мне?
Конечно, Нико слышал об этом святом. И видел его образ, умерщвляющий дракона. А старый монах-отшельник в монастыре Бодбе упоминал его как двоюродного брата Святой Нино, совершавшего свои победы над злом и грехом. Из уст Святой народы Грузии впервые узнали о жизни и мученичестве её великого брата.
– Да, мне говорили, что вы – покровитель воинов, земледельцев, пастухов и путников. Вам молятся об избавлении от злых сил…
– Молодец, Нико… Господь не обделил тебя разумом! Наблюдал я за тобой сегодня, сынок. Видел, как ты старухе немощной помог, как спор двух приятелей разрешил. Доброе у тебя сердце. И пытливый ум. Ты вот ходил и выспрашивал у людей, о чём они, бедолаги, мечтают. И во всём селе не нашлось ни одного человека – ни старого, ни малого, кто бы в ответ поинтересовался о твоей мечте. Вот и решил я восстановить справедливость. Скажи мне, не бойся, какая у ТЕБЯ мечта?
– Больше всего на свете я мечтаю научиться рисовать, чтобы все мои фантазии перенести на картины, и чтобы люди в селе уважали меня, говорили, любуясь: «Вай, какой талантливый художник наш Нико!»
– Так и быть, сынок! Я дам тебе то, что ты способен будешь взять. Но смотри, то, что дам – не расплескай! Быть тебе большим художником. Но путь твой будет тернист. Не головой будешь жить, а сердцем. Так все грузины должны жить, чтобы Бога вмещать. А в голове… в ней живут одни лишь сомненья…
Нико слушал Святого насторожённо, храня молчание и глядя на него с испуганными глазами.
– Ты будешь слышать шёпот ветерка, эхо, доносящееся с высоких заснеженных гор, гул старых колоколов. Они будут твердить тебе: «Помни, ты избранный!» Ты будешь жить, чтобы служить добру, любви и красоте. И примешь муки за это. Но смотри, не дрогни, не уклоняйся от своей судьбы. Так ты достигнешь бессмертия и утвердишься в Царстве Небесном.
А картины… картины, которые ты будешь продавать за гроши, когда-нибудь станут бесценны. Но это не важно. Главное, будь хорошим человеком – всё, что делаешь, делай по совести. Не забывай, всё временно, всё бренно. Будешь земным – в прах превратишься, а будешь жить для вечности – тогда станешь как тот гордый орёл, что высоко летает над земной суетой…
И помни имя своё. Ты – Нико Пиросмани. Ты избранный. Иди к Богу и возлюби Его так, как Он возлюбил тебя.
Глава 2. Слеза виноградной лозы
Нико сладко спал в своей кровати, а в ушах тихо звучала мелодия колыбельной «Иавнана», которую мать, всё ещё считая его младенцем, пела каждый вечер перед сном своим завораживающим грустным голосом:
«Иавнана, Вардо Нана, Иавнанинао,
Даидзине, генацвале, иавнанинао»…16
Но его сонливое умиротворение и покой были потревожены шумом, доносившимся через окно. Только светало. Это были властные пронзительные звуки, издаваемые их старым горластым петухом по кличке Мамало, который без устали кукарекал на всю округу, бессовестно разрушая благоговейную тишину своими хриплыми криками. Вслед за ним последовал лай соседских собак, а издалека протяжно замычала голодная корова. Нико был уверен, что она голодная, потому что, вдоволь наевшись травы или сена, корова не мычит. Это отчаянное кукареканье давно досаждало и будоражило его детский разум. Он даже несколько побаивался этого петуха после того, как тот однажды клюнул его чуть пониже спины. Тогда отец пообещал, что сейчас же, одним движением руки, отсечёт голову этой злобной и драчливой птице. Но мать встала на порог и остановила его, сказав, что Мамало прекрасно выполняет свои обязанности по хозяйству, и, помимо всего, он смел и отважен, и получше любой кавказской овчарки сторожит дом. И безумный петух, ощущая опору в лице хозяйки дома, что поила его и кормила пшеном, подсолнухом и кукурузой, позволял себе кукарекать, когда ему вздумается, невзирая на ранние часы, отчаянно, до крови, дрался с соседскими петухами и нахраписто преследовал чужих кур. Они же, питая к нему нежные чувства, вовсе и не торопились бежать, а ласково ему кудахтали, будучи в абсолютной уверенности, что солнце всходит только потому, что поёт вояка Мамало. И вот сейчас этот, до сих пор не съеденный «вестник зари», глухо шлёпал своими крыльями и, очевидно, не считал себя кем-то иным, кроме как горным орлом, а может, и двуглавым, со всеми сопутствующими атрибутами власти – скипетром, державой и тремя коронами…
– Неважны наши дела, Текле, – послышался голос отца. – Плохо земля кормит. Уже и не знаю, что делать будем. Как семью содержать?
– Как-нибудь перебьёмся, Аслан, – успокаивала его мать, говоря тихо, чтобы не разбудить детей. Она пряла шерсть для чохи и изредка поглядывала на кипящий над огнём котел. – Если Бог дал нам детей, Он и поможет найти для них хлеб. Я вот вязать стану по ночам. Купим ещё шерсти у князя. Кахи, его работник, ведь овец стрижёт. Помою я её, прочешу и накручу нити…
– Да где тебе, Текле? Ты вон и так с утра до ночи горбатишься, посмотри, совсем на старуху похожа стала…
– Детей-то надо на ноги поднимать, Аслан…
– Мариам уже не ребёнок, выдать её надобно замуж…
– Да что ты говоришь, Аслан? Замуж! Кто её возьмёт, слабую здоровьем? Какая из неё жена и мать? И в приданое что дадим, ты подумал? Этот дырявый ковёр снимем со стены? – спрашивала Текле, качая головой, а тот только вздохнул в ответ:
– Ну, что за мужчины пошли, Текле, если они только за богатством гонятся? Главное ведь, чтобы молодые любили друг друга, остальное неважно. Хотя, к чему об этом сейчас толковать? – он обречённо махнул рукой.
– Дети и так помогают нам как могут – и Мариам, и Гиоргий, и Пепуца, и младшенький наш – Нико…
– Я заберу сегодня мальчугана с собой, Текле. А то бродит бесцельно по селу, думает о чём-то своём, журавлей в небе считает…
– Да, Аслан. Пусть подсобит тебе. Посмотри на свои руки. Пальцы не можешь разогнуть от мозолей и порезов…
– Крепкие гроздья уродились в этом году, руке не поддаются. Приходится срезать их ножиком.
– Хороший ты человек, Аслан. Вижу я, как спину гнёшь, из кожи вон лезешь, чтоб семью обеспечить… Всё своё умение проявляешь на винограднике. С каждым кустом разговариваешь, уговаривая его расти и плодоносить, ранней весной лозу гладишь, жалеешь её после сильных заморозков. Любишь ты своё дело, в нём ты не от мира сего, и отдаёшься ему без остатка…
– Вчера закончили сбор винограда, – перебил её муж. – Уложили богатый урожай в плетёные корзины, а затем потихоньку перенесли в княжеский марани. Места там уже свободного не осталось!
– Ну слава Богу и Святому Гиоргию! Услышали они наши молитвы, послали людям сухую погоду на ртвели17…
…В тот день Нико помогал отцу в винодельне, что стояла в большой усадьбе князя, недалеко от виноградников. Капитальное марани, построенное из камня, с орнаментом на наружных стенах и с красивым убранством внутри, хранило в себе не только вино. Здесь хватало места и для других фруктов и овощей, а также солений и других припасов на зиму. Внутри было тихо и прохладно. У стены находился сацнахели – чан-давильня, похожий на лодку-долблёнку из ствола большого дерева.
