© Мила Нокс, 2018

© Макет, оформление. ООО «РОСМЭН», 2018

25 февраля,

за три дня до начала Макабра,

Великой Игры со Смертью

На пути к городу Китиле стояла деревенька, а на краю деревеньки – дом. Он пустовал много лет. Саманные стены обветшали, побелка и черепица осыпались, хмель оплел то, что осталось от забора. Разглядеть сараи для гусей за кущами теперь не удавалось.

Дом был мертв.

Но сегодня в нем горел огонек.

Первые звезды зажглись над вершинами Карпат. Весна уже близко и скоро распустятся подснежники, но темнело пока еще рано.

– Говорила, не надо было засиживаться, – проворчала женщина. Кутаясь в кожух, она брела по островкам хрусткого снега. – Ну, поздравили, попраздновали, и хватит. Зачем столько сидеть? Вон уже темно!

– Богдана, успокойся, скоро придем, – отмахнулся мужчина. После череды рюмок ему стало жарко, и он стянул шапку, как и усатый дородный свояк, топающий сзади.

– А если волки?

Кудрявый мальчуган, плетущийся за Богданой, округлил глаза.

– Ой, да какие волки!

– Я же рассказывала про Марту!

– Ну, выскочил на нее волк, подумаешь. С кем не бывало. Спички носи с собой, да и все. Не съел же.

– Карпаты рядом! Лес как-никак! Чего там только не водится… И волки, и шакалы, и…

С горных склонов донесся вой. Звук перекатывался по долинам, наливаясь холодом. Мальчишка подвинулся к матери. Впервые ночью он был так далеко от дома. Ему казалось, они идут вечность, хотя от Китилы до Яломицы всего час хода.

– Ну, хватит. – Мужчина махнул рукой. – Вон уже дворы.

Из мрака выступили первые дома Яломицы, а по правую сторону затемнели верхушки курганов – древних могильников, оставленных даками тысячи лет назад. Ветра до сих пор не стерли напоминание о том, что там, под холмами, лежат царственные мертвецы и их жены.

При виде курганов Богдана поежилась. Потянулась к вороту, чтобы сжать деревянный крестик, спрятанный под кожухом. А тут еще проклятый дом на пути. Она всегда отворачивалась, когда ходила в Китилу, но, если отправляешься в город, хочешь не хочешь, а придется по пути обогнуть это скверное место.

Мужчина зевнул, почесал затылок и обернулся:

– Ну, не устал?

Мальчик не ответил.

– Дануц!

– Свет.

– Чего?

– В окошке свет.

Мальчик указал на дом, стоявший в отдалении от других, – между черных скелетов деревьев белела обшарпанная хата. Мужчина хмыкнул и прищурился.

– Ба! Точно! Хе, небось какая-то малышня залезла. Идиоты, а! Ты смотри не лазь, – он обратился к мальчишке, – слышал?

Дануц охотно кивнул.

– Нехороший то домик.

– Хватит! – поежилась Богдана.

Тут их нагнал отдувающийся свояк.

– Чего, говоришь, нехороший?

– Дом.

– А, этот, с краю?

– Ага. Жила там одна семейка, как их… Лазаряну, что ль? Мужик забулдыга был тот еще, да погуливал, а потом…

– Хватит! – оборвала его Богдана. – Не надо на ночь такое рассказывать.

– Да-a, и поколачивал ее вдобавок… Ну а потом, как Лазаряну рассказывал, пришел после работы – двери открыты, ужин на столе, а жена куда-то запропала. Так и не нашлась! Всякое говорили, мужика того проверяли, мало ли, лишку дал сгоряча…

– И чего?

Сонные глаза свояка заблестели. В маленьких деревнях такие истории любили больше, чем жен: только дай опрокинуть стакан-другой, и начнутся мистические толки: там слышали, тут видели.

– В том и дело – ничего! Но потом…

– Сорин!

Сорин сделал пару шагов по хрусткому снегу и продолжил:

– В общем, нашли того мужика только через неделю. Думали, в запое. С работы пришли, а он лежит на заднем дворе. Синий. И куры все глаза уже выклевали.

Богдана возмущенно зароптала. Дануц споткнулся, засмотревшись на огонек. Вон как мерцает: то скроется за черным кружевом старого сада, то вновь запляшет. Дальний, странный.

«Это свечка, – понял он. – Интересно, кто ее зажег?»

Мальчишка вспомнил, как поп держал мерцающую свечу на похоронах бабушки. Как в ночь на Пасху целый рой огоньков, словно слетевшиеся светляки, освещал церквушку. В свечках есть что-то таинственное.

Дануц мелко задрожал, но не от холода.

Мужчины тем временем переговаривались:

– И кто это его?

– Да неизвестно. Вся деревня голову ломала. Чего только не болтали! Но не выяснили. Забросали Лазаряну землей и забыли. Детей у них не было, она вроде как… ну, не могла. Это был третий ее мужик, остальные спились. А потом всякие страхи твориться там начали…

Дом приближался. Все четверо поглядывали на огонек. В суеверной тишине каждый шаг по скрипучему снегу раздавался выстрелом, и Богдана сжала крестик крепче.

– Чего там?

– Через пару недель после похорон сосед спьяну попутал ворота, забрел к ним во двор, а выскочил протрезвевший.

Свояк крякнул.

– Его и спрашивают: «Чего несешься? Кто напугал?» А он: «Лазаряну». Все покрутили пальцем у виска. «Лазаряну в прошлом месяце закопали, совсем сдурел?», а он такой: «Лазаряну… еще там».

Дануц споткнулся, и мать подхватила его за шиворот.

– Эй, слышите? Хватит болтать! А ты уши заткни. Нечего пьянчуг слушать!

– Еще тень видели. И не раз. Да, я тоже видел.

– Да ну. – Свояк махнул рукой. – Какая еще тень?

– Там ходит тень этого Лазаряну… Видать, не лежится мужику в гробу. Говорят, ищет свою заначку. А кто бутыль найдет, брать нельзя, не то призрак явится за ним и в окно будет стучать.

Свояк фыркнул.

Ветер свистел над могильниками. Луна расстилала пепельный свет на черную землю между лоскутами снега – днем пригревало, снег таял, а к ночи снова леденел. Деревня придвинулась. Проклятый дом остался за спиной, и Дануц то и дело оборачивался, чтобы еще раз глянуть на призрачную свечку в провале окна. Где-то тявкнула собачонка, и на душе потеплело от близости жилья. Но на дороге было по-прежнему темно, а могильники наступали темными горбами.

– Ма-а-ам, – позвал мальчик. – Там кто-то кричит.

Богдане почудилось, она ослышалась.

– Что?

– Кричит. Там.

Мальчик протянул руку к дому.

Повисло молчание. Сорин обернулся и тут же столкнулся со свирепым взглядом жены. Воздух задрожал, будто близилась буря.

– Вот видишь, что вы сделали? Наболтали тут всякого! Любители чертовщины, прости господи! Ребенок же не глухой, все слышит!

Мужчины молчали. Морозный воздух звенел тишиной, только где-то тоскливо выла собака, которую не спустили с цепи.

– Ма-а-ам. Ну кричат же.

Богдана бросилась к мальчишке, схватила за руку и потянула вперед. Проносясь мимо мужа и брата, она процедила сквозь зубы:

– Мало того что один такой… Теперь и этот… Никто не кричит! Не фантазируй! А ты, – она рявкнула мужу, – попридержал бы язык. Как выпьешь, так сдержаться не можешь! Один муж ребенка с ума свел, теперь другой…

Сорин прикусил язык. В его замутненный наливкой мозг ворвалась мысль, что он наболтал зря… Прошли годы, но Богдана до сих пор ждала первого сына.

Сам-то Сорин был не родной отец Дануцу: первый муж Богданы спился, потом она встретила Сорина и переехала к нему в Яломицу с двумя детьми. Он тогда и не знал, что семейка их со странностями. Об отце детей, оказывается, ходили странные слухи. А как тот спился, так начались причуды и со старшим сынком: стал слышать непонятно откуда голоса. Сорин с Богданой повели его к бабке-гадалке. Не помогло. Еще воск вынесла в чашке: а он застыл в виде креста. Перепугались. А бабка говорит: это не крест, это меч.