— Это с острова! — с изумлением воскликнул капитан. — Может быть, это сигнал нам вернуться?

Губернатор рассмеялся.

— Вы слышали, что пират Шарки должен быть повешен сегодня утром? Я приказал дать залп в тот момент, когда этот мерзавец в последний раз дрыгнет ногами, чтобы я знал об этом, уходя в море. Это конец Шарки!

— Конец Шарки! — закричал капитан, и матросы, собравшиеся небольшими группами на палубе, чтобы посмотреть на исчезнувшую лиловую полоску земли, подхватили его крик.

Это было хорошее предзнаменование в самом начале пути, и больной губернатор стал популярной фигурой на борту. Все понимали, что только благодаря губернатору, потребовавшему немедленного суда и приговора, злодей не попал к какому–нибудь продажному судье и таким образом не спасся.

В этот день за обедом сэр Чарльз рассказал множество историй о покойном пирате. Губернатор был так приветлив и так умело поддерживал разговор с людьми, стоявшими гораздо ниже его, что под конец трапезы капитан, помощник и сэр Чарльз закурили трубки и тянули свой кларет, как три старых добрых приятеля.

— Как выглядел Шарки на скамье подсудимых? — поинтересовался капитан.

— Довольно внушительно, — отозвался губернатор.

— Я слышал, что он уродлив, как сам дьявол, и надо всеми глумился, заметил помощник.

— Да, он довольно–таки безобразен, — подтвердил губернатор.

— Я слышал, как китобой из Нью–Бедфорда рассказывал, что не может забыть его глаз, — сказал капитан. — Они мутно–голубые, с красными–красными веками. Это правда, сэр Чарльз?

— К сожалению, мои собственные глаза не позволяют мне рассматривать чужие. Но я припоминаю сейчас, как генерал–адъютант говорил, что у него именно такие глаза, как вы описываете, и добавил, что этим дуракам присяжным было явно не по себе, когда он на них смотрел. Счастье их, что Шарки уже мертв, потому что он никогда не забывал обид. И если бы один из них попался к нему в руки, Шарки набил бы его соломой и приколотил бы к носу судна вместо резной фигуры.

Эта идея так понравилась губернатору, что он неожиданно разразился визгливым смехом, напоминавшим ржание. Оба моряка тоже смеялись, но не столь весело, ибо знали, что, кроме Шарки, немало пиратов шныряют по западным морям и что подобная судьба может постичь их самих. Была откупорена новая бутылка, выпили за приятное путешествие, затем губернатору заблагорассудилось осушить еще одну бутылку. В конце концов оба моряка со вздохом облегчения удалились, слегка пошатываясь, — один на вахту, другой на койку. Однако, когда четыре часа спустя, сдав вахту, помощник спустился вниз, он был поражен, увидев, что губернатор в своем парике, очках и халате невозмутимо сидит за пустым столом, попыхивая трубкой, а перед ним шесть пустых черных бутылок.

— Мне довелось пить с губернатором Сент–Китта, когда он болен, — сказал про себя помощник, — но упаси меня бог пить с ним, когда он здоров.

«Утренняя звезда» продвигалась довольно быстро, и через три недели она уже входила в Ла–Манш. С первого же часа, как немощный губернатор ступил на корабль, он начал восстанавливать свои силы, и к тому времени, когда они находились на половине пути, сэр Чарльз, если не считать его глаз, был уже совсем здоров. Те, кто пропагандирует целебные свойства вина, могли бы, торжествуя, указать на него, ибо он пьянствовал все ночи напролет. И тем не менее рано утром он появлялся на палубе, свежий и бодрый, поглядывая по сторонам своими слабыми глазами и расспрашивая о парусах и снастях. Его очень интересовало кораблевождение. Чтобы как–то возместить слабость зрения, губернатор попросил капитана прикомандировать к нему того матроса из Новой Англии, которого подобрали в лодке. Этот моряк должен был сопровождать губернатора, сидеть рядом с ним, когда тот играл в карты, и считать очки, ибо без посторонней помощи губернатор не мог отличить короля от валета.

Не удивительно, что Эвансон охотно прислуживал губернатору: ведь один из них был жертвой мерзавца Шарки, а другой — мстителем. Видно было, что огромному американцу доставляло удовольствие поддерживать своей рукой инвалида, а по вечерам он почтительно стоял за креслом губернатора и показывал своим здоровенным пальцем с обгрызенным ногтем на ту карту, с которой нужно было ходить. Кстати сказать, к тому времени, когда на горизонте появился мыс Лизард, в карманах капитана Скарроу и старшего помощника Моргана оставалось весьма мало денег.

Вскоре на судне убедились, что все рассказы о вспыльчивости сэра Чарльза Ивэна не дают должного представления о его бешеном нраве. При малейшем возражении или противоречии его подбородок выскакивал из шарфа, его властный нос задирался еще более высокомерно и бамбуковая трость свистела в воздухе. Однажды он сильно хватил ею по голове судового плотника, нечаянно его толкнувшего. В другой раз, когда команда стала роптать из–за плохой пищи и пошли толки о мятеже, губернатор заявил, что нечего ждать, пока эти собаки восстанут, а нужно опередить их и выбить у них из головы дурь.

— Дайте мне нож! — кричал он, изрыгая проклятия, и его с трудом удержали от расправы с представителем команды.

Капитан Скарроу вынужден был напомнить ему, что если на Сент–Китте губернатор ни перед кем не отвечал за свои действия, то в открытом море убийство есть убийство. Что касается политических взглядов, то, как и следовало ожидать, губернатор был убежденным сторонником ганноверской династии и в пьяном виде клялся, что всякий раз, как встречал якобита, пристреливал его на месте. И все–таки, несмотря на его бахвальство и неистовый нрав, он оставался хорошим компаньоном, знавшим бесконечное количество анекдотов и всевозможных историй; у Скарроу и Моргана никогда еще не было такого приятного рейса.

Наконец наступил последний день плавания. Они миновали остров Уайт и вновь увидели землю — белые скалы Бичи–Хед. К вечеру судно попало в штиль в миле от Уинчелси; впереди виднелся черный мыс Данджнесс. На следующее утро они в Форленде примут на борт лоцмана, и еще до вечера сэр Чарльз сможет встретиться с королевскими министрами в Вестминстере. На вахте стоял боцман, и три приятеля в последний раз сидели в каюте за картами. Преданный американец по–прежнему заменял губернатору глаза. На столе была крупная сумма, оба моряка старались в этот последний вечер отыграться, вернув то, что они проиграли своему пассажиру. Вдруг губернатор бросил карты на стол и сгреб все деньги в карман своего длиннополого шелкового жилета.

— Игра моя! — заявил он.

— Э, сэр Чарльз, не так быстро! — воскликнул капитан Скарроу. — Вы не закончили, а мы не в проигрыше.

— Врете! Чтоб вам подохнуть! — закричал губернатор. — Я говорю вам, что я уже закончил и вы проиграли.

Он сорвал с себя парик и очки, и под ними оказался высокий лысый лоб и бегающие голубые глаза с красными, как у буль–терьера, веками.

— Силы небесные! — завопил помощник. — Это же Шарки!

Моряки вскочили, но огромный американец прислонился своей широкой спиной к двери каюты, в каждой руке было по пистолету. Пассажир также положил пистолет на рассыпанные перед ним карты и рассмеялся визгливым, похожим на ржание смехом.

— Да, джентльмены, капитан Шарки, так меня зовут, — сказал он. — А это Крикун, Нэд Галлоуэй, квартирмейстер «Счастливого избавления». Мы им задали жару, и они высадили нас: меня — на песчаной отмели Тортуга, а его — в лодку без весел. А вы, собачонки, бедные, доверчивые собачонки с водой в сердце вместо крови, вы стоите под дулами наших пистолетов.

— Хотите стреляйте, хотите нет! — крикнул Скарроу, ударяя себя кулаком в грудь. — Пусть это мой последний вздох, Шарки, но я тебе говорю, что ты кровавый негодяй и мошенник и тебя ждет петля и адское пекло.

— Вот это человек с характером, он мне по душе. Он сумеет умереть красиво! — воскликнул Шарки. — На корме никого нет, кроме рулевого, так что не тратьте воздуха на пустые разговоры — вам недолго осталось им дышать. Нэд, ялик на корме готов?

— Да, капитан!