– И сегодня, – говорит Том.

– Да, мальчик мой. И сегодня это тоже были они. Они набрались сил. Их древняя мечта править целой страной сбылась.

– Германия.

Макс слабо кивает и закрывает глаза. Остальные плотнее толпятся вокруг, печально склонив головы, дабы услышать окончание истории.

Человек в белом, говорит Макс, дал ему второй золотой ключ, а затем, прежде чем удалиться в тени, велел ему и Людоеду продолжать освободительные труды.

– Так мы и поступили, да? – прибавляет Макс.

Большой Ал кивает, а Том, оглядывая грустные лица артистов, понимает, что все здесь освобождены Великим Мистериозо. Омар некогда был рабом африканского султана; мисс Цветущая Слива годами пахала в тесноте потогонных фабрик Макао.

– А я? – спрашивает он как бы самого себя.

Но старик открывает глаза.

– Мы нашли тебя в детском приюте в Центральной Европе. Бесчеловечное заведение. Я только жалею, что смог оттуда спасти столь немногих. – Он кашляет, и вместе со слюной летят брызги крови. – Прости, – говорит он. – Я хотел тебе рассказать. На твой двадцать первый день рождения. Но теперь. Я поручаю тебе, как было поручено мне. Не транжирь свою жизнь. Не допусти, чтобы слабость тела ослабила дух. Верни долг свободы. У тебя есть ключ.

Таковы последние слова Мистериозо. Омар опускает ему веки. Том прячет лицо в ладони и рыдает, а затем поднимает голову и видит, что все смотрят на него.

Он подзывает Большого Ала, Омара и мисс Сливу, поднимает ключ высоко в воздух и приносит великую клятву посвятить себя тайной борьбе со злыми силами Железной Цепи, в Германии или где угодно, там, где они вздымают свои уродливые головы, трудиться во имя освобождения всех, кто страдает в цепях, – под именем Эскаписта. Возвышенные их голоса уносятся вверх, в запутанную старинную сеть труб великолепного старого театра, взлетают, отдаются эхом и наконец выплывают из решетки в тротуаре, где их отчетливо слышат двое молодых людей, что как раз шагают мимо, подняв воротники на холоде октябрьской ночи, грезя свои прихотливые грезы, желая свои желания, выманивая к жизни своего голема.

Они бродили не один час, под фонарями и в темноте, под переменным дождем, ничего не замечая, куря и разговаривая, пока не охрипли. В конце концов слова иссякли, и оба молча повернули к дому, вместе понесли свою идею, зашагали по трепещущей кромке реального мира, что отделяла город Нью-Йорк от Империум-Сити. Час был поздний; они проголодались, и устали, и выкурили свою последнюю сигарету.

– Что? – спросил Сэмми. – Что думаешь?

– Я хочу, чтоб он был настоящий, – сказал Джо, внезапно устыдившись. Вот он идет, о такой свободе родные могут только мечтать – и что он делает со своей свободой? Гуляет, болтает, сочиняет всякую ерунду о человеке, который не может освободить никого и ничего, кроме размазанных черных закорючек на листе дешевой бумаги. И что толку? Что толку гулять, и болтать, и курить сигареты?

– Еще бы, – сказал Сэмми. И положил руку Джо на плечо. – Еще бы ты не хотел, Джо.

Они добрались до перекрестка Шестой авеню и Тридцать четвертой улицы, очутились в бурной туче света и народа, и Сэмми велел минутку погодить. Джо стоял, сунув руки в карманы, в постыдном блаженстве беспомощно расставляя мысли рядами и колонками квадратиков, в которых планировал изобразить первое приключение Эскаписта: Том Мэйфлауэр облачается в темно-синюю маску и костюм покойного Мастера, умелая игла мисс Цветущей Сливы торопливо украшает его грудь броской эмблемой, золотым ключом. Том выслеживает нацистского шпиона до самого его логова. Целая полоса воодушевленной рукопашной, затем увернуться от пули, ударить по голове, рушатся балки – и взрыв: уничтожен притон гадюк Железной Цепи. И последняя панель: вся труппа стоит на могиле Мистериозо, Том снова опирается на костыль, который обеспечит ему маскировку. И призрачное лицо старика сияет им улыбкой с небес.

– Сигареты купил. – Сэмми горстями зачерпнул из коричневого бумажного пакета сигаретные пачки. – И жвачку. – Он предъявил несколько упаковок «Блэк Джека». – Любишь жвачку?

Джо улыбнулся:

– Кажется, мне надо полюбить.

– Да уж, ты теперь в Америке. Мы тут только и делаем, что жвачку жуем.

– А это что? – Джо показал на газету у Сэмми под мышкой.

Сэмми посерьезнел.

– Я хочу кое-что сказать, – произнес он. – Сказать я хочу вот что: у нас получится убийственная штука. В смысле, это хорошо, что убийственная. Не могу объяснить, с чего я так решил. Ну, просто… у меня всю жизнь было такое чувство, но, не знаю, когда ты появился… я сразу понял… – Он пожал плечами и отвел взгляд. – Ладно, не суть. Я вот о чем: мы эту штуку продадим миллионным тиражом и заработаем гору денег, и ты возьмешь эту гору денег, и заплатишь все, что надо заплатить, и вывезешь оттуда сюда и мать, и отца, и брата, и дедушку, и здесь они будут спасены. Я… я тебе обещаю. Я совершенно уверен, Джо.

Сердце у Джо налилось томлением, – так ему захотелось поверить кузену. Он отер глаза царапучим рукавом твидового пиджака, который мать купила ему в «Английской лавке» на Грабен.

– Ладно, – сказал он.

– И короче, в этом смысле он будет по правде взаправдашний. Эскапист. Если мы скажем, что он может то-то, он это сделает.

– Ладно, – сказал Джо. – Ja, ja, я тебе верю. – Утешения его раздосадовали, будто слова утешения придавали достоверности его страхам. – Мы сделаем убийственно.

– А я что говорю?

– Что за газеты?

Сэмми подмигнул и протянул ему по номеру немецкой New Yorker Staats-Zeitung und Herold и New-yorské listy, ежедневной газеты на чешском, за пятницу 27 октября 1939 года:

– Я подумал, может, там что-нибудь найдется.

– Спасибо, – ответил Джо; он был тронут и жалел, что нарычал на Сэма. – И короче, спасибо за слова.

– Это еще что, – сказал Сэмми. – Ты пока не знаешь, какую я обложку придумал.

Настоящие нынешние жильцы Задрот-студии – Джерри Гловски, Марти Голд и Дейви О’Дауд – вернулись домой около десяти, притащив с собой половину жареной курицы, бутылку красного вина, бутылку сельтерской, блок «Пэлл-Мэлл» и Честера Панталеоне. Они вошли в парадную дверь, шумно препираясь – один изображал трубу с сурдиной, – и умолкли. Прямо скажем, тишина наступила так стремительно и такая гробовая, словно незваных гостей они ждали. И однако, взойдя наверх, удивились, узрев, что Задрот-студия за какие-то часы преобразилась в творческий нервный центр «Империи комиксов». Джерри трижды заехал Джули по уху.

– Ты что делаешь? Тебе кто разрешал сюда приходить? Это что за говно?

Он отпихнул голову Джули и подобрал планшет, где брат карандашом набрасывал вторую полосу своего творения, истории, которую сварганил вместе с Сэмми, предмета личной гордости Джули, страшной повести, чей главный герой – этот Насельник Тьмы, этот Недруг Зла…

– «Черная Шляпа», – прочел Джерри.

– Я что-то не помню, как разрешал вам садиться за мой стол. И брать мою тушь.

Марти Голд схватил со стола флакон, куда Джо как раз примеривался запустить кисть, затем отволок подальше от загребущих рук всю свою заляпанную тумбочку, в процессе рассыпал по ковру немало перьев и карандашей и совсем распсиховался. Марти психовал – только повод дай. Он был смуглый, пухлый, потливый и, всегда полагал Сэмми, слишком чопорный. Но Каниффа Марти подделывал лучше всех – и особенно ему удавалась чернота: он рубил черным, ляпал черные лоскуты, целые черные континенты (Сэмми такая вольность и не снилась) и всегда подписывал свои работы с раздутой «О» в «Голд».

– Да и мои кисти, если вдуматься, – добавил он.

И он попытался цапнуть кисть из руки Джо. Чернильная горошина плюхнулась на страницу, которую тот контуровал, похерив десять минут работы над устрашающими агрегатами за сценой театра «Империум-палаццо». Джо посмотрел на Марти. Улыбнулся. Отодвинул кисть подальше, затем не без изящества протянул хозяину, а между тем ладонью медленно провел над кистью. Кисть исчезла. Джо удивленно скривился и всплеснул пустыми руками.