— Ага–а! — весело заржал Тич. — Вставай, собака, и готовь нам свадебный пир! Мы поможем тебе подобрать твои побрякушки — верно, ребята?

В ответ послышались оживленные возгласы, и хохочущие пираты в дикой свалке бросились на пол, выхватывая друг у друга из–под носа рассыпавшиеся монеты и драгоценности. Среди прочих предметов Тич заметил серебряное ожерелье с изумрудами — великолепное изделие тончайшей перувианской работы. Острие его шпаги высекло сноп искр с каменного пола, воткнувшись в то место, где лежало ожерелье. Дюжина протянутых загорелых рук моментально отдернулись назад, чтобы заняться более безобидными объектами грабежа. Тич поднял ожерелье на конце шпаги и протянул его Анне:

— Что ты скажешь об этой связке зеленых яблок, козочка? По–моему, им не хватает твоих розовых щечек, а?

Увидев сверкающее зеленое ожерелье, Анна заколебалась, переведя взгляд на жирное страдающее лицо его владельца. Первой ее мыслью было отвергнуть предложение Черной Бороды; потом она сообразила, что такой ее поступок ни к чему не приведет. Для жалкого, дрожащего и перепутанного толстяка ожерелье все равно было потеряно безвозвратно, независимо от того, откажется она от него, или нет. А камни были так великолепны!

И тем не менее, она не могла заставить себя взять их…

— Ну, берешь или нет? — грубовато спросил Тич, почувствовав ее колебание и недовольный им. — Или ты все еще сомневаешься, будет ли это честным поступком? А как, по–твоему, заполучил их этот толстый слизняк? Да наверняка выманил за бесценок у пьяного бедняги–матроса, который в свою очередь отобрал их у какого–нибудь проклятого испанца! Впрочем, вот что я тебе скажу, — продолжал он со злорадной ухмылкой. — Я заставлю его драться со мной! И если мне повезет и я окажусь победителем, то ожерелье будет моим законным призом, и я смогу тебе его подарить без лишних разговоров. Эй вы, швабры, дайте–ка ему шпагу!

Кто–то из пиратов, ухмыляясь, сунул в руку упирающемуся Галвею свою тяжелую шпагу. Лицо трактирщика стало болезненно–зеленым. Он знал, что в поединке с Черной Бородой для него возможен только один исход. Анна заметила его ужас, и чувство сострадания охватило ее.

— Стойте! — закричала она, сама удивившись тому, как громко прозвучал ее голос под сводами помещения. — Стойте! Если ожерелье предназначено мне, то я и должна за него драться!

Одобрительный! хор голосов покрыл жалобные стоны Галвея. Шутка пришлась пиратам по душе. Косматая борода Тича расползлась в широкой улыбке удовольствия:

— Будешь драться с барышней — слышишь ты, жирный боров? Становись в стойку, живо!

Шпага Анны, со свистом вылетев из ножен, мгновенно оказалась в ее руке. Пираты, толкаясь и перебрасываясь солеными шуточками, расступились, образовав вокруг Анны и трактирщика нечто вроде дуэльной площадки. Загорелые лица моряков сияли от возбуждения в предвкушении невиданного зрелища.

Галвей стоял посреди своей кухни, словно парализованный. Он никогда до сих пор не видел женщин–пираток. Одного вида пиратского капитана и его команды было достаточно, чтобы довести до медвежьей болезни любого миролюбивого человека. Но эта медноволосая девица с холеной кожей и большими, широко раскрытыми полудетскими глазами, два смертоносных пистолета за широким кушаком, затянутым вокруг ее тонкой талии, и, наконец, шпага, которую она так ловко держит в руке, — это было так ужасно и неправдоподобно, что скорее походило на кошмарный сон! Как ни мало был сведущ Галвей в искусстве фехтования, даже для него было очевидно, что девица достаточно хорошо владеет шпагой. Поэтому он не видел никакого другого исхода из этой шутки, кроме смерти.

— Эй, пошевеливайся! — прикрикнул на него один из пиратов. — Живее, ты, каракатица!

Грохнул пистолетный выстрел, и тяжелая свинцовая пуля, ударившись о каменный пол, взвизгнула у самых ног Галвея. Его жирные щеки залоснились от пота; он в отчаянии зажмурился и вслепую замахнулся шпагой на девушку. Анна шутя парировала удар. Галвей поскользнулся, с трудом удержал равновесие, и сделал внезапный выпад. Анна только этого и ждала: она надеялась, что первый неловкий жест толстяка поможет ей спасти несчастного. Как и любой опытный фехтовальщик, она парировала выпад, отведя клинок в сторону, и легким поворотом кисти резко вывернула запястье противника, вырвав шпагу из его чересчур Крепкого захвата. «Шпагу держи легко, как пойманную птичку в кулаке, — говорил, бывало, ей отец. — И никогда — слышишь? — никогда не сжимай ее!».

Тобиас Галвей, очевидно, ни от кого не получал таких полезных инструкций, и оружие со звоном вылетело из его обессилевших пальцев.

Пираты завопили от восторга. Тобиас Галвей в изнеможении упал на колени.

— Во имя милосердия… — взмолился он. — Пощадите… Я… я с радостью признаю себя побежденным… Я не боец и не военный, я мирный человек…

Хохот пиратов заглушил жалобные причитания несчастного.

— Боец! — насмешливо проговорил Тич. — Какой из тебя боец, приятель? По–моему, ты даже не мужчина! Вот, возьми, — он протянул Анне ожерелье, все еще висевшее на его шпаге. — Этот мешок с салом отдает его тебе. Ты ведь сама слышала! Бери, бери, не стесняйся — это военный трофей, а не просто воровская добыча!

Анна взглянула на Галвея, и оба поняли, что она подарила ему жизнь в обмен на это ожерелье. Ответный взгляд толстяка умолял ее взять его.

— Ладно, — сказала Анна и с горечью добавила: — Моего отца повесили за то, что он защищал свою собственность, и сегодня вор топчет его землю! Так что же такое закон, а что — произвол? Где грань между грабежом и завоеванием? Господь, возможно, знает, во я — нет…

Тич с изумлением уставился на нее.

— Ну да, — не совсем воняв смысл ее тирады, произнес он. — Мы все родились голыми, и поэтому обязаны либо воевать, либо грабить, если не хотим продолжать ходить нагишом!

Анна надела ожерелье, встряхнув головой, отчего ее длинные волосы мягкой золотистой волной легли на плечи. Этот жест, полный естественной грации, вызвал у пиратов очередные возгласы одобрения.

— Браво! — воскликнул Гиббонс. — Надеюсь, петлю палача ты наденешь так же лихо, когда придет время!

— Я тоже надеюсь, — ответила Анна. Толстый трактирщик во все глаза глядел на нее, от изумления даже забыв свой ужас перед пиратами.

— Хочешь еще что–нибудь, крошка? — Тич обвел концом шпаги помещение, предлагая ей во владение все движимое и недвижимое имущество таверны.

Анна растерялась, отыскивая предлог, который мог бы послужить ей извинением от дальнейшего участия в неизбежном грабеже. От душной жары, царившей в таверне, от возбуждения, вызванного поединком, от дюжины разгоряченных мужских тел, толпившихся вокруг нее, рубаха и бриджи девушки были мокрыми, хоть выжимай.

— Я… — проговорила она, наконец, — я хотела бы горячую ванну…

— Слышишь, пес? — заорал Тич. — Горячую ванну для леди, или она вышибет твои жирные буркалы из своих пистолетов, — верно, моя маленькая козочка?

Анна засмеялась, подчиняясь ходу игры ради безопасности Галвея, и была искренне удивлена, увидев, как красный, словно томатный сок, румянец невыразимого ужаса заменил бледность щек трактирщика. Толстяк и в самом деле поверил, что она способна вышибить ему глаза из пистолетов! Никогда еще ни один взрослый человек так не боялся ее. Это было странное и необычное ощущение.

— Э… ванна, миледи, — да, да, конечно, — прошу вас сюда! — пробормотал Тобиас Галвей, направляясь на трясущихся ногах к лестнице, ведущей наверх. Шпага Анны вновь заняла свое место в серебряных ножнах у ее стройного бедра, и девушка последовала за толстым хозяином таверны.

Лейтенант Мэйнард был свидетелем почти всей этой сцены. Он стоял наверху на лестничной площадке, держа в каждой руке по пистолету. Однако, до сих пор он так и не решил, что делать. Погибнуть в схватке с пиратами — к этому он, как и любой морской офицер, был готов без всяких колебаний. Но его бросало в жар при мысли о перспективе быть убитым на глазах этой насмешливой юной бродяжки. Этого он не мог допустить ни за что на свете!