Он снова захохотал, снисходительно умалчивая о некоторых других чертах характера канониров.

— Чуточку тронутые, все они, — добавил он, словно этим объяснялось все остальное. Возможно, так оно и было в действительности.

Тич провел ее по темному проходу между большими мрачными орудиями в сторону кормы к грузовому трапу, который вел на ахтердек и в его капитанские апартаменты — величественную каюту внушительных размеров, занимавшую всю кормовую часть судна. Многочисленные цветные стекла в окнах каюты выходили на маленький аккуратный балкончик, нависший над рулем. Потолок был отделан белым с золотом, тяжелые портьеры, из синего шелка висели на окнах, затеняя каюту от слишком ярких, несмотря на раннее утро, солнечных лучей. Вдоль внутренней переборки располагалась широкая и низкая кровать черного дерева французской работы, украшенная резными купидонами и крылатыми нимфами. Кровать была застелена смятым покрывалом из красного шелка, потемневшим от пота в тех местах, где Черная Борода лежал во время душных и томительных тропических ночей. Заметив, что взгляд Анны остановился на пятнах, Тич сдернул драгоценное покрывало с кровати и, смяв его в комок, выбросил через ближайшее окно в море.

— Этого добра у нас хватает, — небрежно сказал он. — Легко досталось, легко и уходит — так водится у нас, буканьеров!

Один из пиратов накрывал в каюте длинный дубовый стол, расставляя на нем тарелки и блюда с едой. Это был худой рыжеволосый француз с ввалившимися щеками и красными, распухшими от ревматизма суставами пальцев, похожими на кисти винограда. Он бросил на Анну удивленный и недоброжелательный взгляд.

— О–ла–ла! — визгливо воскликнул он. — Ну и красотка! Прямо русалка — и волосы подстать: настоящий пучок водорослей!

Он захихикал и, присев на корточки от избытка чувств, замахал руками, словно диковинная птица крыльями:

— Где вы ее выудили, капитан, хотел бы я знать?

— Принеси еще тарелок, — невозмутимо бросил ему Черная Борода. — И закрой пасть, пока я не заткнул ее своим сапогом!

Он ободряюще улыбнулся Анне:

— Французик Танти — единственный человек на борту, который понимает толк в стряпне! Поэтому, черт побери, мы вынуждены терпеть его глупости, если не хотим жевать сырую солонину с сухарями!

У входа в каюту внезапно послышался глухой стук, словно упал мешок с песком. Тич быстро обернулся, мгновенно выдернув шпагу, так что свистящий звук выхваченного из ножен лезвия показался коротким, как хруст сломавшейся ножки у бокала. Увидев причину тревоги, он расхохотался. Виновником шума был Лори, который свалился на пол с блаженным выражением пьяного беспамятства на красном отекшем лице.

Анна впервые стала свидетельницей недюжинной силы капитана, когда тот нагнулся и одной рукой небрежно поднял безвольное тело Лори, как если бы оно было не тяжелее диванной подушки. Вытащив его в коридор, он окликнул кого–то за дверью в через мгновение вернулся в каюту один.

— Черт бы побрал такие порядки, когда приходится лечить судового врача в первый же день его пребывания на борту! — шутливо проворчал он. — Но я думаю, что добрый глоток морской водички приведет его в себя, и он поймет, что ром нельзя пить так, как парное молоко!

— Не пойти ли мне к нему? — с тревогой в голосе спросила Анна, беспокоясь о благополучии брата.

Тич взглянул на нее в упор:

— Что ж, если вы хотите меня обидеть… Я ожидал, что вы окажете мне честь разделить со мной завтрак!

— О!.. — испуганно произнесла Анна и села за стол.

Завтрак был великолепен. Горячий рис с маслом, корицей, имбирем и сахаром, толстые ломти жареного окорока с мягким белым хлебом и вместительная ваза с тропическими фруктами такого блеска и разнообразия цвета и форм, что Анна ничего подобного и во сне не видела, поскольку даже обыкновенный апельсин был для нее скорее курьезом, чем плодом, предназначенным в пищу.

Черная Борода ел шумно и со вкусом, помогая себе руками и кинжалом. Для Анны это была первая приличная еда за много недель, и ее не могло испортить насмешливое шипение французика Танти, который, прислуживая ей, всякий раз напоминал о ее неприбранных волосах. Воздавая должное роскошной трапезе, Анна отвечала ему спокойной улыбкой, заслужив молчаливое одобрение пиратского вожака.

После завтрака, разогревшись от вина и обильной пищи, борясь с дремотой, которая овладевала ею несмотря на необычность окружающего, Анна принялась внимательно разглядывать лицо Тича, едва различимое из–за густых и отталкивающих зарослей его бороды. Уродливое с первого взгляда, оно все больше и больше привлекало внимание Анны. И чем дольше она глядела на него, тем явственнее для нее проявлялось его истинное выражение сквозь ужасающую копну волос. Теперь она научилась даже распознавать, когда он улыбается, не разжимая губ. Ей вдруг очень захотелось, чтобы он вытер с бороды остатки завтрака, и она к собственному удивлению неожиданно произнесла:

— Вы испачкали бороду едой…

Тич подскочил. Его борода вообще очень редко упоминалась в беседе.

— Неужели, черт возьми?

Он быстро обтер бороду рукавом. Вид у него был смущенный и растерянный. Впрочем, длилось это всего несколько мгновений, пока он не вернул себе привычного самообладания, встав со стула и прошагав через всю каюту к маленькой двери возле кровати. Он распахнул дверь.

— Тут есть несколько шкафов с платьями и еще черт знает с чем, — сказал он. — Испанские бриджи, шали, уйма рубах… Выбирай, что тебе придется по вкусу, и посмотрим, черт побери, не удастся ли тебе стать менее похожей на полуутопленную крысу!

Голос его звучал громко и сердито, но Анна чувствовала, что это скорее от растерянности, чем от гнева.

Она поднялась и подошла к двери, которую он раскрыл. За дверью была небольшая кладовушка, хотя и значительно превосходившая размерами ту каморку, в которой ей довелось коротать тревожные дни и ночи на борту «Ямайской Девы»; однако по контрасту с соседней с нею капитанской каютой она казалась чем–то вроде стенною шкафа. Глаза Анны широко раскрылись от восторга, когда она заглянула внутрь. Это была настоящая сокровищница, набитая дорогими платьями, костюмами, рулонами шелка, увесистыми тюками цветного сатина, грудами разнообразных украшений и прочего добра, сваленного в кучу в страшном беспорядке, но, тем не менее, несомненно отличного качества.

Тут было множество цветных и шитых золотом кушаков и перевязей, и с полдюжины разукрашенных матросских сундуков с оторванными металлическими застежками. Некоторые из них стояли раскрытые настежь, демонстрируя всевозможные пожитки, составлявшие их содержимое. Куча сабель и шпаг с отделанными драгоценными камнями эфесами громоздилась в дальнем углу.

Пока Анна осматривала этот беспорядочный мир чудес, Тич подошел и встал сзади. Он положил руки ей на плечи, и она вдруг почувствовала, как его толстые и грубые пальцы сжались под разорванным воротником ее платья. Подцепив ткань платья обеими руками, словно собираясь поднять девушку за шиворот, как котенка, Тич неожиданно резким движением развел руки в стороны. Ветхое и пропитанное морской солью платье с треском разорвалось надвое от воротника до самого подола.

Анна испуганно вскрикнула и от неожиданности упала на четвереньки. Тич захохотал, и она вдруг ощутила сквозь ткань нижней сорочки увесистый шлепок, который он шутливо отпустил ей своей мясистой ладонью. Этот шлепок отбросил ее вперед, заставив растянуться во всю длину на полу заваленного всяким добром чулана. Платье ее осталось в руках у Черной Бороды.

Стоя на четвереньках на грудах сваленных тканей, Анна обернулась и взглянула на него, краснея от смущения и обиды.

— Ха–ха–ха! Ну и отличная же служанка из меня получилась! — хохотал Тич, вытирая кулаком выступившие от смеха слезы. — Что я за услужливый паж в дамском будуаре, черт меня побери!

Губы его, растянутые в широкой усмешке, открывали крупные, как у лошади, и желтые от никотина зубы. Он поднял ногу, и Анна сжалась в комок, ожидая очередного пинка. Но он только осторожно поставил на нее свой тяжелый морской сапог и словно пригвоздил ее к груде мягкого шуршащего развернутого шелка.